— У Аргайлов теперь… — Доминико хмыкнул, — княжна?

— Я консультирую его сиятельство Конахта в тех делах, в которых он не успел разобраться сам.

— Ну-ну, — Доминико уселся поудобней и чуть наклонился вперёд. Он смотрел на Конахта, — знаешь, что сделал с моим сыном твой дядя, мальчик?

— Это было недоразумение, — осторожно заметил Конахт.

— Ему вспороли живот и вышвырнули на перекрестье Ветров. Он болтался там, в невесомости, ещё живой, несколько часов, и смотрел, как его кишки кружатся вокруг него.

— Это было недоразумение, — повторил Конахт, но кровь отлила от его лица.

— Мистер Таскони, — перебила сына леди Изабель, — зачем нам говорить о вчерашних делах? Я тоже потеряла мужа в ваших… спорах. Сейчас наша задача — смотреть в будущее. Вам невыгодно иметь слишком много врагов. Нам невыгодно иметь дело с кочевниками. Ещё несколько лет — и ваши корабли устареют, а новые можем продать только мы.

— Я не заглядываю так далеко.

— Я всё же уверена, что для нас возможен компромисс.

— Компромисс… — задумчиво произнёс Доминико, — очень может быть, — злая улыбка озарила его лицо. — Мне нужен Эван Аргайл.

— Вы хотите, чтобы мы эксгумировали его труп и отдали вам?

— Эван Аргайл нужен мне живой.

Теперь уже заёрзала и Изабель, что подтверждало мысли Доминико как нельзя хорошо.

— Но он мёртв! — воскликнула она.

— У меня есть основания считать, что Эван Аргайл живее всех живых. И я не знаю как, сеньора, но я хочу, чтобы вы достали мне его. Потому что он ваш князь.

— Абсурд! — выдохнула Изабель.

Доминико встал и, подав знак охранникам, двинулся к дверям. Аргайлы остались сидеть.

Уже в машине Стефано заметил, что Доминико всё ещё сам не свой.

Густав сидел за перегородкой, на месте шофёра, так что в просторном заднем салоне они с Доминико оказались вдвоём.

Стефано, поколебавшись, поймал ладонь корсиканца и сжал. Тот недоумённо посмотрел на него.

— У тебя всё хорошо?

Губы Доминико дёрнулись. Он со свистом втянул воздух.

— Я потерял сына, — сухо сказал Доминико и отобрал у Стефано ладонь, — у меня ничего не может быть хорошо.

Доминико хотелось разбить стекло, отделявшее от пыльной улицы салон, или врезать кому-нибудь — что угодно, только бы не чувствовать постоянно эту ноющую боль.

Стефано молчал, но Доминико больше не мог сидеть в тишине и потому произнёс:

— Я хочу, чтобы ты вступил в семью.

Стефано пожал плечами.

— Я, кажется, уже в ней. Даже согласился нацепить пиджак.

От мысли о том, что на нём костюм человека, который столько значил для Доминико — и которого теперь уже нет — Стефано на какое-то время стало нехорошо.

— Нет, — сказал Доминико, — можешь считать это глупостью, но ты должен пройти обряд. Ты должен поклясться, и семья примет тебя. Ты станешь одним из нас.

Стефано облизал губы. Его не слишком пугали какие бы то ни было обряды. Но он не был уверен, что хочет идти вперёд по предложенному Доминико пути. Всю свою жизнь Стефано считал мафию неизбежным злом. И сейчас только один человек заставлял его усомниться в этом. Но… Клятва ничего не изменила бы в нём — так он считал. Копы, годами работавшие под прикрытием, наверняка тоже приносили её — и оставались собой.

— Тогда ты поверишь мне? — спросил Стефано.

Доминико кивнул.

— Хорошо, — сказал Стефано.

— Лука подготовит всё.

— Доминико… — Стефано хотел было рассказать про то, что узнал Джелмини, но решимость испарилась как не бывало. Это было уже куда серьёзней, чем какой-то ритуал.

Пока он пытался решить, должен ли продолжать, платформа замерла. Шаги Густава послышались за крылом. Открылась дверь, и пришло время выходить.

— Я говорил с нашими, — сказал Лука Джелмини, когда по приказу Доминико они остались вдвоём. — Тебя никто не посылал.

Стефано пожал плечами.

— Это значит, что ты просто переметнулся в другой стан.

