Отбившись от главы семейства, Шэнь Цяо поспешил к Янь Уши. Нищие скитальцы, сидевшие на обочине, так и не осмелились ударить его в спину. Да, они знали, что у него есть съестное, но нападать больше не думали. Все, что им оставалось, – это провожать его голодными взглядами.

Когда Шэнь Цяо поравнялся с Янь Уши, тот заметил:

– Дашь доу риса – увидишь благодарность, дашь целый дань – встретишь ненависть. Разве не слышал поговорку?

Шэнь Цяо со вздохом согласился:

– Я повел себя безрассудно. Страждущих и обездоленных слишком много, я один мало что сделаю.

– Даже отцу нет дела до своего ребенка, – насмешливо добавил Янь Уши. – А ведь ты надеялся помочь им позаботиться о своих детях. Настоятель Шэнь, ваше сердце поистине исполненно любви! Жаль только, человеку по природе свойственна непомерная жадность, и доброты твоей ему не постичь. Не умей ты сегодня постоять за себя, и кто знает, что бы с тобой сталось. Быть может, из тебя бы уже варили похлебку.

Шэнь Цяо обдумал его слова со всей серьезностью.

– Знай я, что не сумею за себя постоять, выбрал бы иной путь. Лучше сделать большой крюк и тем самым избежать встречи с обездоленными. Человеку свой ственно искать лучшего и бежать от худшего. Я ничем не отличаюсь от прочих, и совершенномудрым меня не назовешь. Просто от чужих страданий у меня сердце не на месте.

Шэнь Цяо во всем искал добро и твердо держался своих убеждений, тогда как Янь Уши верил, что человек по природе своей зол. Их воззрения расходились в корне, и согласиться друг с другом они не могли. Конечно, Янь Уши мог запросто взять Шэнь Цяо за горло и одним легким движением убить его, но даже под угрозой смерти этот праведник не перешел бы на его сторону.

Во время недолгого путешествия между ними воцарился шаткий мир, и говорили они друг с другом вполне любезно, но встреча с обездоленной семьей нарушила это хрупкое равновесие. Дружеский тон в их беседе исчез. Повисло недоброе молчание.

– Господин! – вдруг раздался позади чей-то тоненький голосок – слабый, едва слышный.

Шэнь Цяо обернулся и с трудом различил перед собой низенький расплывчатый силуэт, весьма узкий на вид. Должно быть, его нагнал какой-то ребенок, скорее всего, мальчик. Подбежав, он бухнулся на колени и трижды старательно поклонился.

– Премного благодарен, господин, что пожаловали нам лепешку! Отец был груб с вами, ну а я… могу только вам поклониться. Вы великий человек! Не обращайте внимания на слова отца, оставайтесь щедры к другим!

Как можно спорить с ребенком? Шэнь Цяо вздохнул, шагнул к малышу и помог тому подняться.

– Я ничуть не сержусь. Говорят, через несколько дней простой народ Сяньчжоу будет отмечать рождение Будды, в честь чего верующие начнут угощать всех похлебкой. Быть может, кого-то из вас пустят в город. Для вас еще не все потеряно…

От этих вестей глаза малыша загорелись, и он стал с еще большим старанием отбивать поклоны и горячо благодарить:

– Спасибо! Спасибо! Благодарю вас, господин, что сказали мне! Осмелюсь спросить, господин, как вас зовут? При случае сей ничтожный обязательно отблагодарит вас и поставит вам табличку долголетия!

Шэнь Цяо погладил его по головке и ласково возразил:

– Не нужно утруждаться. Лучше позаботься как следует о матушке и младших братьях с сестрами.

Малыш старательно закивал и тихонечко признался:

– Конечно, я позабочусь! И я не съел тот кусочек, что дала мне матушка, а украдкой подсунул его сестренке!

Шэнь Цяо выслушал его с грустью и восхищением: как же сметлив этот ребенок! Немного подумав, он вытащил из-за пазухи второй цзяньбин и протянул его мальчику.

– Вот, возьми и поешь. Только пусть отец не узнает.

Но мальчик наотрез отказался. И как только духу хватило? Сам он был кожа да кости и за время пути, несомненно, изголодался. Однако Шэнь Цяо не позволил ему уйти и ловко всучил лепешку.

– Своими отказами ты только других привлечешь и тем самым накличешь беду, – строго сказал он.

