– Во все времена императоры одинаковы: что мудрецы, что невежды. И разница между ними лишь в том, сумеет ли один усмирить свои прихоти и порывы или же, как и другие, не пожелает этим озаботиться и не совладает с собой. Юйвэнь Юн весьма охоч до кровопролитных войн, однако союзников у него немного, особенно после того, как он запретил учение Будды и даосизм. Конфуцианцы ему тоже не по нраву, и он упрямо не склоняется ни к одной из сторон. Как видишь, путей у него немного, а мне, дабы свести три ветви, произошедшие от школы Солнца и Луны, и объединить их в школу Мудрости, понадобилось императорское влияние. Род Юйвэнь уже много лет живет на Центральной равнине. Пускай его предки и были сяньбийцами, однако сами они уже давным-давно переняли обычаи и нравы ханьцев. Чжоуский строй почти не отличается от ханьского, и если уж зашла речь об императорах, то вряд ли он хуже правителя Чэнь на юге.
За время пути Шэнь Цяо успел наслушаться досужих разговоров, так что уже знал примерный расклад сил в Поднебесной. Объяснения Янь Уши его ничуть не удивили.
Взять хотя бы наставника Сюэтина, с кем схлестнулся Янь Уши в Заоблачном монастыре. Этот монах изначально поддерживал правителей Северной Чжоу, хотя служил не нынешнему императору Юйвэнь Юну, а его двоюродному брату Юйвэнь Ху, что прежде был регентом. Обучался наставник Сюэтин в секте Тяньтай, и Фа И, ее текущий глава, приходится ему шисюном. Впрочем, сама секта благоволила вовсе не Северной Чжоу, а Южной Чэнь, и это предпочтение посеяло внутри Тяньтай раздоры, что вылились в раскол. Однако речь о них сейчас не пойдет, поскольку история это давняя и долгая.
Вернув себе власть и взойдя на престол, Юйвэнь Юн поспешил искоренить влияние брата, отчего буддийские монахи в один день утратили прежний вес. Наставник Сюэтин и его ученики оказались в крайне неловком и невыгодном положении. Впрочем, своего поста этот прославленный человек не лишился, хотя уже не пользовался прежним уважением и почетом, и в советах его не нуждались.
Узнав об этом, адепты каждого из трех учений стали предъявлять свои требования к Юйвэнь Юну, однако тот понимал, что, если выберет хоть одно и объявит его главенствующим, вся его политика будет строиться на чужих доктринах. От природы Юйвэнь Юн отличался упрямством и независимостью и мириться с подобными обязательствами не собирался.
Что до Чистой Луны, то она выгодно отличалась от всех прочих и многого от императора не желала. Разумеется, она тоже преследовала свои цели, но свое учение Юйвэнь Юну не навязывала. Сам образ мыслей адептов Чистой Луны не слишком противоречил мировоззрению императора, и в конце концов он счел, что от этого союза ничего не потеряет.
Вот так, беседуя на ходу, Янь Уши и Шэнь Цяо приблизились к городским воротам.
Другие путешественники, будь то зажиточные торговцы или простолюдины, обычно избегали странствовать поодиночке и всегда искали себе попутчиков, дабы защититься от возможных нападений. Ведь изголодавшийся сброд, обнаружив, что их мольбы о подаянии бесполезны, нередко набрасывался на пришлых, стараясь отобрать поклажу силой. И если уж миловидная женщина или ребенок попадали им в руки, доведенные до отчаяния нищие могли не только надругаться над ними, но и, разорвав на куски, побросать в котел, чтобы сварить мясную похлебку.
В таких обстоятельствах Янь Уши и Шэнь Цяо заметно отличались от всех прочих хотя бы тем, что путешествовали только вдвоем. В то же время они ни капли не походили на обычных путников: один шел без всякой поклажи, с пустыми руками, второй, на вид болезненный и хилый, кое-как плелся, сильно напирая на бамбуковую трость, как будто только-только оправился после тяжелого недуга.
Всюду на обочинах сидели нищие скитальцы и бросали на прохожих умоляющие взгляды. Приставать к Янь Уши они не решались, ведь он казался суровым и опасным господином, а с таким, как известно, лучше не связываться. Однако за ним следовал Шэнь Цяо, на вид слабый и простодушный, и как раз у него настойчиво просили подаяние.
