Фарид плыл по совершенно пустому коридору - Штааль вызвал его не в кабинет, а в комнату для совещаний - повторял про себя подробности, аргументы, а ощущение, что дело плохо и никогда уже не будет совсем хорошо, не проходило. Что-то будет, наверняка, в этом он был уверен с того момента, как открылась дверь и вошла Ширин. Что-то будет, но не все. Где-то в этом прошлогоднем снегу пряталась проволочка, ее зацепили, Фарид же и зацепил, а потом пришел взрыв - но теперь и удар, и грохот находились там же, где снег, в нигде, а воронка осталась, и в нее еще долго падать... в целом, не самое подходящее настроение для важного разговора.

Стол в главной переговорной был длинным. Уходил за горизонт, как рельсы. Недосягаемый другой конец – иди, беги, мчись скоростным, толку-то. Горизонт недостижим. Амар Хамади стоял напротив, по другую сторону рельсов, подпирал плечом длинный казенный стеллаж, смотрел не на Фарида, а туда же, за горизонт, и Фариду казалось, что Амар различает контуры каравана на фоне заходящего солнца, а он сам – нет.

Не было ни рельсов, ни каравана, ни солнца, а только сидел во главе стола Валентин-бей, бесстрастный и холодный как удаленная от Солнца планета. Пожалуй, Сатурн. Здесь, в переговорной еще недавно толпились люди, Фарид ощущал запахи, видел отпечатки пальцев на зеркальной поверхности стола. Разлетевшееся по своим делам кольцо. Инспектор аль-Сольх отметил: его на собрание отдела не пригласили. Возможно, по осмысленным причинам: все важные дела он проболел. Ощущения подсказывали иное.

Фарид посмотрел на пустыню, на расположение планет - и перестал понимать, что здесь делает Амар. Или капитан Хамади. Скорее да, капитан Хамади. Ширин сказала, к ним тоже они приходили вдвоем.

- Инспектор аль-Сольх, с сегодняшнего дня вы находитесь в отпуске по состоянию здоровья. - констатировал Штааль. - Продолжительность отпуска - неделя. Затем вы продолжите работу по новому месту назначения - вас затребовал аппарат Вождя. Желаю вам удачи на новом поприще.

Нет, сказал себе Фарид, с трудом поборов первый импульс: отдать честь и уйти. Нет. Стой. Приклейся к полу и стой, хотя ноги сами несут к двери, а при мысли о сопротивлении, о том, чтобы заговорить, возразить, бороться за себя, делается тошно.

- Мне не нужен отпуск, господин полковник, меня окончательно выписали. А в аппарат я не хочу.

- Господин аль-Сольх. – значит, он больше уже не инспектор. - Вы оказали значительные услуги государству, и государство желает дать вам более широкое поле для применения ваших способностей, каковые не вполне сочетаются с рабочей практикой нашего отдела.

Может быть, переводит Фарид, вы и не хотите в аппарат, но еще меньше вас хотят видеть здесь. Еще раз захотелось развернуться и уйти, но он знал, как будет потом жалеть о том, что хлопнул дверью, не попросил прощения, не выказал должное смирение. Здесь не место гордому фырканью и рассуждениям о том, что не хотите – не надо, еще пожалеете. Он хотел служить именно в контрразведке, хотел еще до переезда в Дубай из Индии, год уговаривал отца подыскать ему подходящую должность, потом лез вон из кожи, чтобы разобраться в нравах и обычаях Сектора А, в характере начальника – и ему было интересно, он не хотел никакого другого места.

Потом, конечно, сам все испортил, но не может же быть, чтоб окончательно? Почему другим и не такое сходит с рук? Почему тот же Имран… потому что Фарид не Xc? Ну так Фарида сюда и не с улицы подобрали!

- Валентин-бей… - аль-Сольх слегка склонился вперед. – Я понимаю, как я виноват. Я очень хорошо понимаю. Я прошу у вас прощения… и у инспектора Хамади тоже. Я столько всем хлопот причинил, я все понимаю…

И уже понял, что сказал не то - увидел, как Амар усилием разравнивает лицо, как будто оно у него из прогретого пластилина - и слово, отчетливо выписанное на скулах, в прищуре, в уголках рта исчезало, расплываясь, но все-таки поддавалось прочтению. Тварь.

