— Ты! — Я бросаюсь к нему разъярённой тигрицей — стражник еле успевает отскочить в сторону. Цепь тут же натягивается, не давая даже пнуть дорогого муженька.

— Мне остаться, ваше высочество? — обеспокоенно спрашивает страж, глядя на меня так, словно я сама в мгновение обернулась проклятой.

— Не беспокойтесь, — отвечает Эмиль. Его голос спокоен и на редкость мягок, нет привычной холодности. — Кто ещё может справиться с такой дикой кошкой, как не её муж?

Стражник понимающе ухмыляется и выходит, запирая нас в камере наедине.

— Пришёл рассказать новую ложь о моих прегрешениях? — шиплю я, пытаясь извернуться и достать-таки великого князя ногой.

К моей досаде он даже не шевелится, а лишь с искренним любопытством следит за каждой безрезультатной попыткой, сложив руки на груди.

В свете истекающего воском огарка видно, что на Эмиле новый фрак из чёрного шёлка, ворот и рукава украшены искусной серебряной вышивкой, лицо чисто выбрито, а безупречно гладкие волосы собраны в низкий хвост. Весь его вид ясно даёт понять, что спит он преотлично, совершенно не переживая ни о своей судьбе, ни — тем более — о моей. Даже привычкам в одежде не изменяет: как носил всё чёрное, в отличие от остального двора, так и продолжает.

Руки начинают ныть от стянувшей их цепи, и я обессиленно приваливаюсь к стене. Растоптанная надежда горчит в горле, словно я на сухую проглотила пилюлю лекарства. От Эмиля мне нечего ждать хороших новостей.

— Успокоилась? — Муж оглядывает камеру. Подойдя к столу, он проводит по нему пальцами, будто инспектируя на чистоту, и одним движением тушит еле трепыхающееся пламя свечи. Только сейчас я замечаю, как за окном посветлело — рассвет совсем близко.

— Зачем ты здесь? — Голос звучит так глухо, что я сама себя не узнаю. — Наслаждайся победой с любовницей, а меня оставь в покое.

— Так ты теперь желаешь покоя? — делано изумляется Эмиль. Он останавливается в каком-то полушаге, собственническим жестом поправляет мои растрепавшиеся волосы. — Нет уж, дорогая жёнушка, я терпел тебя целых три месяца, уверен, ты сумеешь вытерпеть меня полчаса.

Его пальцы скользят по моей щеке, очерчивают подбородок, спускаются по шее. Я вздрагиваю и отворачиваюсь. Вся былая ярость куда-то испарилась, теперь мне не спрятаться от него — и его магии.

Сумрачные нити силы проникают под кожу, против воли поворачивая лицо обратно. В сером свете предрассветного часа видно, что рука мужа окутана тёмными путами магии. Древний, запретный дар Тени — он умеет подчинять тело, контролировать разум. Эмиль мог легко убить меня в любой момент, даже в том разнесчастном парке пансиона для благородных девиц, где я настойчиво искала встречи с ним. Но он терпел каждую глупую, эгоистичную выходку, не позволяя Тени пролить ни капли моей крови.

— Не нужно играть в интриги с тем, чего не понимаешь, — еле слышно шепчет муж. Запретная сила исчезает, и я вижу, как чернеет кожа на его запястье: проклятье уже пожирает его тело. Снова хочу отвернуться, но он поворачивает моё лицо к себе — слава богам, безо всякой магии. — Я не желал твоей смерти, Лия.

— Оставь это благородство, — презрительно фыркаю я и ойкаю, когда Эмиль чуть сильнее сжимает пальцы.

— Хоть из-за тебя я и лишился статуса наследника, но с этим можно было бы жить… — продолжает он.

— Разве что истекая завистью, — снова не сдерживаю язвительный смешок.

— Лия! — Муж, наконец, оставляет моё лицо в покое, вместо этого хватая обеими руками за плечи и разворачивая к себе всем телом. — Хочешь остаться одна перед самой казнью?

— А я о чём твержу с самого начала? — уже обозлённо рявкаю я. — Да просто мечтаю никогда больше тебя не видеть! К счастью, осталось недолго!

Ни за что не покажу, как от страха у меня трясутся коленки. Боги, как же хочется спрятаться у него на груди и забыть всё случившееся, как страшный сон! Я снова расправляю поникшие было плечи, вздёргиваю подбородок. Всё равно смотрю на Эмиля снизу-вверх, но теперь хоть не выгляжу жалкой тенью обычной себя.