Среди попрошаек вдоль дороги особенно отличалась одна семья: муж и жена куда-то ковыляли, а за ними устало тащились трое-четверо детей – все донельзя исхудавшие, одна кожа да кости. Их личики ничего не выражали, и казалось, что они уже не люди, а ожившие мертвецы. Старшему мальчику было не больше шести-семи лет, младшей девочке – дватри года. У родителей не осталось сил нести ее на руках, и она, спотыкаясь и пошатываясь, покорно топала за матерью, ухватившись за ее подол.
По ее виду было ясно, что именно ею пожертвуют в первую очередь, когда голодающая семья задумает обменять своего ребенка на чужого, чтобы убить его и съесть. Однако может так статься, что родителям не хватит сил подыскать себе другую жертву, и тогда они бросят в котел собственную дочь, дабы сварить из нее мясную похлебку. В великую смуту, когда народу нечего есть и некуда бежать, кровные узы ничего не стоят. Каждый думает лишь о себе и стремится любой ценой выжить.
Завидев Шэнь Цяо, супруги тотчас рухнули на колени и принялись умолять дать им хоть что-нибудь съестное. На миг Шэнь Цяо задумался, помочь ли им, но скоро отогнал все сомнения и вынул из-за пазухи лепешку-цзяньбин, завернутую в промасленную бумагу, чтобы отдать ее самой младшей девочке. Вне себя от радости чета стала бить поклоны. Впрочем, благодарили они недолго – мужчина тут же вскочил на ноги и ринулся к дочери, чтобы забрать у нее цзяньбин. Заполучив его, мужчина откусил огромный кусок и принялся жевать. Заметив, с какой надеждой жена и дети ждут, когда глава семьи насытится, тот, поколебавшись, с явной неохотой отломил от цзяньбина кусочек и отдал супруге. Однако она не стала есть сама, а осторожно, будто ей дали редкое лакомство, разломила лепешку на несколько частей и раздала детям.
Цзяньбин был невелик, несчастная семья ела с жадностью, и за пару укусов лепешка вся вышла. И пока те ели, другие нищие скитальцы с завистью наблюдали за ними, то и дело бросая алчные взгляды на Шэнь Цяо.
Покончив с едой, глава этого семейства снова обратился к пришлому:
– Дети голодают уже много дней. Не могли бы вы, благородный господин, пожаловать нам еще одну лепешку? Чтобы дети дотянули до города? – молил он.
Но Шэнь Цяо отказал ему:
– Я и сам небогат. В дорогу взял лишь два цзяньбина, и один уже отдал вам. Другой понадобится мне самому.
Услыхав, что у Шэнь Цяо припрятан еще один, мужчина изменился в лице. Приметив, что благодетель смотрит мимо него невидящим взглядом, вдобавок сильно напирает на бамбуковую трость, глава семейства совсем осмелел. В голове его зароились дурные мысли… Не думая долго, он набросился на Шэнь Цяо, однако не причинил тому ни малейшего вреда: даже рукава коснуться не успел, поскольку тут же отлетел назад. Шлепнувшись на землю, мужчина завопил от боли.
Болезненный и хилый Шэнь Цяо вдруг дал ему отпор, хотя и не скажешь, что такой господин способен отправить кого-либо в полет. Что до самого Шэнь Цяо, то он никак не ожидал, что его доброта приведет к беде. Защитившись от главы семейства, он обернулся к его жене и детям – те в страхе сбились в кучу.
Его выходку заметили, и среди нищих скитальцев поднялся переполох. Увидев, на что способен пришлый, они больше не решались действовать опрометчиво.
Тем временем мужчина кое-как поднялся, но молить о прощении не стал. Напротив – он разразился бранью:
– Раз так силен, прибей уже меня, и дело с концом! Ты, видно, из тех, кто только прикидывается добреньким, а на деле-то тебе по нраву глазеть, как за подаяние пред тобой расстилаются да на все лады благодарят! Мог бы уж спасти нас и отдать вторую лепешку! Ну а не хочешь, так и вовсе бы не угощал! Дал на зуб положить, а накормить – не накормил! Так чем твое показное благодеяние отличается от убийства? Мог бы сразу нас прикончить: и так и так теперь помрем!
На его упреки Шэнь Цяо ничего не ответил – лишь тяжко вздохнул и покачал головой.
Все это время Янь Уши наблюдал за развернувшейся сценой с полнейшим равнодушием. Впрочем, присмотревшись к нему, можно было обнаружить, что губы Демонического Владыки скривились в усмешке. Сам он стоял в отдалении, заложив руку за спину и не собираясь ни помогать своему спутнику, ни препятствовать его глупым выходкам. Вперед он тоже не пошел, а как будто дожидался, когда Шэнь Цяо присоединится к нему.
