На этом мы со Степаном и расстались. Он остался в кустах куковать, а я, сообразив, что дальше сплошное болото, раз он оттуда и вылез, направилась обратно. Место подыскивать, где ряски поменьше и берег понадёжнее. Не хотелось бы, одёжу стирая, в болото случайно бултыхнуться. Мне вчера уж очень в нём не понравилось.

Русалки, меня завидев, поначалу взбудоражились, думали, сбегать собралась. А я, может, и собралась бы, только куда здесь бежать? И как? Когда завеса эта проклятая мешает. Внутрь пропустила, потому что ждали меня здесь, а наружу уже не выбраться. А просто так по болоту плавать я желанием совсем не горела.

В общем, присела я на бережку, ряску разгребла. Смотрю на воду эту мутную и гадаю, как в ней, такой грязной, стирать.

— Где тут у вас постираться можно? — крикнула русалкам, глазевшим на меня издалека. А они переглянулись да со смеху прыснули. Смеются, никак не успокоятся. Интересно, что бы с ними стало, если бы я что-то действительно смешное ляпнула. — Есть тут колодец, может, где? С водой чистой, — попыталась снова.

— Колодец ей, — огрызнулась одна из русалок. — Ишь, какая важная. Чистоту развела.

Что-то раньше не замечала я, чтобы чистота людям важности прибавляла. Так только, опрятнее делала.

— Ну, не хотите говорить, не надо. Я тогда его сама поищу. И если уж найду, пеняйте на себя. Слышали, что я вчера в подклети у Болотницу учудила? — пригрозила им и, по всему видно, попала в точку.

Русалки эти посерьёзнели сразу. Улыбочки у них с лиц посползали. И одна — главная, наверное — другой кивнула, мол, проводи.

— Ну вот, так бы сразу, — одобрила я. — А то, видите ли, заважничала я…

Колодец здесь и вправду имелся, только пить из него, конечно, я бы не стала. Откуда уж в хоромах у Болотницы вода чистая бралась, того я не знаю. Но от этой, колодезной, тиной попахивало жутко. Ну, хоть ряски в ней не было и мути почти. Для стирки вполне сойдёт.

Устроившись у колодца, я сразу за дело принялась. Думала, на этом русалка меня одну и оставит, а она нет, присела на камушек поодаль да наблюдает. Стережёт. Оно, может, и не страшно, что стережёт. Главное, чтобы к ночи отстала. А то как Степан-то ко мне пробираться будет? Если у меня надзиратели.

Пыхтела я над одёжей, пыхтела и на русалку поглядывала. А она, как увидит, что смотрю, отвернётся. Но подловила я её всё-таки.

— Ты, может, помочь хочешь? — крикнула ей. — Так ты тогда ближе подходи. Чего вдалеке сидеть?

Она нос недовольно поворотила. Фыркнула даже. И смотрю, решила уйти. Чтобы я её стирать не заставила.

— А зря, — крикнула ей вслед. — Тут работы и на двоих хватило бы.

Когда ушла она, дышать мне стало как-то легче. С рубашкой я управилась относительно легко. С сарафаном труднее. А вот передник, густо расшитый, отстирываться не хотел. Грязь между вышивкой попала. Едкая какая-то. Но я и её победить сумела. Уморилась правда. Вся взмокла.

Да и влажно было среди болот, воздух водой будто напитанный. Но сегодня хотя бы не вонял. Болотница, наверное, в хорошем расположении духа. Радуется своей каверзе. Это она ещё про Степана просто не знает. Оно и хорошо, что так. А то выгонит его в хибару какую. И как в ней спать-то?

К вечеру, с делами управившись, я потрапезничала и в опочивальню пошла. Но ложиться не стала. А то, ежели лягу, Степан меня может и не добудиться. Устала я что-то с непривычки. Лесовик в своих хоромах разбаловал меня. Совсем никакой работы не давал. А здесь-то уж меня не жалеют.

В общем, сижу я и прислушиваюсь. Идёт ли кто по коридору-то. Ох и долго там тихо было. Уже ночь-полночь, а всё тишина. Я за Степана даже переживать начала. Вдруг русалки с ним что учудили. Но когда уже звёзды на небе высыпали, слышу, идёт кто-то.

К двери моей подкрался, помялся там. А потом по доскам дверным поскрёб, мол, пришёл.

Распахнула я дверь, смотрю, и правда Стёпа. И даже за день как-то отмыться успел. Тину с себя поснял, одёжу прополоскал где-то. Она оттого ещё влажная была.

