Мама бросает на меня предостерегающий взгляд.

— Это действительно ерунда, — говорю я раздраженно. — Я просто… Мне нужна помощь Баша кое в чем, а он не хочет.

— В чем помощь? — спрашивает мама.

— Ни в чем, — говорю я, когда Баш добавляет:

— В преступном сговоре.

— Это не сговор!

— По крайней мере, я — приложение, — настаивает он, перекрикивая мой громкий стон.

— Я думаю, ты имеешь в виду «сообщник»…

— Так ты признаешь это! — победно вопит он.

— Кхм-кхм, — громко перебивает нас мама, и тут все одновременно замечают, что пастор Айк тихо хихикает, опустив голову.

— Что-то смешное? — спрашивает она его голосом, звучащим… Ну, очень по-мамски.

Он кашляет.

— Да. Извините. Немного.

Я бы с удовольствием продолжала злиться на него, но он выглядит по-настоящему смущенным, словно на самом деле надеялся, что его не заметят.

— Пожалуйста, — ворчит моя мать. — Просвети нас.

— Это просто очень мило, — говорит пастор Айк. — То, как вы хорошо знаете друг друга.

— Мы живем вместе, — отвечаю я. Мама бросает на меня взгляд «будь добра, следи за тоном».

— Это еще ни о чем не говорит, — продолжает пастор Айк. — Я видел множество семей, которые ужинают вместе, не говоря ни слова. А в вашем случае совершенно очевидно, что вы друг друга действительно любите.

— Сегодня утром Ви назвала меня идиотским клоуном, — вставляет Баш.

— Это правда, — подтверждаю я. — Я так сказала, и он действительно такой.

— И это мой выбор, — настаивает Баш.

— Вы оба клоуны, — говорит мама.

Пастор Айк снова улыбается.

— Прекрати, — говорим мы ему хором.

— Видите? Это мило, — пожимает плечами пастор, и мама слегка шлепает его по руке.

— Не называй нас милыми…

— Мы не милые, — соглашаюсь я.

— С эстетической точки зрения, это больше похоже на любовное противостояние, — вносит свою лепту Баш.

— М-м, — отвечает пастор Айк. — Ну, в таком случае, мои извинения.

— У тебя есть какие-нибудь советы для моих грешных детей? — спрашивает мама.

— Профессиональные. Как человека духовного.

— Только не цитируйте мертвых белых мужиков, — добавляю я. Мама пинает меня под столом. — Что?

— Ну, — говорит пастор Айк, вытирая рот салфеткой и откидываясь на спинку стула. — Обычно честность — лучшая политика…

— Ха, — восклицает Баш, размахивая вилкой.

— …но, — продолжает пастор Айк, — в социуме ложь имеет определенную антропологическую ценность. Особенно, если она предотвращает боль или оскорбления.

— Ха-ха, — сообщаю я Башу и добавляю пастору Айку: — Теперь скажите ему, что любить свою сестру означает иногда делать ей маленькие одолжения.

— Чтобы избежать боли или оскорбления? — осторожно уточняет пастор Айк.

— Да, почему бы и нет, — отвечаю я, отправляя в рот еще один кусок пасты, замечая, как мама, сидящая напротив, хмурит брови.

— Ну, в конечном счете, ты не можешь контролировать никого, кроме себя, — говорит пастор Айк. — И я считаю, что ты получаешь в этой жизни то же, что отдаешь.

— Что посеешь, то и пожнешь? Очень по-библейски, — замечаю я.

— Это древняя мудрость, — возражает он. — Я не думаю, что ты всегда получаешь это обратно сразу. Иногда требуется много времени, целая жизнь, чтобы вернуть то, что ты отдаешь другим. В лучшем случае это — любовь. — Он смотрит на мою маму и быстро, виновато, отводит взгляд. — В других случаях — порядочность, дружба, доброта…

— Тогда как вы объясните то, что случилось с Иисусом? — спрашиваю я. (Мама снова меня пинает.)

— Он — исключение, — говорит пастор Айк.

— То есть, по вашим словам, это вопрос кармы?

— Карма гораздо сложнее. — Пастор Айк делает глоток воды, затем снова обращает внимание на меня. — Но идеологически эта концепция действительно существует. Природа демонстрирует нам зависимость от баланса — на каждое действие есть равное и противоположное противодействие.

