Я подъезжаю к его дому, отправляю сообщение, и он тут же выходит, как будто все это время ждал прямо за дверью. Он открывает пассажирскую дверь, все еще в своей спортивной форме, и дрожит от холода.

— Ты хочешь поехать куда-то конкретно? — спрашиваю я.

Он покачивает коленом.

— Не знаю.

— Ты меня убиваешь.

— Неважно, просто… — Он ерзает, проводит рукой по голове и устремляет взгляд на дорогу, а затем поворачивается ко мне. — Я могу бегать, — говорит он, и я знаю его достаточно хорошо, чтобы понять — это еще не все, поэтому слушаю дальше. — Я могу бегать, я знаю, что могу. Я могу бегать, значит, у меня есть шанс остаться в Иллирии и все сделать по-своему. Или могу ничего не делать, надеясь на чудо, что они все равно меня возьмут. — Он усмехается, словно не верит, что такое возможно. — Но если это всего лишь выбор между рисками, почему бы не выбрать тот, который может принести бо́льшую победу? Без риска нет награды, верно? — Он съезжает вниз на сидении. — Но это также означает большое поражение, если я проиграю.

Я киваю. Не то чтобы это был мой выбор, но…

— Что ты думаешь? — спрашивает он, и я моргаю.

— А какое это имеет значение?

— Для меня — имеет, очевидно же, — он бросает на меня пугающе долгий взгляд.

— Я не эксперт по травмам коленей, — напоминаю я.

— И что? Я знаю много экспертов, и они не помогают.

— Как это они не помогают?

Он снова дергает ногой вверх-вниз, затем качает головой.

— Пойдем, — он распахивает дверь. — Пройдемся пешком.

Я неохотно выхожу из машины.

— Куда?

— Никуда, Виола. Нам некуда идти. — Он засовывает руки в карманы и смотрит на меня. — Тебе холодно?

— Нет, — отвечаю я. Ну, почти нет. Где-то в глупом уголке моего мозга мелькает мысль, что это даже забавно — он беспокоится обо мне в момент тяжелого личного кризиса. Но это явно не главное. — Ладно, так что, эксперты говорят…?

— До того, как я смогу играть, еще четыре недели.

Я хмурюсь:

— Но ты все равно сегодня бегал.

— Да.

— Потому что ты… сверхчеловек?

— Может быть. — Он бросает на меня типичный взгляд Герцога Орсино. Естественно, я приостанавливаюсь, чтобы шлепнуть его по руке.

— Серьезно?

— Что? — Вздыхает… — Ладно, я знаю, о чем ты.

— Да, тебе стало лучше. Ты действительно думаешь, что твоя способность к регенерации превосходит основные законы анатомии?

— Значит, ты думаешь, что нет, — произносит он, нахмурив брови и продолжая идти по тротуару. — Это твоя ставка?

— Я этого не говорила.

— Но ты думаешь, что я безответственный.

Я пожимаю плечами:

— Это не новость.

Выражение его лица меняется — от сосредоточенности к чему-то другому.

— Я думал, ты отнесешься ко мне снисходительнее, — говорит он без всякого выражения. — Знаешь, после всего.

— Ты организовал одни танцы, Орсино, — вздыхаю я. — Боги называют это гордыней.

На этот раз он тормозит, поворачиваясь ко мне, когда мы доходим до угла.

— Виола, — произносит он.

— Джекэри⁹³, — отвечаю я.

— Ты же понимаешь, что это серьезно, да?

— Ну, это футбол. Так что нет, я не понимаю.

— Но это не просто футбол. Это моя жизнь. Я понимаю, что ты не воспринимаешь спортивную индустрию всерьез, но, если честно, это немного наивно. Здесь речь идет о миллионах, даже миллиардах.

Он оправдывается, поэтому я начинаю оправдываться в ответ:

— Я всегда считала экономику нелепой. Она кажется фальшивкой. У нас больше нет даже золотого стандарта. Бумажные деньги едва что-то значат, и что дальше? Биткойны? Я тебя умоляю.

Его глаза начинают светиться от едва сдерживаемого смеха, хотя он старается сосредоточиться на другом.

— Ты серьезно не в теме, — отвечает он, тяжело дыша. — Возможно, тебе стоит немного посмотреть на это под другим углом.

Он расправляет плечи, что заставляет его (случайно?) наклониться ближе ко мне.

— Ладно, тогда объясни мне свою точку зрения.

