В поле за трассой человек пахал землю ручным плугом, который тянула лошадь. Снова оно — прошлое, перекапывающее настоящее. Человеку оставалось только ждать и надеяться, что будущее пустит корни. Решить оставить прошлое и двинуться дальше — это привилегия… наверное. Ко мне присоединились остальные пассажиры, сворачивая свое ожидание в самокрутки — еще один вид ритуального времени — подготовка, предвкушение — такой же ритуал, как и само действие. Есть особое удовольствие в удовольствиях, продиктованных правилами и разрешенных в определенное время в определенном месте.

Все закончили есть и курить. Когда мы снова забрались в автобус, воздух был полон зловещих, летающих семян.

И вдруг — указатель «София». Оказывается, я заснула. Железной дороги больше не было, и мы врывались в город вдоль трамвайных путей, автобус трясся, только я не понимала почему. Подождите-ка. Да: мы ехали по булыжной мостовой, настоящее спотыкалось о прошлое.

В какой момент отсчет дней начинает идти в обратном порядке? Выбрав направление, я начинаю чувствовать, что мне нужно скорее уехать. Я вроде бы довольно долго путешествую, но далеко ли я продвинулась? Что бы я ни делала — мне скучно. Новые места меня больше не интересуют. Друг в имейле советует наслаждаться жизнью. Это меня злит. Его словарный запас для описания того, что я делаю, кажется скудным.

В комнате для завтраков моего хостела по разным углам висят плазмы. Из одной льется громкая поп-музыка, другая передает новости. Слышу третий поток — музыка на стойке регистрации. Мне наскучили хостелы. Мне претит, что, спускаясь утром к завтраку, я никогда не знаю, что или кто меня там ожидает. Моя комната наводит на меня скуку. На деле это просто мрачная квартира, пропахшая сигаретами «Сопиане» без фильтра, обставленная в зловещем стиле партийной роскоши, всё в болотных тонах, в ванной комнате — круглая, цвета соплей, ванна с джакузи, в ней я стираю одежду. На меня наводят скуку коридоры, их отделанные ковролином стены и покрытые пылью засохшие цветы — маленькая дань уважения декору, неловкая попытка подружиться на иностранном языке. В столовой только два человека, мать и, возможно, дочь: та, что помладше, одета просто — в джинсы, та, что старше — курит, одета ярко и дешево и вместе с тем неряшливо. Что-то в том, как она ерзает на месте, выдает в ней странницу. Чего-то ждет, но в любой момент готова уйти. Именно это, а не только ее одежда, придает ей сходство с проституткой.

Нет, это слишком похоже на то, что сказал бы ты, а я больше не имею с тобой ничего общего.

У нас больше нет ничего общего.

Да и вообще, что бы мы делали общего? Не могу придумать, что бы мы могли вместе делать. Мысль о тебе вызывает скуку. Никогда не думала, что ты можешь мне наскучить.

Появление скуки означает начало отторжения. Перед тем как бросить Надю, Андре Бретон писал, что она начала занимать его время, меньше всего опасаясь, что он заскучает от ее разговоров… о безразличных мне вещах или от ее молчания. Они были в кафе, в месте, где одни ждут других, а другие ждут вместе, в месте, предназначенном для ожидания. Иногда и мы встречались в кафе. Как, должно быть, тебе со мной было скучно! Чем больше ты говорил, тем меньше говорила я, но только не Надя. Она наводила на Бретона скуку монотонным перформансом самоуничижения: историями о мужчинах, с которыми она спала (он предполагал, что за деньги), о ее срывах, демонстрацией ничтожности, мелкими пошлостями. Надя наскучила Бретону, потому что слишком походила на пространства ее жизни: мрачные улицы ее Парижа, тесные вагоны метро. Она наскучила ему, потому что не сумела — ее разум не сумел — решиться покинуть эти улицы. И Бретон пишет, что он был ей признателен, потому что скука вызвала брезгливость, уничтожила его привязанность. Скука близка к брезгливости — эмоции настолько физические, что требуют незамедлительного от них избавления, зевок, вызывающий слезы. Что до нас, то твои слова стали предметом, вставшим между нами, толкающим нас друг от друга: пара грязных вывернутых наизнанку перчаток, оставленных на столике в кафе, повод уйти. Тебе постепенно становилось со мной скучно, и что бы во мне ни наводило на тебя скуку, оно липло к тебе, и, пока мы понемногу друг от друга отдалялись, оно отслаивалось от нас обоих, и, наконец, легло рядом плашмя. И ты решил, что это и есть моя жизнь. Пожалуй, я и сама какое-то время принимала это за что-то живое из-за внимания, которое ты ему уделил, — но то был окоченевший панцирь скуки.

Чем бы ни было это отторгнутое лишнее, ты, как и Бретон, считал, что женщина, сидящая за столиком напротив тебя, не выживет без этого, без порожденного им контакта. Кажется, Надя, говорил Бретон, жила одним моим присутствием, не обращая внимания на мои слова. Чего не замечал Бретон, так это того, что Наде тоже было скучно, что они оба поддерживали лишь иллюзию связи. Я же стыдилась признать, что мне было с тобой скучно, старалась не подавать виду. Когда между двумя возникает скука, она повисает над ними, как стыд, бросая тень то на скучного, то на скучающего. Чья это вина? Скучный и скучающий — две стороны одной медали. Скучание при — побратим поскучнения от (тот самый родительский окрик — как же я в это верила — Только скучным бывает скучно!).

Те две женщины ушли, и в комнате стало пусто. Чем мне заняться? Не знаю… Я не притрагиваюсь к рыхлому белому хлебу и допиваю свой кофе, потом выхожу из хостела и иду по ухабистому бульвару через Львов мост в центр Софии.

Дорога, ведущая от реки, заканчивается центральным рынком, занимающим огромный зал. Лоточники на улице продают сыр и не продают йогурт, но там, где продают йогурт, продают и сыр тоже, а еще маргарин и сырные намазки. В киосках с кофе не продается шоколад — в киосках с шоколадом не продают кофе, зато продают порошковые супы, а в некоторых и консервы. Такая же система действует и в крытой части рынка, где предлагают ни больше ни меньше, всё те же товары, которые перемещаются в руки покупателей над чистой плиткой пола вместо разбитого асфальта.

Я на последней странице своего итальянского блокнота, который в Софии всё больше кажется неуместной роскошью. Мне не встречаются канцелярские магазины, а в книжных за пределами рынка — их тут много — не продают канцелярские товары. Задерживаюсь у книжного развала под открытым небом, хоть и не могу ничего прочесть. Потеряла где-то свою ручку. Не могу ни читать, ни писать. Я максимально беспомощна.

Если бы только я могла кого-то спросить, где..? Но моя бесплатная карта Софии предлагает негибкие фразы, которые предполагают слишком сложные ответы для новичка в болгарском: Как я могу добраться до аэропорта, Во сколько отправляется следующий поезд в… Где я? Нет ни пожалуйста, ни спасибо, нет пиво/вино/кофе; нет большой/маленький, нет один-два-три, нет сколько стоит?