Голицына на мгновение замер, а затем его лицо буквально озарилось.

— О, это будет великолепно! — воскликнул он, хлопнув в ладоши. — Анастасия Николаевна — настоящая красавица, и она идеально подойдет для этого наряда! Конечно, ей нужно будет научиться правильно ходить на показе, но это не такая большая проблема. Я отправлю ей официальное приглашение и укажу, куда подойти для обучения. Ради такого лично напишу, от руки!

Его реакция меня порадовала. Я мог с уверенностью сказать, что он делал это не ради дальнейшей выгоды, и не чтобы понравиться мне. Он действительно нашел эту идею привлекательной. Впрочем, молодой аристократ прямо фонтанировал эмоциями, и я не мог сказать, что он переигрывает — просто сам по себе Голицын был именно таким вот человеком.

— Благодарю, — кивнул я. — Она быстро учится, так что справится.

— О, я в этом не сомневаюсь, — Голицын был в восторге. — Максим Николаевич, я рад, что вы доверили мне такую честь. Надеюсь, мы продолжим сотрудничество и дальше.

— Будет видно, друг мой. Будет видно.

Вернувшись домой к вечеру, я сразу заметил что-то неладное. Обычно в это время в поместье царила тишина и порядок, слуги спокойно занимались своими делами, не привлекая внимания. Но сегодня всё было иначе. Во дворе царила явная суматоха — слуги собрались небольшими группами, перешептывались, оглядывались в сторону дома с тревожными взглядами. Это была не та спокойная атмосфера, к которой я привык, а нечто совершенно иное. Что-то случилось, и судя по выражениям их лиц, это было что-то серьёзное.

Я замедлил шаг, оглядывая происходящее вокруг. Взгляд упал на Милу, которая стояла у края двора, явно взволнованная. Она была здесь, снаружи, а не внутри, где обычно проводила время, занимаясь домашними делами. Это уже само по себе было странным. Увидев меня, тут же направилась ко мне, беспокойство читалось в её глазах.

— Мила, что происходит? Почему все снаружи? — спросил я, нахмурившись. Слуги смотрели на нас, но никто не решался подойти ближе.

Она взволнованно оглянулась на дом, словно боялась, что нас могут подслушать, а затем тихо, почти шёпотом, начала говорить:

— Господин… он… он в ярости, Максим Николаевич. Никогда его таким не видела. Выгнал всех нас наружу. Оставил в доме только двоих слуг. Хозяйка и её сын… они чем-то провинились. Но никто не знает, что именно произошло. Служанки, что работают здесь уже достаточно давно, говорят, что никогда не видели господина таким. Даже его голос… он кричал так гневно… Мы все волнуемся.

Я поднял брови. Отец был, конечно, человеком с железной волей, и его редко видели в дурном настроении, не говоря уже о ярости. Но чтобы вот так вот — выгнать всех слуг и оставить лишь двоих? Это явно было нечто из ряда вон выходящее. Что же могло так вывести его из себя?

— Понятно, — протянул я, задумчиво оглядываясь на дом. — Знаешь, что именно произошло? Может, кто-то слышал?

— Никто не знает точно. Но говорят, что это как-то связано с хозяйкой и Александром Николаевичем. Они внутри, около кабинета господина. И господин приказал, чтобы никто не смел туда входить.

— Никто, говоришь? — я усмехнулся, понимая, что это явно не распространяется на меня. — Не беспокойся, Мила.

Она посмотрела на меня с явным волнением, когда я направился к двери.

— Но, молодой господин, Николай Владимирович был очень… очень гневен. Он кричал, чтобы никто не смел входить.

Я лишь усмехнулся, не реагируя на её предостережение. Отец мог гневаться сколько угодно, но я не собирался стоять в стороне, когда что-то происходило в моей семье. Да и, если честно, мне уже начинало казаться, что это всё как-то связано со мной. Возможно, именно мои действия или какие-то события, к которым я был причастен, стали причиной этой вспышки ярости. Но догадки были бесполезны, пока я не узнаю всё из первых уст.

— Всё в порядке, Мила, — спокойно ответил я. — Я разберусь. Отец меня не разорвет, уж поверь.