— А что, если не все строго хорошее или плохое, приличное или неприличное, доброе или недоброе? — парирую я. — В конечном счете, то, что я хочу, чтобы сделал Баш, — это для чьего-то блага, а не моего.

— Ничто не бывает черным или белым, — медленно признает пастор Айк.

— Даже добро и зло?

— Да. Многие ошибки религии заключаются в ложной дихотомии.

— Это же богохульство?

— Разве? — отвечает он. — Должна ли вера быть слепой?

— Насколько я знаю, институциональная религия предполагает, что да.

— Институциональная религия — это не вера. Мы наделены совестью, а также свободой воли. Мы делаем выбор. Это как твоя мама, — говорит он, — учит тебя отличать добро от зла, но позволяет самой решать, когда ложиться спать.

— Не впутывай меня в это, — мгновенно откликается мама.

— Так что, любой выбор не является строго хорошим или плохим, — продолжает пастор Айк. — В особенно сложных ситуациях добро даже может причинять боль, а эгоизм — включать в себя доброту.

— Ладно, — я откладываю вилку. — Так что скажете? Должен ли Баш помочь мне, даже если это подразумевает ложь, которая избавит кого-то другого от боли?

— Похоже, это вопрос свободной воли Баша, — спокойно замечает пастор.

— Буууу, — восклицает Баш, молчавший до этого.

— Ладно, чем бы вы там ни занимались, надеюсь, это не что-то противозаконное, — говорит мама. — Если кого-то из вас арестуют, вам придется звонить Лоле и терпеть ее гнев. Вот и все.

— Очень доходчиво, — быстро вставляет Баш.

— С нетерпением жду встречи с вашей бабушкой, — замечает пастор Айк и, глядя на меня, добавляет: — Может, дашь мне какой-нибудь совет?

Я пожимаю плечами:

— Не спрашивайте меня, хороший у нас — Баш.

— Нет, Лола больше любит Ви, — говорит Баш, энергично качая головой.

— Лола любит вас обоих одинаково, — упрекает нас мама.

— Но на меня она кричит чаще, — возражаю я, на что Баш лишь пожимает плечами, ведь на него никто никогда не кричит. Он слишком мил по своей природе. — Еще она заставляет меня улыбаться и постоянно спрашивает о парнях, которых у меня нет. Но вы, типа, мужчина, с которым моя мама на самом деле встречается, — указываю я пастору Айку, — так что это уже шаг в правильном направлении. Просто похвалите ее стряпню, и дело сделано.

Я не осознаю, что дала пастору Айку честный ответ, пока не замечаю, как они c мамой обмениваются взглядами. Этот его взгляд, что бы он ни означал, кажется очень нежным. Как будто за долю секунды между ними прошел целый разговор. Мгновение, в которое их сердца бились в унисон.

Можно было бы преположить, что я почувствую себя одинокой, узнав, что кто-то понимает что-то сакральное о моей матери, но это не так. Я совершенно не чувствую себя опустошенной. Наверное, я чувствую удовлетворение. В полной мере.

***

Позже Баш прокрадывается в мою комнату, будто бы нам снова по пять лет, и мы не можем заснуть.

— Я помогу тебе, — говорит он, забираясь под одеяло и отталкивая меня, чтобы освободить себе место. — Но только потому, что ты была добра к пастору Айку.

— Ага! — ликую я шепотом, — Я знала, что ты тоже так его называешь…

— Но ты должна пообещать, что на этом все закончится, — добавляет Баш. — Как только турнир подойдет к концу, ты должна остановиться.

— Во-первых, я бываю добра к людям, если хочу, — отвечаю я.

— О да, знаю. Ты, как капризный домашний кот.

— Во-вторых, я понимаю. — Вздох. — Я действительно понимаю, Баш. Это будет последнее, что я сделаю, а потом обещаю, что расскажу Джеку правду.

— Всю правду? — Баш поднимает бровь.

— Что это должно значить? Да, я скажу ему, что я — Цезарио, а ты — просто моя бесполезная пешка

— Не это, — он дергает меня за волосы. — Другое.

— Насчет Оливии?

— Нет.

— Ладно, потому что, черт возьми, он и так знает…

Он смотрит на меня несколько секунд, как будто хочет сказать что-то еще, но молчит.