— Остановить проверку, — его голос был твёрдым, почти ледяным. — Я лично просмотрю все документы по складам и проверю каждый отчёт. Кто-то явно пользуется моей добротой, полагая, раз меня все устраивает, то ничего за это не будет.

Его слова повисли в воздухе. Я внимательно следил за его реакцией. Всё это выглядело искренне, но в таких делах нельзя было доверять первому впечатлению. Михаил Алексеевич мог играть роль, мог быть частью этой махинации. Но на удивление, его гнев выглядел настоящим.

— Максим Николаевич, — обратился ко мне Михаил Алексеевич, — следуйте, пожалуйста, за мной. Нам нужно поговорить.

Он развернулся и направился в сторону одного из офицерских кабинетов. Я кивнул Левински, мол, скоро вернусь, и последовал за принцем. Внутри меня всё кипело. Я знал, что это был важный момент. Если второй принц, действительно, не замешан в этих махинациях, то сейчас я узнаю это.

Мы зашли в кабинет, и Михаил Алексеевич жестом указал мне на стул. Я сел, наблюдая за ним. Он присел за стол, его лицо оставалось суровым, но теперь в его глазах читалось разочарование и толика усталости.

— Я подозревал, что в моём лагере завелись крысы, — начал он, сцепив пальцы в замок, — но надеялся справиться с этим сам, да и не верил, если честно, что таковые найдутся. Именно поэтому я отписал всех сотрудников Бюро — надеялся решить проблему, не вовлекая в эти дела посторонних. Но граф Воронцов… весьма настырный.

Я усмехнулся, понимая, что Воронцов, действительно, был тем человеком, который не отступает, даже если ему приказывает сам принц. Думается мне, что он и императору мог бы возразить, если бы имел на это резоны. И на этот раз его упорство дало свои плоды.

— На этот раз я не стану злиться на действия графа, — продолжил Михаил Алексеевич, его голос стал чуть мягче. — По большей части потому, что дело раскрыли именно вы. И за это я вам благодарен. Как и за то, что решили сразу все предоставить мне, а не обратились к своему руководству.

Я кивнул, принимая его слова. Он говорил искренне, но я чувствовал, что это ещё не всё. В такие моменты всегда нужно проверять каждую деталь.

— Разве Державин и другие отставные офицеры не поддерживают вас? — спросил я, решив не тянуть время. — Почему же они решили так опорочить вашу честь?

Михаил Алексеевич чуть прищурился, его лицо стало напряжённым.

— На деле они как раз таки и отставные, — ответил он холодно. — Потому что выступали активно против меня. Они не входят в мою фракцию уже некоторое время. Всё время эти люди пытались дискредитировать меня перед императором и другими союзниками. Но я не думал, что они зайдут так далеко, что даже после отставки будут пытаться продолжать давить свою линию и пользоваться старыми связями. Мне не хотелось верить, что заслуженные офицеры могут так поступать.

Я нахмурился. Всё это было странно.

— Извините за мою прямоту… Я просто покопался в этом деле еще до того как меня отправили сюда и… тогда почему они делали отчисления в благотворительные фонды от вашего имени? — спросил я, решив идти до конца. Раз уж у нас начался такой откровенный разговор. Похоже, тут играло роль, что я сын министра финансов, который довольно близок к императору и всегда поддерживает его — вряд ли с другим представителем Бюро второй принц стал бы разговаривать в таком ключе. Мы, по сути, союзники уже из-за действий наших отцов. — Я видел это, когда смотрел их дела в Бюро.

Михаил Алексеевич поднял на меня глаза, и я увидел в них искреннее удивление.

— Что? — его голос стал чуть тише, но в нём чувствовалась скрытая ярость. — Какие еще отчисления? Я не знал об этом, — задумчиво проговорил принц. — Видимо, кто-то пытается создать иллюзию, что они действуют по моей указке, чтобы потом подорвать мой авторитет. Вот ведь подлецы!

Романов сжал кулаки, его лицо исказилось от гнева.

— Это меня безумно злит. Но я прошу вас и Бюро не лезть в это. Я сам постараюсь с этим разобраться. Это важно для меня. Я собираюсь показать отцу, что веду дела лучше, чем наследный принц.

