Степан же замялся, с башмаками-то в руках.

— Да не в этом дело, — начал оправдываться. — Болотница, она не такая совсем, как мы думали.

— А какая ж она? — удивилась я.

Сначала утащила меня эта Болотница, потом в хибару пыталась пристроить, кормить не хотела и выпускать отказывается.

— Ранимая, — выдал Степан. — И понимающая. К ней бы с лаской надо. А мы её хмарь да хмарь, — и столько досады у него в голосе.

— Ох, Стёпа-а… Ну, точно озазнобился. И главное, в кого? Да она же вреднючая, зараза.

— Ну, — вздохнул Степан, — кто не без греха? Главное, что она от этой вредности отходчивая. Повредничает немного и успокаивается. Надобно только терпения набраться.

— Конечно, — согласилась я. — Только терпение и спасает, когда ум отказывает. И чего же ты делать теперь будешь? С зазнобой своей. Она вон и поселила-то тебя только за работу.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Для начала спать лягу. А завтра покажусь ей, что вернулся. У неё ведь к людям никакого доверия нет. Все от неё сбегают.

— Да что ты!.. Интересно, с чего это они, неблагодарные? — усмехнулась я. — Гостеприимства не ценят.

— Вот вы всё смеётесь, а зря, — осудил он и, не попрощавшись, направился к себе в опочивальню. Осерчал на меня.

Но я хоть и посмеивалась над ним, всё ж не со зла. Просто удивительно мне было, что в городе столько девиц ладненьких и добродушных. А Степану такая сложная приглянулась. Правильно говорят, что сердцу не прикажешь.

Только как он теперь, Стёпа наш, царю-батюшке помогать станет? Его ж от болота теперь не оттащишь. Будет то и дело сюда сбегать. А может, и вовсе переселится.

От этой мысли мне вдруг погрустнело. Без Стёпы-то мы как?

Улеглась я и еле уснула из-за этих размышлений. А наутро пошла проверять, чем они там с Болотницей занимаются. Не измучила ли она его, прознав о симпатии.

Нашла я их снова во дворе. Русалок на этот раз поменьше по лавкам было. То ли неинтересно им стало, то ли Болотница их разогнала. Сама-то она возле Стёпы на полене посиживала и уже ни на какую лавку не уходила. Болтала о чём-то да инструменты подавала.

— Вот чудеса-а, — прошептала я удивлённо.

Среди дня я ещё несколько раз к ним заглядывала. И примерно та же картина передо мной представала. Может, и прав был Степан, насчёт Болотницы-то?

А к вечеру, перед трапезой, слышу крики со двора. Болотница орёт что-то, Степан ей возражает. Ринулась я туда, слышу:

— Не стану я её отпускать! — кричит Болотница. — Ты это специально мне помочь вызвался и в доверие втёрся, — обвиняет Степана. — Чтобы её вызволить. Признавайся, специально?

— Да я же помочь хочу! — кричит он в расстройстве. — Беспокоюсь. Царь-батюшка никогда ещё так зол не бывал. Иссушит ведь. Иссушит болото твоё. Отпусти ты её по добру, — просит Болотницу жалостливо.

— Он и так болото моё иссушить хочет. С ней или без неё. Так чего мне её отпускать? — оскалилась она, а в воздухе снова тухлятиной потянуло. А сама Болотница в расстройстве чувств начала потихоньку в хмарь превращаться. Закрючковатилась, вытянулась, волосы на тину стали похожи. — Её защищаешь, а на меня всё равно.

— Да не всё мне равно, — возразил Степан. — Коли её отпустить не хочешь, тогда меня пусти. Я к царю сплаваю, ещё немного времени испрошу. Чтобы тебя убедить.

— Убедить? Скажи прямо. Чтоб в заблуждение ввести. Если хочется тебе к царю, так и плыви. Только сюда больше не возвращайся! — отрезала она и махнула рукой сидевшим на лавке русалкам. Те подхватились и потащили Степана к болоту. А я так и застыла, обалдевшая.

А Болотница-то, проводив русалок со Степаном взглядом, всхлипнула и начала обратно превращаться. Стоит расстроенная, на дорогу смотрит.

— Ты чего стоишь-то там? — спросила у неё.

— Ничего, — огрызнулась она и пошла в хоромы.

А я в растерянности одна во дворе осталась. Не знаю, за кем бечь. То ли за русалками, чтоб отпустили его, то ли за Болотницей, чтобы указание отменила. Но сообразив, что с Болотницей договориться не выйдет, слишком уж она упёртая, побежала за русалками. Убедиться хоть, что не утопят они Степана от усердия.

