– Стойте.

На голос обернулись все. Лучи налобных фонариков высветили Анхеля, едва сдерживавшего рвущегося наружу шейда.

– Я знаю эту дверь. Это место.

– Что? Откуда?

Но ответил не младший Кессель, а Ракель. Фемма, несмотря на перенесенное недавно отравление, вызвалась пойти с нами, и Дамиан Рохас, вопреки здравому смыслу и долгу медика, поддержал это решение.

– Мы с Анхелем были здесь, – повторила бывшая барменша «Логова», кладя руку в экзоперчатке на напряженное предплечье младшего Кесселя. – Давно. В детстве. Нас держали здесь. За этой дверью находится экспериментальная лаборатория по изучению шейдеров, созданная литианами для того, чтобы разработать новые способы контроля над нами. Здесь… был полностью уничтожен мой шейд.

Что?!

На лицах всех без исключения боевиков застыл одинаковый ужас, смешанный с потрясением.

– Не может быть!

– Никс, ты слышишь это?

– Да, да, – пробилось сквозь треск помех. – То, что надо!

– Шиссово семя!

– Ракель…

Невозможно!

Немыслимо!

Чудовищно!..

Сердце забилось в груди невыносимо быстро. Кровь закипела от вброшенной шейдом ударной дозы адреналина, словно одни эти слова несли угрозу второй сущности. Меня затрясло. Хотелось бежать, спасаться – и одновременно сражаться до последнего, зубами и когтями отстаивая право оставаться неделимой, цельной.

Но куда хуже было осознавать, что фемма, стоявшая сейчас перед нами, оказалась лишена этого права. Ей не оставили возможности выбора, которая, как ни крути, все же была у тех, кто колол себе блокиратор в сознательном возрасте. А Ракель… Она же была ребенком! Всего лишь ребенком – как мой брат и сестра Анхеля и Хавьера.

Удлинившиеся когти вспороли кожу ладоней, но я даже не почувствовала этого.

Шисс, каким же абсурдным выглядело теперь предположение, что Ракель могла сотрудничать с литианами! После такого? Добровольно? Да никогда…

Несколько долгих секунд ничего не происходило – лишь слышно было, как щелкает в руках феммы из второго отряда аппарат, подбиравший код к двери лаборатории. Наконец Ракель смерила нас тяжелым взглядом.

– «Ре-ин-те-гра-ци-я». – Слово придавило словно бетонная плита. – Последним, что я помню перед тем, как литианские вербовщики забрали меня с улицы, была неоновая вывеска благотворительной организации, оказывавшей помощь детям, потерявшим семью после большой зачистки в семнадцатом. Манящий запах бесплатной еды, широкие улыбки литианок в белых костюмах и мигающая табличка, которую я едва могла прочесть по слогам. «Ре-ин-те-гра-ци-я». Тогда я не понимала, что скрывается за этим сложным словом. Как и Анхель. Как и многие из нас.

Ракель вздохнула. Ее затуманившийся взгляд устремился далеко-далеко – в прошлое.

– Сейчас я знаю, что «Ли Тек» с нами делали. Изучали воздействие различных веществ на детей, чья связь с шейдом еще не сформировалась в полном объеме. А тогда… Нас разделили на группы. Держали в капсулах, кормили исключительно через трубки, били током, добавляли в капельницы разноцветные химикаты, от которых все тело болело. Следили за реакциями. Потом заставляли трансформироваться и лечить себя – тех, у кого это получалось. А тех, кто переставал справляться, кто ломался, сбрасывали в утилизатор. Цель была одна – подавить шейда. Навсегда. Подсадить шейдеров на блокиратор с самого раннего детства, чтобы никто из нас не мог справляться с инстинктами без помощи литианской фармы. Лаборантки шептались, что за несколько лет до этого был громкий случай, из-за которого программу временно пришлось свернуть. Никто не хотел повторения, так что в тот раз решено было действовать тоньше и более скрытно.