Конечно, отлично, давай, перекладывай это на меня. Я привыкла быть «плохой», но даже в этом случае ставки намного выше, чем я привыкла. (Когда для меня стало так важно счастье Джека Орсино? Эта мысль легко превращается в раздражение.)

— Я не собираюсь принимать решение за тебя, — нервно отвечаю, поднимая подбородок.

Он снова стоит слишком близко, как будто делает это в последнее время нарочно. От него исходит запах чистоты с легким соленым оттенком.

Я ожидаю, что он сейчас начнет спорить. Оттолкнет меня или просто уйдет.

— Хотел бы я иметь твою уверенность, — признается он.

Это слишком близко. Слишком много. Мое дыхание сбивается, и я на грани того, чтобы сделать что-то, о чем, возможно, буду жалеть: потянуться к его руке. Или сказать правду.

Поэтому я отворачиваюсь и продолжаю идти.

— Я не уверенная, у меня просто есть свое мнение, — я перехожу через дорогу, чтобы немного отдалиться от той, кем я чуть не стала секунду назад. — Я ни в чем не уверена.

— И каков же твой план? — спрашивает он игривым тоном, словно для него все это забавно.

— У меня его нет. Мне он не нужен. Я знаю, что мне нравится, что для меня важно и в чем я хороша — этого достаточно. Я имею право хотеть чего-то, Джек. И менять свое мнение. И, — добавляю, оборачиваясь к нему, — не превращай меня в какую-то там девушку мечты⁹⁴, ладно? Я здесь не для того, чтобы вдохновлять тебя на выбор жизненного пути своим великодушием или чем-то подобным.

— Я должен быть сумасшедшим, чтобы мечтать о тебе, — без колебаний отвечает он, снова поворачиваясь ко мне лицом.

Его взгляд устремлен вниз, а я, наоборот, поднимаю глаза. Мы встречаемся посередине, и этот момент буквально уничтожает меня — я почти уверена, что он смотрит на мои губы. Или я на его.

Нет, нет, нет.

— Знаешь, в чем твоя проблема? — резко бросаю я.

— Да, Виола, вот теперь мы подходим к чему-то! — восклицает Джек с притворным облегчением. — Пожалуйста, скажи мне, в чем моя проблема. Я уверен, ты давно уже это поняла.

Я отворачиваюсь, раздраженная.

— Если ты просто собираешься быть несносным…

— Нет, я серьезно, — он ловит меня за локоть, удерживая на месте.

Мы стоим у чьего-то дома. Кажется, я уже бывала здесь — может быть, в четвертом классе, на какой-то вечеринке у бассейна с кем-то, с кем больше не общаюсь. Боже, как я ненавижу пригороды. Хотя, возможно, я просто ненавижу это чувство, когда балансируешь на краю чего-то, что вот-вот может разрушиться.

— Мне кажется, — говорю я, удивляясь тому, как хрупко звучит мой голос, — что ты сам не знаешь, чего хочешь, Джек. Потому что какая-то часть тебя уже знает правильное решение, но по какой-то причине оно тебе не нравится. Ты говоришь, что хочешь двигаться вперед, — я делаю шаг на пустую улицу, направляясь к парку, — и говоришь, что хочешь быть чем-то большим, чем просто футбол. Но на самом деле ты боишься признаться себе, что не знаешь, кто ты без него. И, честно говоря, знаешь что самое смешное в этом? — я поворачиваясь к нему лицом.

Он стоит посреди дороги, засунув руки в карманы, и ждет.

— Тебе пришлось пройти через боль и почти все потерять, чтобы позволить кому-то увидеть тебя, — с горечью говорю я, выдыхая тонкую струйку пара вместе c правдой. — Но кем бы ни был Герцог Орсино, кем бы он ни стал, какие бы трофеи ни завоевал или какие бы чемпионаты ни выиграл, какое бы наследие ни оставил, он никогда не будет для меня тем, кем являешься ты…

— Кем же?

Я замираю, боясь зайти слишком далеко.

— Забудь. Это неважно. Я просто хочу сказать…

— Кто я, Виола? — настаивает он, делая шаг ближе.

Я смотрю на свои ботинки, на ухоженный круглый сквер, на пустую дорогу.

— Я просто говорю, что глупо ставить на карту всю жизнь из-за страха начать все сначала. — бормочу я, преодолевая болезненную резкость своего почти признания, — Что, если ты снова получишь травму, Джек? А если в следующий раз все будет хуже? Стоит ли так рисковать своим здоровьем в семнадцать лет?