Интересно, есть ли у Болотницы в хоромах и мужские одеяния? Может, к ней водяные какие заглядывают, а она им, в случае чего, рубаху да портки выдаёт. В общем, надо бы завтра в сундуках у неё порыться. Наверняка найдётся что-нибудь.

— Ох, Стёпа, проходи, — затащила его в комнату. — Думала, уж не доберёшься. Чего, другие избы не понравились? — посмеялась над ним.

Степан головой затряс. Мол, сами в других и спите. Перекошенных тех.

— Погоди тут. Пойду тебе съестного чего найду. Небось, голодный. Весь день в кустах просидел.

— Одна пойдёте? — запереживал он.

— Ну а с кем? Я недалеко, в подклеть.

— И я с вами пойду, — увязался он.

— Да там лестница крутая. И темень. Я быстро. Ты, если хочешь, в сенях меня подожди. Болотница уж улеглась. А из служек у неё в хоромах никто не живёт. Так что бояться некого.

Он попрепирался немного, но я его всё-таки убедила, что в подклеть со мной лучше не ходить. А то мало мы вчера с Болотницей там шуму наделали. Не хватало все оставшиеся горшки перебить. Хоть что-нибудь целым нужно оставить. Особенно если оно с едой.

В общем, выставила я Степана в сенях ненадолго. На дежурство. А сама отправилась по знакомому маршруту. Хвать за ручку подклетную, а она не поддаётся. Поначалу я и не поняла, что не так, а потом как сообразила.

— Вот же хмарь!.. — выругалась я шёпотом. — Заперла от меня подклеть.

Ощупав замок, поняла, что с ним голыми руками не управиться. А ежели молоток брать, то по-тихому всё равно не выйдет. Вздохнув, пришлось признать, что пропитание для Степана добывать будет непросто.

Когда уже обратно я навострилась, из сеней донеслось жалобное:

— А-а-а… — А потом уже во всю мочь: — А-а-а-а!

Я туда ринулась, смотрю, Степан на пол повалился, орёт, а над ним крючковатое нависает. Болотница. Проснулась, зараза. И чего ей не спалось ночами? Как я в подклеть соберусь, так она вечно из темноты выскакивает. Чувствует, когда еду у неё подъедают.

Подбежала я к Степану и на Болотницу осуждающе глянула.

— Ты чего его пугаешь? — потребовала. А сама Стёпу по плечу поглаживаю, в чувства привожу. — Подумаешь, в сенях постоял. Уже в сени к тебе войти нельзя.

— Знаешь его? — спросила Болотница как-то расстроенно. Видать, не любила, когда ей мешали запугиванием заниматься. Сколько же она людей вот так заиками посделала? Никакого сострадания в ней нет.

— Знаю, конечно. Стёпа это. Он меня утешать пришёл. Из-за того, что я тут у тебя застряла безвременно. Не оставлять же его на улице. Только не надо мне про избы другие говорить, — предупредила её. — Видели мы те избы. Да, Стёп? — посмотрела на него. А тот бледный весь, болванчиком кивает и на Болотницу во все глаза глядит.

Лиходейка эта, вздохнула, окончательно интерес потеряв, и, смотрю, начала снова в девушку оборачиваться. И странно так было смотреть. Как и рост у неё уменьшается, и вместо тины на голове волосы оказываются. А в полумраке даже и зелёности почти не видно. Девица как девица, только с характером пакостным.

Степан, на полу ещё лёжа, увидел её и ахнул. И пуще прежнего глаза выпучил. А потом смотрю, заулыбался. Его чуть до смерти не довели, а он хмари этой лыбится зачем-то. Я его в бочину ткнула, мол, в руки себя возьми. Не видишь, это мучительница наша. Голодом морит. В подклеть не пускает. Но Степан отрезвляться никак не хотел.

Смотрит на неё заворожённо. А потом ласковым голосом:

— Меня Стёпа зовут. А тебя как?

Вот же дурень. Нашёл с кем знакомиться!

— Меня-а?.. — удивилась она. — Ну, ваш люд хмарью называет. Незнамо за что.

Стёпа, услыхав, на кого заглядывался, стушевался сразу. Но растерянность его длилась недолго.

— Да это они так, — махнул он рукой, — любя. И редко. А в основном Болотницей зовут. А настоящее имя не знает никто. Мне бы вот его услышать.

— Настоя-ащее… Ишь чего захотел, — развредничалась она. — Зачем пришёл ко мне в хоромы? Я тебя сюда не приглашала.