— … Царица Савская? — переспрашивает он и чувствует, что его голос хриплый как у пьяницы с утра в субботу, да еще и ломается. Он с досадой откашливается.

— Ага. Именно. Обнаженная Царица Савская. А что? Тебя это уже заводит? Ты же только что кончил… — говорит Тая и наклоняется над ним, выдувая ему в лицо белый клуб ароматного дыма из кальяна. Он вдыхает сладковатый дым. Клубника или персик?

— Нет, пока не заводит. — отвечает он ей. Действительно, его заводят не ее рассказы и даже не ее роскошное тело. Его заводит та смесь невинности и порочности, которая пронизывала все ее существо. Ее можно представить в школьной форме, искренне радующейся хорошим оценкам и краснеющей от любовной записки в шкафчики для обуви. И с таким же успехом ее можно представить и в самой разнузданной оргии, отдающейся мужчинам и женщинам с этим разгоряченным блеском в глазах и раскрасневшимися щеками. Кажется, что никакая грязь не пристает к этой женщине… она может пребывать на самом дне, но оставаться чистой и невинной… по крайней мере так кажется. И это его заводит. Каждый раз он пытается осквернить ее снова и снова. И снова терпит поражение.

— … если еще не заводит, то слушай дальше. — продолжает она и снова подносит к губам мундштук кальяна. Он заворожено смотрит, как ее пухловатые, влажные губы — сжимают мундштук и чувствует, как что-то внизу живота — начинает оживать. Чертовка, думает он, какая же ты чертовка, Тая.

— Потом в комнату входит здоровенный борец, ну знаешь, такой как из японского сумо. В одной набедренной повязке и смазанный маслом.

— На черта мне борец в моей комнате?

— Тш-ш-ш… — она прижимает палец к его губам, снова обдав его ароматом клубники и персика: — помолчи… так вот, пусть теперь в твоей комнате есть борец, но Царица Савская — продолжает делать тебе хорошо, так, чтобы у тебя все стояло, понимаешь? Борец нужен, но об этом потом. Сосредоточься. Представь себе, что ты лежишь на спине и красивейшая женщина на свете — делает тебе хорошо… представил? И тут, наверху, в потолке — открывается люк. И оттуда, на канате, вернее на двух длинных шёлковых лентах красного цвета — спускается сама Мария Магдалена, во всей ее порочной красоте. И при этом — сидящая на идеальном шпагате. Тш-ш-ш-ш… не сопротивляйся, просто закрой глаза и представь. — влажные губы накрывают его рот, заставляя промолчать и насладится вкусом персика и скользким, но сильным языком Таи. Наконец она — отрывается от него и переводит дыхание.

— Представил? — спрашивает она хрипловатым голосом: — вот ты лежишь на спине, Царица Савская делает все, чтобы твой нефритовый стержень стоял как флагшток на военном корабле, а сверху, прямо на него — спускается Мария Магдалена, ну или дочь первого Министра Вана, сама Дяочань! И всей одежды на ней — браслеты на лодыжках и кольца на пальцах ног. Ее опускают вниз и сама Царица Савская — вставляет твой раскаленный стержень прямо в яшмовые врата Марии Магдалены, которая издает слабый стон… — она снова затягивается кальяном и выдувает дым ему в лицо: — представь себе, Кен Ду — на твоем стержне, насаженная словно бабочка на иглу, на идеальном шпагате — сидит самая сочная и невинная девушка на свете. И в этот момент здоровенный, обмазанный маслом йокодзуна — берет ее за лодыжку и… со всей силы раскручивает! Понимаешь? Твой нефритовый стержень — это ось, на котором и вращается Мария Магдалена! Вращается, а ленты шелка — закручиваются, она чуть-чуть приподнимается и… снова опускается, раскручиваясь уже в другую сторону, словно самое сексуальное на свете йо-йо! Представляешь⁈ Говорят никто не может выдержать этого вращения и кончает уже на первых витках, однако в этом вся соль! Она все крутится и крутится, причиняя сладкую боль! — она приподнимается на локте и смотрит на него сверху вниз, ее глаза блестят темным, влажным блеском, на щеках выступил румянец.

— Ты больная. — наконец говорит он: — чтобы такое придумать нужно реально больной быть. Нимфоманка чертова.

— Так за это ты меня и любишь. — она выдыхает ему в лицо белый дым: — не так ли, Ву Кен Ду? Тебе нравятся испорченные девочки, а? Если бы с тобой в постели была заплаканная девственница — тебя бы это не вставило. Тебе было бы скучено.

