Отец кланяется, еле сдерживая удивление в голосе:

— Благодарю, великий князь.

Ещё бы! Моя самая лестная характеристика от Милы была скорее «живая и любопытная» (что означало «та ещё заноза»), но никак не «благородная».

Эмиль галантно предлагает мне руку, не оставляя возможности затеряться среди набежавшей стражи и слуг. Такой процессией — наша пара впереди, мадам Марсиль и родители следом, отстав на пару шагов, а потом уже все остальные — мы возвращаемся в главный корпус пансиона.

Всю дорогу Эмиль молчит, лишь крепко сжимает свободной рукой мою ладонь, лежащую на сгибе его локтя. Пытаюсь чуть ослабить его хватку, но куда там: проще из-под камня выдернуть. Может, если я просто извинюсь, он отстанет?

— Мне жаль, что помешала вашему высочеству, — еле слышно шепчу я.

— Вы же ничего не видели, миледи, — так же тихо напоминает Эмиль.

— Не видела, — тут же соглашаюсь я. — И о том, что не видела, я никому не скажу, клянусь.

— Какая трогательная верность. Что вы хотите взамен?

— Ничего! — испугано выпаливаю я. Урок с шантажом выучен мной на десять баллов из пяти.

— Уверен, я что-нибудь придумаю.

Похоже, не отстанет. Вот проклятье!

Наше возвращение производит фурор. Девушки, собранные в холле в шеренгу в ожидании выхода для представления, тут же перешёптываются, когда Эмиль, не обращая ни на кого внимания, ведёт меня прямо к дверям в залу. Мадам Марсиль со всей почтительностью, на какую только способна в столь непростой ситуации, проскальзывает вперёд, давая знак объявлять фамилии воспитанниц.

Я плохо помню, как мы, сделав круг по зале, останавливаемся в самом центре. Меня — как и почти каждую из девиц, — должен был вести отец, но он, конечно же, не настаивает на своём праве, оставив это великому князю. Эмиль, будто всю жизнь участвовавший в подобных приёмах, дожидается представления последней девушки и, галантно целуя мою дрожащую руку, отходит вместе с прочими родителями.

Построившись в две колонны лицом друг к другу, воспитанницы — я в том числе — исполняют первый танец. Завершить его, не оконфузившись, я могу лишь по тому, что тело знает каждое движение наизусть. Отговорившись от последующего танца нездоровьем, сбегаю на галерею, где и сижу уже последние десять минут.

— А вот и ты! — Алиса внезапно появляется из-за огромной вазы с цветами, за которой я позорно прячусь на низенькой софе. — Ты что тут делаешь? Если Мила потеряет тебя снова, ей несдобровать.

— Давишь на совесть? — бурчу я, обрывая лепестки пиона, выдернутого из букета.

— Отнюдь, всего лишь предупреждаю. — Алиса опускается рядом. — Все только о тебе и говорят, — шепчет она, наклоняясь поближе. — Это правда, что вы держались за руки?

Мне даже не требуется уточнять, о чём речь, и так всё понятно. Да… Мастер конспирации из меня — просто блеск!

— О боги! — Не могу сдержать страдальческий стон, пряча лицо в ладонях. — Клянусь, остаться с ним наедине — последнее, чего я хотела!

Но Алиса мне не верит. Она с сомнением хмыкает, продолжая:

— Я вовсе не виню тебя. Просто думала, мы подруги. Думала, ты захочешь поделиться своими планами. Кажется, я ошиблась.

Она уходит так стремительно, что я не успеваю вымолвить и слова. За что мне всё это! От злости потрошу остатки цветка. Бледно-розовые лепестки сыплются на пол, и я топчу их носком туфли.

— Лияра Армфельт! Леди так себя не ведут! — Откуда ни возьмись появляется Мила. — Что за капризы сегодня, ваше благородие? Сначала на бал не хотите, затем сбегаете, а потом и с великим князем вдали от всех милуетесь? Радуйтесь, что на таких приёмах больше мужчин, озабоченных поиском красивой жены, чем тех, кто в первую очередь думает о репутации! Ещё одна такая выходка…

— А может я вовсе не хочу замуж! — выпаливаю, не давая ей отчитать меня по полной. — Может, мне всё равно, кто и что подумает?! Вернусь в отцово поместье подальше от этой ужасной столицы и буду учиться вести дела на заводах! Тогда мне ни один мужчина будет не указ!

Мила в ужасе ахает.