Догнала их, смотрю, а Степан-то уж и сам ногами идёт. Не волочат его.

— И что же теперь делать нам? — спросила у него из-за спины, отчего он испуганно подпрыгнул. Оглянулся, а глаза грустные-грустные.

— Да чего тут сделаешь? Попробую хотя бы с царём-батюшкой договориться. Если уж с ней не выходит.

— Тебя к ночи-то ждать?

Степан в ответ молча плечами пожал и дальше к болоту поплёлся.

Жалко мне его стало. Ни за что ведь она его прогнала. За одни только намерения благие.

Вернулась я к хоромам одна-одинёшенька, зашла в сени. Чую, едой пахнет. Из трапезной тянется. Вот же хмарина, Стёпу прогнала, а сама есть уселась как ни в чём не бывало.

Врываюсь я, значит, в трапезную, думаю, взбучку ей устроить. За поведение такое. Глядь, а она сидит, подбородок рукой подпёрши, на тарелки смотрит и плачет.

— Ты чего это? — спросила у неё растерянно.

— Ничего, — ответила она и всхлипнула.

— По Степану, что ли, горюешь?

Болотница кивнула и слезу ещё одну пустила.

— Так ты ж сама его и выгнала, — напомнила ей.

— Ну и что, что выгнала⁈ — вспылила Болотница. — И ежу понятно, что, когда выгоняют, надобно вернуться. А он… — и разрыдалась.

Поначалу-то я растерялась немного, а потом подошла к ней да и приобняла. Неуверенно, правда, потому что кто её знает, как она отреагирует. Может, не понравится ей это.

— Ну, полно тебе, — стала утешать. — Может, он ещё вернётся сегодня. Или к завтрему приплывёт.

— Не приплывё-о-от, — завыла Болотница и лбом мне в сарафан уткнулась. Плачет навзрыд, а я и не знаю, чем помочь.

— Ну, хочешь, я его обратно приведу.

Услышав о таком, она рыдания прекратила и зыркнула на меня недобро.

— И далась я тебе, удерживать меня такой ценой? — подивилась я. — Стоило ли оно того, чтобы со Стёпой ругаться?

Болотница носом шмыгнула и отстранилась. Успокоилась вроде, но подбородок дрожал ещё.

— Не тебе меня судить. У тебя-то вон хорошо всё. Царицей почти стала. А я вот… одна, — и снова заплакала.

— Так ты потому и одна, что прогоняешь всех или силой удерживаешь. Кому бы понравилось? Мы ж тебе не русалки, помыкать нами. Те-то всё стерпят.

— А ежели он этого не стерпит, так и не нужна я ему. И он мне не нужен, значит! — ответила Болотница, слёзы вытирая. Поднялась из-за стола, не поемши, и более ничего не добавила. Ушла.

— И кто тебя такую поймёт? — спросила, когда её уж и след простыл. — Раз не нужен он, так чего рыдать? А если нужен, то прогонять зачем? Ничего не ясно.

Я, хоть и расстроенная, ложиться голодной не хотела. Поклевала немного одна. И только потом в опочивальню направилась. Прислушивалась, прислушивалась перед сном, но так шагов Степана и не услышала. Выходит, права была Болотница, когда говорила, что не вернётся он. А таким влюблённым казался…

Ну, оно для Степана, может, и неплохо, что не вернулся. Болотница — девушка непростая. К ней подход искать нужно. И терпение иметь железное. Но всё же таки грустно, что у них не сложилось. По глупости ведь. Не по делу.

И одной тут теперь куковать — тоже досадно.

На этих печальных мыслях я и закимарила. А потом, чую, сон мне снится. Грохот какой-то в том сне. Земля под ногами дрожит. Болото в истерике бьётся. И ветер! Ветер такой крутит, что только держись. Было бы за что. Кусты-то тут хлипкие.

Я во сне-то этом за какую-то лозину ухватилась, но чувствую, не удержит она меня. А потом тяжёлое что-то, видать, ветром подхваченное, в плечо меня как толкнёт. И опять. И снова. И растолкало меня это что-то.

Открываю глаза. Надо мной Степан нависает. Мокрый весь. Только приплыл. И глаза у него испуганные, по пять копеек. А на улице и правда громыхает, и ветер свистит. Так, что даже хоромы, кажется, раскачиваются.