— Это невозможно. — говорит он, отворачиваясь в сторону: — трахаться, сидя на шпагате — неудобно. И… наверное там все сжимается. Я в школьные годы тхэквондо занимался, вместе с братом. И поверь, мне когда ты на шпагате сидишь — ни черта не охота трахаться. Охота перестать сидеть на чертовом шпагате.

— Вот как? — она вскакивает с места, кровать содрогается и он — морщится с досадой. Больше наигранной, чем настоящей. Ему ни за что нельзя показать, что он увлекся этой Таей… по многим причинам. Его брат это не одобрит. Ву-старший всегда говорил, что работа есть работа и они не могут позволить себе… чувств. Хочешь какую девку — вперед, но не вздумай тут втюрится в кого, вся работа прямиком в яшмовые ворота и пойдет. Ву Кен Ду или как его звали остальные — Ву-младший — был согласен со своим братом. Потому что знал, что если он покажет свои чувства, то эта Тая — ему на голову тут же сядет. Начнет командовать. Потребует, чтобы комиссию с нее не брали. Выставит его слабым. А это ему ни к чему. Нельзя показать, что она ему так нравится. Нужно держать себя в руках. Потому что эта Тая всего лишь одна из кисэн, что работают у них в заведениях, всего лишь одна из многих. Так что нужно показать ей, что ему — все равно. Что он к ней равнодушен. Что она для него — всего лишь очередная кисэн.

Кроме того… если старший брат узнает, то он обязательно что-нибудь сделает. Ему с самого детства нравилось ломать чужие игрушки… Кен Ду сжал кулаки и выдохнул.

— Да. — твердо говорит он: — это чушь и… что ты делаешь⁈

— А на что это похоже? — невинно наклоняет голову набок Тая, хлопая глазами, так, как будто это не она тут на кровати голая, да еще и раскинув ноги в стороны в идеальном шпагате лежит: — проверяю теорию. Давай проверим, можно ли так. К сожалению, длинных лент шелка у меня нет, да и йокодзуны в шкафу нет, но я тебе буду сразу и Царица Савская и Мария Магдалина. Приступим к опытам, господин Кен Ду? Если не сможете войти в меня, коллега, то я признаю вашу гипотезу верной, а мои теоритеческие познания относительно секса — лишенными всяких оснований! Прошу. — она делает рукой приглашающий жест: — не лежать же мне тут вечно.

Он сглатывает, глядя на нее. Лежать в такой позе и выглядеть столь чисто и невинно… это какая-то черная магия. Боже, подумал он, нужно с этим завязывать. Прямо сейчас. Иначе будет поздно, может быть — уже поздно.

— Тая… — говорит он и чувствует, как его голос — садится. Откашливается, снова, проклиная свою слабость. Нет, ему придется положить конец этому здесь и сейчас.

— Что с тобой? — на ее лбу появляется тонкая вертикальная морщинка, она складывает ноги вместе — постепенно, словно идеальный механизм, сперва они сгибаются в коленях, совершенно симметрично, а потом — сдвигаются вместе и вот она уже — сидит на кровати, обеспокоенно глядя ему в лицо: — что такое?

— Извини. — говорит он: — тебе придется уехать. Очень далеко. Я… я соберу тебе денег. Достаточно. Если хочешь, то оплачу тебе учебу за границей. В твоей Японии или там Китае. Выбирай. Но уехать тебе придется уже завтра.

— Не понимаю. — еще одна вертикальная морщинка на ее лбу, она хмурится, глядя на него: — о чем это ты? Слушай, ты обиделся из-за йокодзуны, да? Нужно было чтобы это был не японский сумоист, а корейский ссирымщик? Ну извини, пусть будет корейский берец ссирым, смазанный корейским же маслом от кимчи и такой же сильный и пузатый. Это не так уж и важно. Важен нефритовый стержень.

— Да нет. — он поворачивается к ней, чувствуя, как у него в груди что-то тянет и ноет: — в общем… ты мне нравишься, понимаешь?

— Так и ты мне нравишься. — пожимает она плечами: — я б с тобой спать не стала, если бы ты мне не нравился. Как ты видишь, мы с тобой в постели и голые. Это о чем-то говорит, нэ? Я хоть и кисэн, но сама выбираю с кем мне быть, а с кем — нет.