Я направился к дому, не обращая внимания на обеспокоенные взгляды слуг. В воздухе висело напряжение, будто сама природа почувствовала гнев отца и отреагировала на него. Солнце уже клонилось к закату, и длинные тени от деревьев падали на дорожки, словно стараясь скрыть что-то от посторонних глаз.

Поднявшись по ступеням, я с легкостью толкнул массивную дверь. Внутри дома царила гнетущая тишина, которую нарушали лишь приглушённые шаги двух оставшихся слуг. Атмосфера была настолько напряженной, что казалось, воздух можно было резать ножом. Я направился к кабинету отца, чувствуя, как внутри меня нарастает странное ощущение предчувствия чего-то неприятного.

И вот я подошел к двери кабинета. Прямо перед ней, как два стража, стояли двое крепких мужчин — слуги, которых отец оставил в доме. Они выглядели сурово, но, заметив меня, в уважении склонили головы, молча приветствуя. Между ними, на коленях, стояли Елена Андреевна и Александр. Я невольно замедлил шаг, останавливаясь перед этой картиной.

Моя мачеха и сводный брат, стояли на коленях перед дверью кабинета, их головы были опущены, а лица полны молчаливой боли и стыда. Но что привлекло моё внимание больше всего — это то, на чём они стояли. Сухой горох был рассыпан по полу, и они, босые, стояли коленями на нём, словно это было их наказание. Даже в моем мире говорили о таком наказании, но я всегда думал, что это просто забавный миф. Видеть такое в реальности было… неожиданно.

Александр, заметив меня, вдруг поднял голову и, задыхаясь от волнения, начал говорить.

— Братец, прости меня, я… я не виноват! Я не знал, что так выйдет!

Но прежде чем он успел договорить, Елена Андреевна резко цыкнула на него, и он тут же замолк, опустив голову снова.

Я подошел ближе, оглядывая эту странную сцену. Мачеха, которая всегда гордо держала голову и смотрела на меня с высокомерным презрением, теперь сидела на коленях, смиренно опустив голову, словно осознавая, что она раскрыта. А Александр… его лицо было искажено страхом и болью. Он явно не был готов к такому наказанию.

— Что здесь происходит? — спросил я у одного из слуг, не отрывая взгляда от этой сцены.

Один из мужчин, высокий и мускулистый, слегка поклонился и тихо ответил:

— Господин приказал, чтобы хозяйка и его сын два часа стояли на горохе, а потом велел выпороть их розгами по спине и по рукам. Остался еще час.

Моё лицо осталось непроницаемым, хотя внутри меня мелькнуло удивление. Отец был человеком строгим, но справедливым. Однако такие методы казались мне чересчур жестокими, даже для него. Что же они могли сделать, чтобы заслужить такое наказание? Что-то явно вышло за рамки обычных семейных конфликтов.

Я перевел взгляд на Елену Андреевну. Она, как я и ожидал, старательно избегала встречи со мной взглядом. Её лицо было бледным, но выражение оставалось холодным и отстранённым, как будто она всеми силами старалась сохранить своё достоинство, несмотря на унижение, которое испытывала. Но было видно, что внутри неё всё кипит. Эта женщина не привыкла к таким наказаниям, и ей явно сложно было смириться с тем, что происходит.

Я выдохнул, понимая, что смогу узнать все только у одного человека. Резко повернувшись, я подошел к двери кабинета.

— Отец, ваш сын, Максим, прибыл. Я вхожу, — произнес я, громко и чётко, постучав.

Не дожидаясь ответа, я толкнул тяжелые дубовые двери и вошёл внутрь. Но прежде чем они захлопнулись за моей спиной, я отчетливо услышал шепот Елены Андреевны:

— Вот увидишь, он выйдет оттуда и будет злорадствовать над нами.

Когда я вошёл, кабинет отца был погружён в полумрак, словно даже свет в этом месте опасался лишний раз потревожить его в таком настроении. Николай Владимирович сидел за своим массивным столом, уставившись в бумаги перед собой. Он выглядел отчасти измученным, словно на его плечах лежал груз, который с каждым днём становился всё тяжелее. Отец устало потирал переносицу. Я мог лишь догадываться, какие мысли сейчас проносились в его голове, но по всему было видно, что они его не радовали.