— С нашими… — протянул Стефано, — Джелмини, так говоришь, как будто ты сам — коп.

— Заткнись! — прошептал Лука.

Стефано насмешливо смотрел на него.

— Ты просто чёртова дрянь, Джелмини. Ты не крот, ты крыса, которая продаёт копам своих.

— Будто ты не продал своих!

Стефано замолк. Кровь отхлынула от его лица, и он необыкновенно ясно понял, что Джелмини прав. Он предал всё, во что верил много лет.

Там, на планете, легко было поверить, что Доминико просто его любовник. Но здесь… Стефано пока не получал приказа кого бы то ни было убить. Возможно, Доминико и вовсе собирался скрывать подобные приказы от него. Но Доминико был убийцей — даже если сам не держал при этом пистолет. В этом и состояло обманчивое обаяние мафии — ты видел перед собой порядочного человека в дорогом костюме, но не кровь, скопившуюся на его руках.

— Я сказал, что говорил с нашими, — продолжал тем временем Джелмини, — они готовы позволить тебе вернуться назад.

— Как это понимать? — Стефано надломил бровь. — Я вне закона, Джелмини. Этого не изменить.

— Всё можно переиграть. Тебе нужно только помочь нам.

— В чём?

— Информация.

Стефано облизнул губы.

— Они хотят, чтобы я сдал Доминико, да?

Джелмини молчал.

— Но зачем им я? Ты много лет наблюдаешь за домом Таскони, разве нет?

— Таков их план, — Джелмини пожал плечами. — Решай, хочешь ты вернуться в полицию или нет.

Стефано молчал.

— Всё готово, — за спиной хлопнула дверь, и Стефано вздрогнул.

— Идём, — Джелмини подтолкнул его к выходу.

Обряд посвящения проходил в помещении, расположенном на территории, находящейся в сфере интересов семьи Таскони.

Стефано выслушал ритуальную речь, которую произнёс Лука Джелмини, в то время как в паре шагов от них два других члена почтенной семьи ожидали её завершения с понятным для свидетелей столь торжественного события уважением. Церемония до мельчайших нюансов повторяла ритуалы инициации, которые в свое время создали члены секты Блаженного Паоли — те, кто под покровом ночи в черных плащах, скрывшись под капюшоном, выбирались из катакомб и вершили суд во имя бедных и обездоленных. Те, чьими потомками считали себя «люди чести» со времён Старой Земли.

Лука начал свою речь с обличения социальной несправедливости. Затем перешёл к проповеди в защиту вдов, сирот и семьи. Потом в неё добавились слова о метафизической «силе», которой было достаточно для того, чтобы покончить с несправедливостью царившей в Содружестве.

— Эта «сила», — он говорил, — ставит перед собой цель защитить слабых и уничтожить несправедливость.

— Готов ли ты, Стефано Бинзотти, перед лицом творящегося беззакония присоединиться к этой «силе»? — спросил наконец он.

Стефано для борьбы с беззаконием был готов на многое. И хотя сюда его привели совсем другие побуждения, решительно произнёс:

— Да.

Лука попросил свидетелей уколоть указательный палец на левой руке Стефано. Один из наблюдателей приблизился к Стефано с иголочкой дикого апельсина в руках. Из пальца брызнула кровь, и капля упала на старинный образок, который всё это время Стефано должен был держать перед собой. Кто изображён на иконе, Стефано не знал — очевидно, изображение было такое же, как до того, когда человечество пришло к просветлению Ветров.

Образок подожгли. Стефано стоял и держал его в руках, хотя пальцы начинало жечь. Когда жар стал нестерпимым, он перекинул его в другую руку, а потом назад — так, пока образок не догорел до конца.

— Повторяй за мной, — приказал Лука, и следом за ним Стефано произнёс:

— Да сгорит моя плоть, как сгорает тот священный образ, если я нарушу мою клятву.

Это был корсиканский вариант десяти заповедей.

Лука Джелмини подошёл и запечатлел на губах Стефано ритуальный поцелуй. И только тогда «сила» обрела имя — Ндрангета.

В это же время Доминико вышел из своей машины возле офиса центрального банка Манахаты. Едва он успел ступить на мостовую, неизвестные пичотти скрутили ему руки, затащили в стоявший рядом автомобиль. Когда Доминико вытолкали наружу, он обнаружил, что стоит на самом краю посадочной площади, и в десятке метров от него колыхаются разноцветные спирали Ветров.