– Гора Сюаньду… – нахмурившись, с недоумением пробормотал Шэнь Цяо.

Юй Шэнъянь, наблюдая его растерянность, недобро усмехнулся:

– Хотя нашу школу Чистой Луны и считают неправедной, но мы, пусть люди маленькие, безмятежны и спокойны. Захотим убить – убьем и не станем прикрываться красивыми словами – не то что некоторые праведники, у которых на устах мед, а за пазухой нож. Но слушать меня или нет – дело твое. Если по наивности угодишь в беду, да в такую, что можно и жизни лишиться, потом не говори, что я тебя не предупреждал!

Шэнь Цяо ничего не сказал ему в ответ.

А на следующее утро слуги усадьбы рано подняли его с постели и учтиво попросили покинуть дом. Кроме бамбуковой трости Шэнь Цяо не имел ровным счетом ничего: ни медяка, ни куска сухой лепешки. Очевидно, Юй Шэнъянь просто отправил его на все четыре стороны.

Выбора у Шэнь Цяо не осталось, и он отправился в путь. Его согревало ласковое утреннее солнышко, в воздухе витали весенние ароматы, и на душе Шэнь Цяо не было ни малейшего волнения или тягости.

Встав под яркие лучи, он вдруг прищурился и выставил руку, заслоняя глаза. Похоже, к нему постепенно возвращалась способность различать свет и тьму. И пускай перед Шэнь Цяо еще сгущались серые сумерки, и, если он долго смотрел на свет, его глаза нещадно болели, но это было куда лучше, чем, разомкнув веки, видеть кромешную тьму.

Обернувшись, Шэнь Цяо постарался вглядеться в усадьбу за своей спиной. Разумеется, глава Чистой Луны с самого начала не питал к нему добрых намерений, но нельзя не признать, что он, его ученики и слуги приютили раненого, приглашали врача, давали лекарства, и это благодеяние никак нельзя забыть.

Поэтому, отдаляясь от усадьбы, для себя Шэнь Цяо решил: если когданибудь доведется встретить Янь Уши, он обязательно поблагодарит его.

С Восстания пяти варваров и переселения цзиньцев на юг уже минуло двести лет, и государственные границы на севере так или иначе определились. Два царства, Северная Ци и Северная Чжоу, поделили между собой восток и запад. Вот только правитель Ци, император Гао Вэй, оказался человеком вздорным и ничего не смыслящим в делах государственных, отчего его владения с каждым днем все больше и больше приходили в упадок, всюду встречались нищие и обездоленные. Что до Северной Чжоу, то на престол взошел Юйвэнь Юн, и при нем страна лишь процветала: народ жил в достатке и спокойствии.

От уезда Фунин до Северной Чжоу дорога была дальняя, притом тракты, тянущиеся от Ечэна на юг до границ царства Чэнь, наводнили бездомные скитальцы, многие из которых совершенно не подготовились к долгому путешествию. В таком случае говорят: взываешь к Небу – не отвечает, взываешь к Земле – не слышит. Тех бедных людей гнал голод, ведь в прошлом году в Северной Ци случилась долгая засуха, затем зима оказалась малоснежной, отчего и в нынешнем году пересохли все посевы. Ходили слухи, что жители тех краев стали обмениваться детьми и есть их. Узнав об этом, Шэнь Цяо тут же подумал, что в такую пору, когда человек ест человека, ему, слепцу, будет невозможно дать отпор голодающим. Случись что – и его первым бросят в котел.

Следует добавить, что уезд Фунин подобных бедствий не переживал, хотя и был расположен на севере, довольно близко к Ечэну. В прошлом году в тех краях пролилось мало дождей, но урожая пока хватало, и народ держался спокойно. В честь праздника в крупнейшем городе уезда устроили храмовую ярмарку, отчего жители высыпали на улицы, и всюду царило радостное оживление.

Царства Ци и Чжоу были северными государствами, и на оба в стародавние времена значительно повлияли сяньбийцы. Спустя долгие годы в ходу стали ханьские обычаи, но окончательно сяньбийских не потеснили, а смешались с ними. Теперь знать двух царств одевалась ярко, но не вычурно, а утонченно, любила крашеные ткани всевозможных цветов, развевающиеся ленты и нефрит с жемчугами. Постепенно их вкусы передались и простолюдинам: женщины самых богатых из них часто носили юбки до пят, летящие платья в мелкую складку и шапки в духе северных варваров.

