— Луиза хочет обратить тебя в подчинённого себе проклятого, который будет управлять другими тварями. Она намерена взойти на трон — как наречённая цесаревича Ричарда и при поддержке Катарины. Она желает разрушить Стену и править Сиорией. Мы не можем этого допустить.

— Неужели? А со стороны кажется вы неплохо поладили.

— Прекрати. Да, я проболталась о том, как ты угрозами получил моё согласие на свадьбу, но про Тень молчала, не говоря уж о странных россказнях про заговор. В этом я не участвовала. Я просто была очень обижена, Эмиль, и потому ошиблась.

Он с сомнением хмыкает. Проклятье, теперь я вынуждена оправдываться за то, о чём даже не представляла! Злость вспыхивает, но я стараюсь успокоиться: эмоции ни к чему не приведут, мы лишь в последний раз поругаемся.

— Пожалуйста, Эмиль, нам нужен план, — говорю тихо, но голос всё равно подрагивает от несправедливости. — Луиза держит императора под контролем Тени — не знаю, сколько он протянет, прежде чем магия выпьет из него все силы. Ты должен спастись, чтобы исправить это безумие. Скажи, что я могу сделать?

Наконец-то он поворачивается, его безучастный взгляд смотрит словно сквозь меня. Губы кривятся в снисходительной улыбке.

— Кажется, я больше ничего не должен, Лия. Уходи, хочу выспаться перед завтрашним представлением.

Вспоминаю последние часы своей жизни в тот раз. Как не могла заснуть, как надеялась до последнего. Как отчаянно целовала Эмиля, когда он пришёл незадолго до казни. Я очень хотела жить — и сейчас хочу.

— Не смей так просто сдаваться! — яростно шепчу я. — Ещё ничего не закончено, ведь до завтрашней ночи почти сутки! Скажи, кого мне надо найти? Герцоги Шмидт, Берг и Эрдман сейчас тоже под стражей, но я не знаю, где их держат. Может, есть кто-то ещё, кто может помочь?

Он качает головой, и тогда я хватаю его за руку. Она безжизненной плетью висит вдоль тела, его пальцы черны от всё усиливающегося проклятия и никак не реагируют на моё прикосновение.

— Совсем тебя не узнаю, — шепчу я. Делюсь с ним крохами собственного тепла, сжимая его кисть в своих ладонях. — Ты всегда знал, что делать, так почему сейчас тебе всё так безразлично?

— Может, потому что это бессмысленно? — тихо отвечает Эмиль. — Увы, Лия, я не знаю никого, кто сможет за сутки организовать нападение на дворец, да ещё и проведёт его успешно. Они забрали у меня магию: Катарина отняла Сияние, а Луиза контролирует Тень. Я умру так или иначе.

Глаза жгут подступающие слёзы. Я отпускаю руку князя: вместе со зловещим звоном цепей на меня обрушивается паника. Вцепляюсь в ворот его расстёгнутого мундира, пытаясь встряхнуть — но с тем же успехом могу пытаться сдвинуть стену.

— Не говори так, — всхлипываю я, утыкаясь лбом ему в грудь. — Тебя убьёт не Луиза. Она хочет, чтобы это сделала я.

Слёзы солёными ручьями текут по щекам, впитываются в рубашку Эмиля. Больше не сдерживаюсь, оплакивая свою глупую, бесцельную жизнь и любовь, разрывающую сердце.

— Я не смогу. — Давлюсь воздухом, никак не желающим проходить в лёгкие. — Просто не смогу. Лучше умереть.

Обнимаю Эмиля за шею, слушаю тяжёлые удары его сердца, ощущаю такой родной аромат — и от этого реву ещё сильнее. Он неловко обнимает меня за талию, похлопывает по спине, словно маленькую девочку, расстроившуюся из-за сломанной игрушки. Эта снисходительность болью пронзает душу. «Мне не нужна твоя жалость, Эмиль. Мне нужен ты — живой, пусть и не рядом», — проносится мысль, но высказать её в слух я не смею и лишь тянусь к его губам. В последний раз.

Князь замирает: я целую его, будто гранитную статую, — и вдруг крепко обнимает меня, до боли прижимая к себе, а губы отвечают с жадностью, граничащей с грубостью. Мы меняемся местами: Эмиль толкает меня к стене, я спиной натыкаюсь на кольцо, держащее цепь, и приглушённо вскрикиваю, но он не обращает внимания. Разбитая губа саднит — к поцелую примешивается привкус крови.

