— Так я это… — снова стушевался Степан. А потом с пола-то на ноги подскочил и как поклонится. И это Болотнице-то? Ох, и отшибло голову парню! Знатно припекло. — Смилуйся, не выгоняй, — попросил он. — Я за цари… — осёкся. Наверное, царицей-матушкой меня хотел назвать. Но я-то какая ему царица, если с венчания сбежала? — За Агнешкой я пришёл. Чтобы защитить её, ежели что, и подсобить. Но нахлебником быть не хочу. Потому, ежели помощь какая нужна, по хозяйству там или где, я с радостью займусь. Я парень-то хозяйственный и рукастый.

Болотница, наверное, подумала, что это он хвастаться решил. А он ведь и вправду такой… Ишь, расхорохорился, негодник. Павлином хвост распушил. Хотя я этих павлинов и в жизнь не видела. Но красивые они, говорят, когда перья-то в хвосте распушают.

Как за хозяйство речь зашла, Болотница немного вредность-то поумерила. Посмотрела на Степана оценивающе.

— Ну, раз так, завтра утром и проверим, насколько ты хозяйственный. Ежели решу я, что не соврал, тогда оставайся гостем. А ежели нет, тогда отправляйся восвояси. И передай царю-батюшке своему, что не видать ему царицы уж никогда.

Степан, заслышав о таком, посуровел. Но, поразмыслив немного, кивнул:

— На том и договоримся.

Уговор завершив, Болотница развернулась и уже к себе в опочивальню намылилась. Но я-то не Степан, чью голову напекло, помню о важном немножко.

— А покормить его? — потребовала у Болотницы. — Из голодного работник получится плохой. Все мысли о еде будут.

Она оглянулась на нас со Степаном. Думала, что откажет. А нет.

— В трапезной пусть подождёт. Ему принесут.

Где уж эти русалки караулят и ждут поручений, того я не знаю. Но на болото за ними бегать никому не пришлось. Нарисовались откуда-то да Степану стол накрыли. А сами разглядывали его с любопытством, будто мужчин никогда не видели. Или, может, дивились, что не зелёный он, как водяные. И что цел остался, к Болотнице в дом заявившись.

Потрапезничал он и со мной отправился обратно в крыло для гостей, спаленку выбирать. Подобрали мы ему тоже неплохую, не так далеко от моей. Постель взбили и на том распрощались. Он ведь Болотнице обещался спозаранку работой заняться. А перед этим требуется как следует отдохнуть. Сил набраться.

Утром, когда проснулась я и собралась, заглянула к Степану в опочивальню, а там уж пусто. Ушёл трудиться.

Тогда я и сама на улицу подрядилась, посмотреть хоть, чем его там Болотница мучает.

Нашла их вдвоём во дворе. Их и русалок тьму. Распихались они все по лавкам и поглядывают, как Степан трудится. А у него, значит, брёвна какие-то лежат, рубанок. Стругает что-то. Видать, хоромы починить ему Болотница велела. И Степан — меня аж гордость взяла — не сплоховал. И вправду мастером оказался. Уверенно так обращался и с рубанком, и с долотом. Да и вообще, понимал вроде, что делает.

Болотница-то сама на лавочке с русалками посиживает, но нет-нет и подойдёт к Степану поближе. Что-то спросит, ответ дождётся и уходит обратно, на лавочку-то. А Степан и рад-радёшенек, что она к нему со вниманием. Объясняет ей всё, показывает. Будто и не видел её чудищем болотным вчерашней ночью. И будто не собиралась она его голодом морить. Ежели б я не сказала, она бы и не подумала ему даже ужина предложить.

— Э-эх, мужики, — махнула на него рукой. — Когда дело до девиц доходит, так они на оба глаза слепнут. Очевидного им не видать.

Сообразивши, что на дворе мне с ними делать нечего, я ушла своими делами заниматься. А уж в вечеру собиралась Степана расспросить, что с него Болотница такое потребовала. И разрешила ли она ему всё-таки остаться. Если уж после Степановых фокусов с рубанком не разрешила, тогда ну как есть вредная хмарь. Потому что прогонять его и правда не за что. Да и хороший он, чего его гнать?

Но на ужине-то, глядь, а Степана нет.

