Слоистые бурые скалы огромными валунами, будто страшные доисторические динозавры, опускались в воду, образуя маленькие дикие бухточки – одну за другой. Тут и там встречались галечные пляжи, не облюбованные туристами, большей частью времени пустынные, и лишь изредка на них можно было заметить местных жителей: те избегали суеты и прятались от чужеземцев в этих диких, не ухоженных, неопрятных бухтах, поросших сухой травой и кактусами, как сорняки, с каждым годом захватывающими все больше и больше земли.

Каменная дорожка прерывалась после одной из таких бухт и превращалась в протоптанную пешими любителями прогулки тропинку, вилявшую меж скал и остроконечной пропастью. Лазурная гладь океана сегодня не слепила глаза золотыми вихрами волн – ветер был тихим, едва уловимым. Лишь белая пена, извилистой линией повторяющая край берега, выдавала то, что океан все же был не столь спокоен и то и дело бился о песок и гальку, бурлил, отступал на время, а затем вновь и вновь бросался вперед, не ведая устали.

«Таинственная сила воды. – Думала Карина, быстро шагая сначала по каменной дорожке, а затем ступая по грунтовой тропинке среди кактусов и сухой травы. – Что бы ни случилось там, у нас в городе, океан неизменно колышется, движется, борется за свое господство над землей, над живой природой ее. Мы ссоримся, ругаемся, умираем внутренне тысячи раз, а ему – хоть бы что. Какая чудовищная безучастность к нашим бедам и несчастьям… к моим бедам, к моим терзаниям».

Карина вышла из дома и направилась к пляжу после очередной крупной ссоры с англичанином-мужем. Джон, казалось, все более охладевал к ней, супружеская жизнь зиждилась на одном быте, воспитании детей, их школе, уроках, обучении. Он часто отлучался по делам, улетал в Африку. Какие у военного на пенсии могли быть дела на столь далеком от их уровня жизни континенте? И потом, его жадность также досаждала Карине. К этому году она рассчитывала на завещание, в котором было бы указано лишь ее имя, а вместо этого что она получила от Читера? Урезанный семейный бюджет, усиленный надзор за ее расходами. Приходилось отчитываться почти за каждую покупку, подолгу объяснять необходимость отдельных вещей, косметики, сумочек, духов, различной утвари для дома…

Нет, он не любил ее, если бы любил, не жалел бы для нее денег! При таком положении в их семье тем более странным было то, что Джон настаивал на том, чтобы усыновить ее детей. И все же Карина, сколько бы подозрительной она ни стала за последние годы, быстро уступила ему: вот оно наследство без завещания, вот и алименты в случае развод! Безопасное будущее, защита от бедности – все это уже так и маячило перед глазами.

– Когда уже твоего бывшего лишат родительских прав? – Отчитывал Джон ее сегодня. С этого-то и началась их утренняя ссора.

– Откуда мне знать? Я подала документы, жду звонка или письма.

– Эти ленивые островитяне ничего не сделают без пинка. Давно бы уже позвонила им или съездила и навела шороху.

– Весьма любопытно! Как я это сделаю, если почти не говорю по-испански?

– Давно бы выучила!

– Я знаю английский, этого достаточно.

– Если достаточно, так езжай в муниципалитет!

– Почему бы тебе не поехать?

– Я и сам не знаю этот чертов язык! И потом, это ведь не мне нужно.

– Я думала, что тебе.

– Вечно вы, русские, переводите с больной головы на здоровую. Сначала нападаете на соседей, а затем вините в этом весь мир. Что у вас с логикой?

Они уже разговаривали на повышенных тонах, но последнее замечание привело Карину в особенное бешенство.

– Я не из России.

– Интересно! А откуда же?

– Знаешь сам прекрасно! Из Донецка.

– И это, по-твоему, не Россия?

– Конечно, нет!

– Конечно, да! Донецк отделился от Украины и затеял всю эту бойню, чтобы присоединиться к России.

– Что за чушь!

– Мне лучше знать, все же я военный и имею чуть более глубокое понимание внешней политики. Совсем чуть-чуть. – Последние слова Читер произнес, не скрывая презрительной насмешки в голосе.