— Пожалуй, мне даже будет тебя не хватать, — почти с восхищением шепчет он, наклоняясь совсем близко.

Его губы нежно прикасаются к моим. Против воли я вздрагиваю, ощущая уже совсем иную дрожь в коленях. Тонкие, чуткие пальцы поглаживают затылок, мягко разбирают спутанные пряди волос. Я приникаю к мужу, цепляюсь, как утопающая, за лацканы его фрака, отвечаю на его лёгкий поцелуй с жадностью, неведомой мне самой. Чувствую его руки на своей спине — это прикосновение отзывается мурашками даже через корсаж и тонкое шерстяное платье узницы. От мужа пахнет чистотой, напоенной солнцем, этот аромат оседает на моей коже, волосах, платье, дурманит голову, словно крепкое вино. Эмиль подталкивает меня к стене. Цепь натягивается, и вот мои запястья уже прижаты к каменной кладке над головой, а его пальцы скользят по шее, очерчивают холмики приподнятых грудей, осторожные поцелуи спускаются следом. Я закрываю глаза — пусть это длится вечность, пусть рассвет никогда не наступит!

Я просто хочу жить.

Мои губы снова накрывает поцелуем, и я бесстыдно закидываю ногу мужу на бедро, прижимая к себе и сама прижимаясь. Прохладные пальцы скользят по колену, юбка ползёт вверх. «У нас ведь даже не было первой брачной ночи», — мелькает горькое воспоминание. Поцелуи становятся особенно жаркими, и с моих губ срывается прерывистый стон то ли счастья, то ли сожаления.

— Похоже, ты совсем пала духом, дорогая.

Я распахиваю глаза и вижу ироничную улыбку мужа. Да он попросту издевается!

Не давая ему опомниться, обхватываю его за шею. Целую в последний раз, только вместо стона завершаю поцелуй сильным укусом за нижнюю губу. Пихаю Эмиля руками прочь. Гнев застилает глаза. Меня казнят через полчаса по его вине, а он смеётся! И я наконец-то плюю ему прямо в лицо.

Его высочество утирает щёку кружевным рукавом рубашки, продолжая тихо посмеиваться. По подбородку стекает тонкая струйка крови.

— Убирайся, — цежу я сквозь зубы, но в конце всё равно срываюсь на крик. — Будь ты проклят!

— Не я отправил тебя на плаху, Лия, — отступая, говорит он. — Мне правда жаль…

— Засунь эту жалость себе в …!

Последние слова больше походят на базарную ругань простолюдинки, но мне уже всё равно.

В замочной скважине щелкает ключ. Эмиль уходит, а двое стражников расковывают мои руки. Оба ухмыляются, но ни один не решается сказать ни слова.

Мы проходим серыми коридорами в маленький внутренний дворик, в центре которого возведён помост, ещё пахнущий свежими сосновыми досками. На нижней галерее, огибающей дворик, горестной фигурой застыла маменька: она размазывает слёзы и краску для ресниц по щекам. Отец кладёт руку ей на плечо, пытаясь утешить, но она сбрасывает её прочь.

На балконе второго этажа стоит император. Надо же, какая честь. Я опускаюсь в самом изящном реверансе, какой только могу выдать после бессонной ночи. Стефан хмурится и оглядывается назад: из темноты галереи появляется мой супруг. Прокушенная губа уже не кровит, но я замечаю, как он морщится от боли при разговоре с братом.

Последняя кроха надежды гаснет, как только Стефан повелительно взмахивает рукой. На дрожащих ногах подхожу к подушечке на помосте — какая предусмотрительная деталь для знатной покойницы! — и почти падаю на неё коленями. Трясущимися пальцами убираю спутанные золотые кудри на левое плечо, оставляя правое палачу.

По стальному клинку пробегает первый луч солнца. Взмах. Свист воздуха. Резкая боль — и темнота.

— Лия, просыпайся! Ну вставай же, вставай! — Звонкий голос Алисы прорывается сквозь сон. Графиня хоть и старше меня по титулу и на год возрасту, ведёт себя сейчас совершенно как девчонка. Я морщусь, хочу перевернуться на другой бок и накрыться одеялом, но отяжелевшее тело не желает слушаться.

— Ваше благородие, пора собираться на бал. Женихи скоро начнут прибывать. — А это уже Мила. Гувернантка есть у каждой незамужней аристократки даже в пансионе для благородных девиц, где мы проживаем последний год обучения, но Мила — особый случай. Её опека и забота о моём будущем сравнима разве что с переживаниями маменьки.