Я вздрагиваю, когда он рвёт ворот платья. Пуговицы сыплются на пол, плотная ткань с треском расползается в стороны, оголяя сначала ключицы, а затем и грудь. Пытаюсь сдержать его, упираясь ладонями в плечи, но безрезультатно. В его прикосновениях нет прежней страсти, теперь в поцелуях лишь похоть. Мне не хватает воздуха, обычно нежные пальцы Эмиля сейчас причиняют боль. Он наматывает мои волосы на кулак, дёргает их, заставляя выгнуться ему навстречу — но делает это грубо, жёстко. Я по-настоящему его не узнаю.

— Не надо, мне больно! — вскрикиваю, когда Эмиль вместо поцелуя кусает меня за шею. — Перестань!

— Разве ты пришла не за этим? — Его ядовитый шёпот у самого уха пугает не на шутку. — Разве не этого ты всегда от меня хотела?

— Боги, что за чушь! — Я всё-таки толкаю его в грудь, заставляя отступить на шаг, освобождаю свои спутанные локоны. — Я пришла, чтобы попытаться тебя спасти! И не хочу вонзать кинжал в твоё сердце, неужели в это трудно поверить?

Пытаюсь ускользнуть от его рук, но Эмиль не позволяет. Его ладони ложатся на каменную кладку по обе стороны от моего лица. Сковывающая их цепь обжигает кожу груди, и я пытаюсь хоть как-то прикрыться. Злой взгляд Эмиля страшит больше, чем недавнее безразличие.

— Ты просто трусиха, Лия. И лгунья, — холодно говорит он, будто не замечая моего дискомфорта. — Раньше ты требовала независимости, а сейчас хочешь, чтобы я решил все проблемы? Не нужно врать о беспокойстве за Сиорию и меня — тебе всегда было наплевать на страну, а от нашего фиктивного брака ты желала лишь удобства.

Его слова пронзают сердце не хуже кинжала. От несправедливости обвинений перехватывает дыхание.

— Нет же, всё было не так, — шепчу я, пытаясь оправдаться. — Ведь я…

Окончание фразы застревает в горле. Не могу произнести «ведь я люблю тебя» — только не под этим ненавидящим взглядом.

— Вы с Луизой стоите друг друга, — с презрением продолжает Эмиль. — Обе притворяетесь невинными овечками ради эгоистичной выгоды. Вы и в постели одинаковые: изображаете из себя скромниц, а по натуре те ещё шлюхи. Ты это хотела от меня услышать? Признание в нашей недолгой, но крайне бурной интрижке с мисс Адельберг?

Если бы я могла — зажала бы уши руками, лишь бы не слышать его больше, но это было бы совсем по-детски. По-прежнему сжимая ворот разорванного платья, отпихиваю Эмиля прочь, намереваясь уйти, но он больно хватает меня за плечо.

— Куда же ты, дорогая? Мы ещё не закончили.

Его ледяные, чёрные от проклятия пальцы удерживают мою челюсть, заставляют повернуться. Стискиваю зубы до боли в скулах, когда он говорит:

— Сделай милость, не разыгрывай завтра страдалицу. Ты хотела свободу? Так забери её, только перестань прикидываться той, кем не являешься.

Эмиль притягивает меня к себе и легонько целует, напоследок прикусывая уголок кровоточащей губы. Хочу оттолкнуть его, плюнуть в лицо, разразиться бранью площадной торговки, но не могу: сердце предательски разрывается от любви, когда он с внезапной нежностью стирает кровь, бегущую по подбородку. И отпускает меня.

Я выхожу из камеры опустошённая, раздавленная, униженная. Вижу ухмылки и сальные взгляды стражников словно со стороны — пусть бы они даже смеялись во весь голос, меня бы это не вывело из глубокой усталости, тяжёлым плащом лёгшей на плечи.

Обеспокоенный гвардеец округляет глаза, видя, как я судорожно сжимаю ткань платья на груди.

— Миледи, мне разобраться? — Он кивает в сторону камеры, старательно отводя глаза.

— Не надо, — безразлично отвечаю я, направляясь к выходу из темницы. — Я в порядке.

Ложь даётся легко: не собираюсь плакаться в жилетку первому попавшемуся незнакомцу, только потому что Эмиль оказался такой сволочью. Да и моё тело не пострадало, а вот душа и гордость… Но за это не казнят.

Перебираю в памяти каждую встречу с Эмилем и не могу поверить в произошедшее. Неужели всё, что он мне говорил, было ложью? Неужели каждое его решение было обманом? Где правда: в сегодняшних хлёстких, словно пощёчины, обвинениях, или в признании, что я — лучшее, на что он мог надеяться?