Я понимал его амбиции и ту толику доверия, что он мне показывал. Михаил Алексеевич хотел доказать, что он не просто военный, а человек, который может управлять и контролировать свои территории и своих людей. Это было для него делом чести. Если он не может управлять лагерем, то каким образом сможет управлять империей?

— Я выполнил свое задание, — сказал я, кивая ему, — а в остальном — это ваше дело, Михаил Алексеевич. И да, вы же понимаете, что всех причастных мы заберем в Бюро? Это наша работа

— Я не против. Даже дам вам сопровождение. А касательно остального, если мне нужна будет помощь, я обязательно обращусь к вам по этому делу, — молодой мужчина кивнул, его лицо стало чуть мягче, но гнев ещё не утих.

— Кстати, — добавил я, будто ненароком, но на всякий случай. — Вы случаем не питаете любви к китайскому искусству?

Он посмотрел на меня с лёгкой усмешкой, но ответил спокойно:

— Занятный вопрос, конечно. Нет. Мне по нраву русское искусство. Я патриот своей страны и в этом никто не может сомневаться! Даже если это касается вопросов искусства.

Я кивнул, мысленно окончательно убеждаясь в том, что за контрабандой стоит не второй принц, а кто-то другой. Слишком уж явные реакции он выдавал во время нашего разговора — в этом не было ни капли фальши и тут даже без магии было понятно, что в своем гневе принц весьма искренен. Но, как и обещал, в это дело я лезть не буду, по крайней мере, пока что.

— Вы сказали, что не станете злиться, потому что это дело расследовал я. А что во мне такого особенного? — мой тон был лёгким, почти небрежным, как будто я задавал вопрос ради любопытства, но на самом деле я хотел увидеть его реакцию.

Михаил Алексеевич на мгновение замер, а затем его лицо слегка изменилось, будто он не ожидал этого вопроса. Он посмотрел на меня с интересом, но в его взгляде не было ни следа раздражения. Скорее, наоборот, он выглядел… смущённым? Лучший вояка и отличный стратег — смущён? Удивительно.

— Знаете, — начал он медленно, — я заинтересовался вами после того, как прочёл ваше стихотворение «И скучно и грустно», что вы представили на поэтической дуэли. Даже жаль, что я не услышал его вживую и оно дошло до меня поздновато, но, тем не менее глубоко тронуло меня.

Я приподнял бровь, не скрывая своего удивления. Стихотворение? Второй принц, известный своей жесткостью и стратегическим мышлением, вдруг оказался поклонником поэзии? Я что, зря думал, что это из-за того, что я Темников?

— Признаться, — продолжил Михаил Алексеевич, не замечая моего удивления, — я не ожидал, что такие сложные и глубокие мысли могут родиться у человека нашего возраста, к тому же который в первую очередь известен как сотрудник Судебного Бюро. Но ваше стихотворение… Оно было… — он на мгновение замолчал, подбирая слова, — революцией среди жанра элегия.

Элегия? Я чуть не рассмеялся, но сдержался. Не потому что мне было смешно, а потому что я не ожидал от него такого глубокого понимания поэзии.

— Тема одиночества, — продолжал Романов, уже не скрывая своего энтузиазма, — она пронизывает всё стихотворение. Это не просто грусть или тоска. Это метафизическое одиночество, которое охватывает не только человека, но и мир вокруг него. Метафоры, которые вы использовали… они невероятно сложные и глубокие. Я давно не читал ничего подобного.

Он вздохнул и, смущённо улыбнувшись, достал из кармана небольшой кожаный блокнот.

— Я… — он замялся, явно не привыкший к подобным просьбам, — я записал ваше стихотворение, когда впервые его прочёл. Вы не могли бы… расписаться?

Он развернул блокнот и протянул его мне. На странице были аккуратно выведены строки «И скучно и грустно», и я на мгновение замер, не зная, что сказать. Даже не ожидаешь такого выверенного и элегантного почерка от военного стратега, коим был второй принц.

— Да, конечно, — ответил я, взяв в руку перо, которое он мне протянул. — Не знал, что лучший стратег Империи так увлечён поэзией.