И все это богатство, вся нарядная пестрота севера наводнили храмовую ярмарку крупнейшего города уезда Фунин, отчего казалось, что прямо на глазах выросла еще одна столица, правда, куда меньше нынешней.

Храмовая ярмарка проходила у недавно построенного храма Цзянгун, посвященного Цзян Тайгуну, известному также как Цзян Шан. Первоначальный храм Цзянгун располагался в южной части города, и поговаривали, что его возвели еще при империи Хань. Но затем случилась война, храм пришел в запустение и разрушился. Теперь на его месте высились лишь стены – пропала даже статуя восседающего Цзян Тайгуна.

В этих руинах и нашли свой приют двое нищих. С некоторых пор к ним присоединился еще один человек по имени Чэнь Гун.

Днем он трудился поденщиком в городской рисовой лавке: таскал мешки риса, нагружал и разгружал повозки и выполнял всю прочую грязную и тяжелую работу. Платили ему мало, и, чтобы не тратить лишних денег на ночлег, Чэнь Гун вздумал каждый раз спать в заброшенном храме, где чувствовал себя вполне вольготно. Однако кроме него в храме обитали еще двое нищих и всячески стесняли его. Деньги приходилось носить с собой, за едой – глядеть в оба, а то, не ровен час, оберут до последней крошки. Иными словами, надолго в таком месте не задержишься.

И вот однажды, вернувшись после тяжелой работы в храм, Чэнь Гун обнаружил еще одного непрошеного жильца, одетого в простой светлосерый халат-пао. Незнакомец спокойно сидел и решительно ничего не делал.

Наткнувшись на этого человека, Чэнь Гун тут же нахмурился: заброшенный храм и так невелик, а если к ним прибьется еще кто-нибудь, ему, Чэнь Гуну, придется потесниться. Иначе говоря, у него отберут солидную часть «владений». Сообразив все это, Чэнь Гун запоздало углядел, что пришлый сидит не просто так, а, опустив голову, что-то неторопливо жует. В руках тот держал бумажный сверток, от которого расходился волшебный аромат самой настоящей снеди.

То была лепешка с ослятиной: учуяв запах, Чэнь Гун тут же признал ее. Ему доводилось лакомиться ею всего-то несколько раз, когда еще был жив отец. Но старик умер, мачеха и ее дети прогнали Чэнь Гун из дома, и теперь он только и делал, что день за днем за пару монет таскал мешки с рисом. Досадно, что эти жалкие монеты нельзя рассечь на несколько частей, чтобы их стало побольше, но еще досаднее глядеть, как кто-то жует лепешку с ослятиной. Как он, Чэнь Гун, мог позволить себе такое лакомство?

Аромат всколыхнул давно забытые воспоминания, и Чэнь Гун невольно сглотнул слюну. Приглядевшись к незнакомцу, юноша вдруг заметил рядом с ним еще один плотно набитый сверток. Неужто тоже лепешка с ослятиной?

Впрочем, пришлого заметил не только Чэнь Гун – еще двоих нищих возмутило его присутствие, и один из них начал орать во всю глотку:

– Эй, ты! Пристроился тут, а нас не спросил! Храм крохотный, нам и самим места мало! Ну-ка, пошел прочь!

Чэнь Гун знал, что они нарочно задевают пришлого, но не сказал нищим ни слова. Вместо этого он молча пошел к своей соломенной лежанке, уселся и стал взбивать ее, чтобы было помягче, а сам навострил уши, поджидая удобного случая. Краем глаза он все наблюдал за бумажным свертком, в котором покоилась лепешка с ослятиной.

– Идти мне некуда, – мягко возразил человек в сером халате. – Заметив, что здесь пока свободно, я зашел отдохнуть. Буду премного благодарен, брат, если окажешь мне милость.

– Хочешь отдохнуть – отдыхай себе, да только отдай все, что у тебя есть! – грубо велел нищий.

Чэнь Гун презрительно усмехнулся и без раздумий вступил в спор:

– А мне вот твои пожитки без надобности, но за еду я готов защитить тебя от этих двоих!

– Старший Чэнь! – одернул его нищий. – Мы тебя не звали, так что не суй нос не в свое дело!

Пускай нищие называли Чэнь Гуна «старшим», однако сам он был еще юношей – ему исполнилось только шестнадцать. Роста невысокого, зато выносливый и гибкий, Чэнь Гун превосходно пользовался своим скромным преимуществом в драках. К тому же как боец он отличался безжалостностью, благодаря чему и добыл самую большую «вотчину» в заброшенном храме и стал, как говорится, из последних первым.