- Нет, господин аль-Сольх, ваши слова свидетельствуют о том, что вы ничего не понимаете.

Может быть, ну может же так быть, что Штааль просто хочет, чтоб Фарид эту выволочку запомнил накрепко? Наверняка так и есть. Ну что ж, можно и потерпеть. Нужно потерпеть, ничего в этом такого нет. Просто иногда Валентин-бей ведет себя как остальные начальники секторов, наверное, чтоб сотрудники не слишком уж чувствовали себя отдельными и особенными.

- Я понимаю. Я нарушил ваше распоряжение, я занялся этим делом без разрешения, нарвался на засаду… но я ведь старался ради общего дела! И все-таки раздобыл эти сведения…

- Господин аль-Сольх, - вздохнул Штааль, - собственно, все происшедшее должно было показать вам, насколько вы непригодны для этой работы. Кроме того, и вы сами вряд ли будете довольны ролью вечного четного. И если вы считаете себя чем-либо обязанным Сектору А, я рекомендую вам принять предложение.

Самое странное, Фарид ничего не чувствует. Вот у него внутри, на уровне солнечного сплетения, воронка. Большая такая, всасывает все. А будто и ничего. Тогда в борделе было куда больнее и страшнее, кажется.

Только у капитана Хамади выражение лица почему-то опять изменилось, но не поймешь, на что.

Дальний край стола теперь не видно. Там только солнце и очерченная им тень.

А так все хорошо. Не кричат, не проклинают, не бранят. Может быть, все-таки есть шанс? Хотя, конечно, это Штааль, он сроду ни на кого не кричал и не бранил.

- Валентин-бей! Я вас очень прошу! Понизьте меня хоть до стажера, только дайте еще один шанс! Я… я все-таки хотел как лучше.

- Нет, извините, но это невозможно.

Хамади смотрит туда, за край солнца, потом поворачивается, наклоняется вперед. Хорошо, что стол такой широкий. Плохо, что Амар такая дылда - перемахнет и не заметит. Потому что лицо у него даже не плывет, не меняется, а попросту наливается раскаленной лавовой яростью.

- Вон отсюда… - низко гудит он, как вулкан перед извержением.

- А...

- Вон. - Это уже не гудение, а почти рокот. - Немедленно.

И Фарид аль-Сольх, больше не инспектор, кивает, поворачивается и выходит из этого кабинета вон и немедленно. И очень аккуратно, чтобы не хлопнула, прикрывает за собой дверь. И думает, что четыре дня назад плакал бы. Но слезы это прошлогодний снег, а у него есть невеста и он обязан думать о ее благополучии. Потом о семье. Все остальное - по возможности.

Ширин Усмани, невеста с приданым

Под покои Ширин Усмани, дорогой гостьи, и ее почтенной тетушки, не менее дорогой гостьи, в гостеприимном доме аль-Сольхов отвели целое крыло – скорее даже, отдельно стоящий флигель. Полуотдельно – крытый прозрачный переход на уровне второго этажа вел прямо в зимний сад большой резиденции. Поселили. Выделили прислугу. Назначили охрану. Одним словом, принимали со всем почетом и всеми мерами предосторожности – как важную свидетельницу по сложному политическому делу и дочь очень важного человека из соседнего государства.

Мысли о побеге Ширин оставила, краем глаза разглядев, как двигаются две симпатичные служанки. Ровно, плавно, и очень-очень спокойно. Им бы еще мягкие тапочки на нескользящей подошве, и можно на дежурство в психиатрическую лечебницу. Наверное, там их и отыскали. Впрочем, обе были почтительны и расторопны. К тому же, девушке было интересно, что последует за почетным и вполне комфортабельным заключением.

Задумываясь о будущем, она всегда понимала, что рано или поздно у нее появится какой-нибудь муж. Такой, который придется по вкусу Ширин и будет соответствовать уровню семьи и ее интересам. Традиционный брак с небольшими поправками. Отец не обещал этого прямо, но она не раз слышала, как он объясняет брату, что никуда из семьи Ширин не денется, а когда придет время, найдут ей подходящего мужа, и возьмут его в дом. Брат ревновал заранее, предполагая, что с родичем придется чем-то делиться. Особенно его пугала необходимость разделить с посторонним место подле отца. Теперь у Ширин были все шансы «деться»… и новые перспективы завораживали.