После таких слов малышу ничего не оставалось, кроме как принять цзяньбин. Спрятав лепешку, он снова бухнулся на колени и поклонился Шэнь Цяо в ноги, после чего настойчиво стал узнавать:

– Господин, скажите, как вас зовут?

– Мое имя Шэнь Цяо.

– Шэнь Цяо… Шэнь Цяо… Шэнь Цяо… – несколько раз повторил тот. Скорее всего, он по ошибке приписал имени Цяо совсем иное значение, но его благодетель не стал ничего исправлять и пояснять, как надо понимать это имя на самом деле.

Поклонившись и распрощавшись, малыш ринулся обратно, то и дело оглядываясь на того, кто спас его от голодной смерти.

– Время уже позднее, нам пора в город, – вдруг напомнил о себе Янь Уши.

И тут Шэнь Цяо с удивлением отметил, что Демонический Владыка не насмехается над ним – скорее, в его тоне проскочило удивление. И Шэнь Цяо не упустил случая с улыбкой спросить:

– Вы так ничего и не скажете?

– Если нравится творить глупости и не слушать чужих советов, к чему бросать слова на ветер? – холодно заметил Янь Уши.

На это Шэнь Цяо благоразумно промолчал – лишь снова улыбнулся и коснулся кончика носа. Он прекрасно понимал, как много на свете зла, что в умах людей нередко роятся дурные намерения, а все же он упрямо верил в добро и милосердие. И если от его поступка этот мир стал хоть чуточку добрее, стало быть, своим цзяньбином он пожертвовал не зря.

У подножия горы Сюаньду притаился городок, названный тем же именем. Несмотря на то что он соседствовал с даосской школой, чья слава гремела по всей Поднебесной, многие годы здесь царили тишина и покой. По всей видимости, жителям никогда не доводилось иметь со школой Сюаньду дел. Лишь изредка монахи-даосы посещали городок, и кто-нибудь замечал, как они спускаются с горы. Те немногие, кому посчастливилось с ними встретиться, торопились выразить адептам свое почтение и привечали их со всей возможной учтивостью.

Сюаньду недаром считалась самой уважаемой среди даосских школ во всей Поднебесной, едва ли не образцом праведности: спускаясь в город, ее адепты не поднимали шума. В лавках они неизменно платили честную цену и никогда не запугивали простой народ, пользуясь своим громким именем. Потому-то обитатели городка полюбили своих соседей и очень гордились тем, что живут совсем рядом с Пурпурным дворцом.

Но другой связи между ними не было, и мирская суета подножия никогда не добиралась до горных вершин. Простой люд с утра до ночи трудился не покладая рук, надеясь отдохнуть к восходу, когда совершенствующихся их заботы ничуть не касались. Между этими мирами пролегла широкая пропасть, и пересечь ее было не суждено.

Такие порядки были во времена настоятельства Шэнь Цяо. Но чуть только он вошел в городок вместе с Янь Уши, как в глаза бросилось необычайное оживление: на улочках яблоку негде упасть, и всюду, куда ни кинь взгляд, встречаются мастера боевых искусств и господа в даосских одеяниях.

Уже в чайной, где оба остановились, чтобы передохнуть и понаблюдать за разношерстной толпой, Янь Уши, заметив оторопь Шэнь Цяо, пустился в объяснения:

– Через десять дней в Пурпурном дворце горы Сюаньду пройдет совет Нефритовой террасы, дабы установить преемственность даосского учения в Поднебесной. Созваны великие мудрецы и ученые мужи. Поговаривают, что все сколько-нибудь значимые школы боевых искусств послали на эту встречу своих адептов. Академия Великой Реки и секта Тяньтай тоже будут присутствовать.

– Что значит «установить преемственность даосского учения в Поднебесной»? – не преминул допытаться Шэнь Цяо.

Янь Уши отпил чаю и, глядя в окно, ответил:

– Ты исчез без следа, и теперь твоей школе нужен новый глава. Пока он не объявит о себе, никто в цзянху о нем не узнает. Стало быть, новому настоятелю нужен повод, дабы выйти в свет и показать себя людям. Сам ты, заступив на пост настоятеля, пренебрег этой обязанностью, предпочитая держаться скромно и незаметно. Видимо, не желал, чтобы тебя знали в лицо. Но нельзя же думать, что другие будут подобны тебе, – не скрывая насмешки, досказал он.