— Вы что такое треплете-то, баронесса! Неужто влюбились в великого князя?!

Отчаянно хочется зарычать от злости, но я усилием воли беру себя в руки. Не хватало ещё гувернантку до сердечного приступа довести таким поведением.

— О боги, Мила, конечно нет! Это всё ужасная случайность!

— И что же это за случайность, дочь?

Маменька выходит из-за вазы, за которой — уверена — стояла всё это время. Её суровый, но такой знакомый взгляд заставляет оцепенеть. Вспоминаю, как она плакала в час моей казни, размазывая краску для ресниц по щекам, как злилась на отца за вычёркивание меня из семьи. Чтобы самой не разреветься, я делаю оскорблённый вид и отворачиваюсь.

Жестом отпустив Милу, Инесс фон Армфельт с достоинством усаживается рядом на софу. Такой я знаю её всю жизнь: идеально прямая спина, золотые с проблеском седины волосы всегда собраны в объёмный пучок, платье со скромным вырезом, а руки никогда не оголяются выше запястий. Рядом с низеньким, пухлым отцом с его лысиной и шикарными усами она выглядит поистине королевой. Мама никогда не позволяет себе бурных эмоций: эта черта у меня от отца. Вот и сейчас она спокойно отряхивает лепестки пиона с моего платья и замечает:

— Ты прекрасно выглядишь, Лия.

Сказано это таким тоном, словно я сделала неудачное па в танце. От отца подобные слова были бы наивысшим комплиментом, но расшевелить маменьку может, похоже, лишь моя казнь.

— Переходи к делу, мама, — грублю я, за что получаю хлёсткий удар веером по ноге. Кринолин и три юбки смягчают его, но я всё равно вздрагиваю.

— Что произошло? Рассказывай и не смей врать.

— Ты не веришь словам великого князя? Ах, неужели он мог солгать! — притворно изумляюсь я, тут же получая ещё один тычок веером.

— Я спрашиваю, что происходит с тобой сегодня с самого утра. Мила говорит, ты не хотела идти на бал, но ещё месяц назад со слезами упрашивала отца найти самое красивое ожерелье, какое только ему по силам. Насколько я знаю, вчерашняя примерка платья тоже прошла хорошо, ты была всем довольна. Так что случилось, Лия?

Вот что мне ей ответить? Правду? Я с трудом сдерживаю истерический смешок. Лучше скажу то, что ей не понравится, но она хотя бы примет это за чистую монету.

— Я считаю, подобные смотрины — прошлый век. В Астеруте, например, женщина совершенно не должна выходить замуж, чтобы состояться в обществе. А в Осидене они и вовсе наследуют наравне с мужчинами. Почему я должна продать единственное, что у меня есть — себя! — какому-то знатному старику или глупому юнцу? И ради чего! Чтобы папенька мог хвалиться: «У меня дочь графиня», а наши дети унаследовали деньги и титул?

Моя гневная тирада иссекает, не встретив ни единого слова против. Мама спокойно кивает, лениво обмахиваясь веером. Убедившись, что я высказалась, она спрашивает:

— И поэтому ты решила, что прыгнуть в постель к великому князю — лучший способ утвердить своё положение?

— Мама! — Я чуть не вскакиваю на ноги, но она ловко хватает меня за руку, заставляя сесть смирно. Редкие гости, желающие осмотреть залу с галереи, держатся от нас подальше, но я всё равно приглушаю голос. — Что ты такое говоришь, мама! Это и впрямь была случайная встреча, он не соврал ни в чём. Разве только не знал причины моего плохого самочувствия…

— Ещё бы он узнал, — фыркает маменька, и я тоже хихикаю, представляя вытянувшееся лицо Эмиля, стоит ему услышать подобные заявления. — Хорошо, поступим так. Ты вернёшься к гостям, будешь мила и приветлива, а завтра мы все вместе уедем в столицу на три недели: отцу нужно вернуть эту побрякушку. — Мама кивает на бриллиант. — Она, знаешь ли, дорого нам обошлась. Заодно ты сможешь поглядеть на Вейсбург, а также отвергнешь все приглашения на балы, которые, я уверена, непременно поступят. Потом мы вернёмся в поместье. Твои дальнейшие планы по замужеству обсудим после, когда ты успокоишься, а мы с отцом подумаем, что делать.

Я недоверчиво кошусь на неё. Это точно моя мать, ярая поборница устоев? Прикидываю по времени. Три недели вполне можно продержаться, если больше не пересекаться с Эмилем.