– А я жила в Донецке и видела все своими глазами. Кого ты пытаешься обмануть? Не могу поверить, что я стою и слушаю этот пьяный бред…

Сказав последние слова, Карина схватила ключи и телефон и ринулась было к выходу, но Читер вскочил с кресла и предупредил ее движение, встав в коридоре наперекор ей.

– А я не верю тебе! Хуже того: уверен, что в глубине твоей темной души гнездятся совсем иные мысли.

Карина чувствовала, как с тугой болью на лбу пульсировали вены, как гневно раздувались ее ноздри, щемило в области сердца, ей было плохо, душно, невыносимо, скорее бы на воздух, на волю!

– И какие это мысли, интересно знать? – Прошептала она, стараясь собственным тихим голосом унять бешеный стук сердца.

– Ты рада, что развязалась эта война, рада, что Россия напала на Украину, ты жаждешь мести за Донецк, как и все дончане.

У Карины везде в социальных сетях висел флаг Украины, заподозрить ее в подобном было столь нелепо, столь беспочвенно, но Читер время от времени вновь и вновь поднимал сей вопрос, и всякий раз натыкался на полное отрицание Кариной подобного хода рассуждений. И все же Джон просчитал ее наперед, он будто знал, что в итоге жена устанет от его бесчисленных нападок и признает правду, чтобы, во-первых, очистить совесть, а во-вторых, положить конец его надоедливым вопросам. В этот день наконец случилось то, чего он так ждал, послышался шепот, убийственно-холодный, убийственно-горький:

– Да, я рада, что Москва напала на Украину. Рада, что Киев был так долго в окружении. Рада, что война пришла на землю украинцев. Пусть почувствуют все на собственной шкуре. Рада, что нашлась хоть одна страна, которая посмела заступиться за наших людей, хоть и с большим опозданием – это опоздание я россиянам, быть может, никогда не прощу… но все же! Где вы были, когда бомбили Донецк? Когда гибли младенцы, когда дети превращались в решето из осколков? Или еще хуже: в одночасье превращались в калек… едва начав свою жизнь, теряли здоровье… Где вы были все эти годы? Разве не вы сподвигли украинцев на этот варварский терроризм? Разве не ваши вояки науськивали их убивать мирных, прежде всего – мирных?

Она говорила все это удивительно спокойным голосом, как будто ей было безразлично то, что она произносила, как будто самые эти слова не доставляли ей чудовищную боль, и Читер с неудовольствием думал о том, что в этот раз у него почти получилось вывести ее из себя, но она, непутевая, все же подвела его: вовремя взяла себя в руки, вовремя успокоилась.

Воспользовавшись его замешательством, она боком проскользнула и убежала на улицу. Его крики лишь неслись вдогонку, и ей было уже все равно.

Дети были в школе, а тропинка, петляя, вела Карину во все более безлюдные и дикие места. Вот среди скал, резко обрывавшихся над рифами и мелью, чернел старый деревянный крест – кто-то установил на месте гибели своего родного, должно быть, горячо любимого человека. Мурашки побежали по спине Карины, когда она заметила его. Однажды кто-то уже бросился с утеса вниз, оборвав собственную жизнь. На худой конец – и это был выход. Для нее.

Прикрыв устало веки, болевшие от постоянного прищура из-за ослепительного солнца, Карина живо представила себе, насколько пронзительным будет падение на острые камни, и сколько бурой крови мгновенно растечется по кристально чистой воде.

Мотнув головой, словно отбросив странное наваждение, она пошла дальше. Ну зачем, зачем она все это высказала Джону? Ведь никогда подобных мыслей у нее не было на уме… Или… были? Мыслей, быть может, и не было, но были чувства – именно так Карина ощущала происходящее.

Должно быть, если бы она была счастлива на этом проклятом острове, тогда бы по-иному восприняла события двадцать второго года и встала на защиту Украины, но Карина была так глубоко несчастна, так потеряна, таким скверным образом не оправдались ее бессчетные надежды и так неудачно развернулись быстро меняющиеся обстоятельства ее жизни, что она совсем иначе толковала происходящее сегодня. Собственное несчастье сделало ее более проницательной и наблюдательной, оно обострило чувства, обострило ум, наконец, Карина начала размышлять, размышлять холодно и без истерики, все время глядя на настоящее в разрезе прошлых лет, десятилетий, столетий.