Где-то среди записей, собранных Дамианом Рохасом для трансляции на «Голосе Абисса», был рассказ о нашем с Кесселем детстве. Хавьер, старший из детей Себастиана, помнил и последние годы в Центре, и бесконечные поездки в больницу, где манны в белых халатах, полные фальшивого участия, вновь и вновь повторяли родителям, осаждавшим клинику, что состояние юных пациентов тяжелое, но они делают все возможное, чтобы…

Никто так и не узнал, что именно они делали. Но из тридцати детей, принудительно получивших дозу экспериментального блокиратора, не выжил ни один. Поднялся ужасный шум, и после массовых протестов литиане вынужденно согласились отодвинуть возраст первой дозы до начала полового созревания. Программу ранних инъекций закрыли. Вернее, сделали вид, что закрыли.

Тогда как на самом деле…

Все продолжалось.

– До нас никому не было дела… – Голос Ракель зазвучал тише, словно горькие воспоминания подавляли ее. – За время, что я провела в центре, была лишь одна фемма-литианка, которая проявляла хотя бы подобие участия. Остальным же… было все равно. Вряд ли кто-то из них вообще воспринимал нас как живых существ. Просто куски плоти… в больших пробирках…

Я стиснула зубы, едва сдерживая ярость шейда, готового прорваться наружу.

– Не знаю, как долго я находилась в капсуле, – поежилась Ракель. – По цифрам выходило около двух лет, по ощущениям – вечность. С какого-то момента мне и некоторым другим детям стали уделять больше внимания, чем остальным. Что-то происходило с нами – что-то странное, противоестественное. С каждым разом открывать глаза становилось все труднее, а опыты проходили болезненнее и мучительнее. Раны не затягивались. Блокиратор и регулярные инъекции что-то сломали во мне, отчего тело начало отторгать мою вторую сущность… и все остальное тоже. Шейд выходил из меня вместе с жизнью. Помню, что вода в капсуле была мутная и вонючая, меня все время рвало, бросало то в жар, то в холод. Соседние камеры пустели одна за другой. А потом… а потом… потом…

Вперед шагнул Анхель.

– Эти шиссовы ублюдки, – глухо прорычал он, – хотели, понимаете ли, все рассчитать. Подготовиться, прежде чем выводить на рынок новую, улучшенную, как они это называли, версию блокиратора. Выяснить, сколько дряни можно вколоть хорошеньким юным феммочкам и умненьким маннам, чтобы потом эти хорошенькие и умные всю жизнь работали на «Ли Тек», боясь потерять рассудок и красоту. Но и такие, как я, агрессивные и дв… неуправляемые, в этом шиссовом месте тоже были в цене. Нас пытались сломить, подавить, обезвредить. Вот только, – криво усмехнулся он, – ничего не вышло. Все умненькие и красивые не доживали до полового созревания, а маленькие злые м… твари выжигали шиссову заразу, сколько бы ее ни вводили, – пока не ломались. В один момент, как и все другие. Но я… – Анхель вздохнул, прерывисто и рвано, и выругался, применив, наверное, все бранные слова, когда-либо существовавшие в Литианском секторе. – Не готов был сдохнуть. И не мог… не мог просто смотреть, как все вокруг умирают один за другим из-за того, что одной корпорации было слишком мало кредитов. И тогда я пообещал, что выберусь, прогрызу путь наверх и вытащу их всех. Не позволю…

Взгляд против воли упал на закрашенные следы когтей. Так вот оно что…

– Я не успел. Было… поздно. Когда мне удалось, обманув лаборантов и охранников, выбраться из шиссовой капсулы, в живых осталось лишь пятеро. Я вытащил всех. Но вывести из лаборатории смог всего троих. Переход по пустошам выдержали только мы с Ракель. Да и ее я потерял бы, если бы не шиссов Рохас…

Рука бывшей барменши «Логова» мягко опустилась на плечо зеленоволосого шейдера. Порывисто потянувшись, Анхель сжал тонкие пальцы, даже в металлическом каркасе экзоперчатки казавшиеся такими хрупкими в его огромной лапище.

– Не стоит благодарности, – прозвучал в наушнике далекий голос лидера «Хирургов». – Хватит и того, что главный козырь против Ли Обелля и «Ли Тек», за которым я столько лет охотился, наконец-то всплыл. Так что за работу. Снимите больше визуальных подтверждений вашей истории, чтобы «Голосу Абисса» было с чем работать.

Дверь с шипением втянулась в стену.

Я задержала дыхание, вглядываясь во мрак.

Шисс!

– Оно. Это оно.