— А куда это ты Стёпу нашего дела? — потребовала я у Болотницы. — Прогнала, что ли? Или, может, вусмерть уработала?

— Какой он ваш? Он, может, теперь мой, — заявила она в ответ, горделиво так. А потом опомнилась и добавила поспокойнее, — Пока хоромы не доделает. Крыша вон течёт, и чердак прогнил. И так, кое-где по двору надо подправить.

— А что, водяные твои безрукие, что ли? Пусть они и подправляют.

— Тебе вообще какое дело, кто подправлять будет? — огрызнулась она. — Стёпа уже согласился.

— Тогда где ж он есть, если согласился? Небось, связала его и посадила где-нибудь в подклети, — при мысли о таком я прямо закипать начала. Правильно Лесовик с ней враждовал. Злюка она, а не Болотница.

— Какой такой подклети? — теперь уже и она вскипела и из-за стола даже поднялась, кричать на меня собиралась. — Он к царю твоему поплыл. Докладывать, — оскалилась недовольно.

— И ты, что же, его отпустила? — удивилась я.

— Отпустила, — вздохнула Болотница и уселась обратно за стол. — Он к ночи вернуться обещался.

— Меня, значит, под честное слово пускать не стала. А Стёпу пожалуйста⁈

— Да, Стёпу пожалуйста. Он мне чердак делает. Ему можно.

— А я тебе вон хоромы драю. Мне-то почему тогда нельзя?

— Потому что тебе нельзя. И вообще, драить тебя никто не просил. Тебе вон самой скучно. Вот ты и драишь, — сказала она. И ведь, в общем-то, была права. Я от скуки и занималась. Но всё равно как-то обидно. Что за неравенство такое? Степану, значит, плавай где хочешь, а мне взаперти сиди. Нечестно это. Я, может, и сама бы рада царя увидеть. А не могу.

— Не хоромы, а темница какая-то, — пробубнила я, примеряясь к еде и выбирая с чего начать. На столе сегодня уставлено было богато. Не то что вчера. Расстарались русалки эти. Для кого интересно?

— Только всё не съедай, — осекла меня Болотница. — Степану оставь.

Вот для кого и расстарались.

— Уж оставлю. И без тебя бы догадалась.

Препирались мы с ней весь ужин. То замолчим, то снова сцепимся. Хорошо хоть не набросились друг на друга.

Разошлись мы с Болотницей, значит, после ужина по опочивальням. А мне неспокойно. Как это Стёпа по болотам будет в ночи шастать. Вдруг случится чего? Не стала я в итоге укладываться. Сижу, прислушиваюсь, придёт иль нет.

И уже прямо сильно ночью шаги в коридоре раздались. Чавкающие.

И вот я вроде бы и рада, что он пришёл. Но вроде бы и прибить хочется. Вот этот вот пол я сегодня собственными руками драила. А он даже разуться не удосужился.

Я к двери, значит, подлетела. Распахиваю.

— А ну скидывай!

Стёпа, меня в темноте увидев, как подскочит, как заорёт. За сердце схватится.

— Ч-чего ск-кидывать? — спрашивает заикаясь.

— Башмаки свои скидывай. Грязные. А потом говори, как там царь?

Сообразив, Степан принялся обувь свою стаскивать. А я, пока он разувался, пригляделась к нему — вроде цел. Мокр, правда. Но ряску и тину уже с себя где-то смыл.

— Ну и чего там царь-батюшка? — потребовала я, когда угроза чистоте была устранена.

Степан вздохнул.

— Серчает. Говорит, что и завесу снесёт, и болото иссушит, и саму Болотницу с земель этих прогонит. — Он досадливо покачал головой.

— Да? — удивилась я. — А что ж тогда тихо так возле этой завесы? Ни звука оттуда.

— Сказал, что сил набирается, — вздохнул Степан. — Ну, чего он так горячится? Зачем прогонять-то? — запричитал он. — Всегда же можно обсудить. Понять надобно человека, прежде чем гнать его.

— Это какого такого человека надо понять? — переспросила я. — Ты про Болотницу, что ли?

Поначалу-то я не сообразила, к чему это он всё. А потом до меня потихоньку начало доходить.

— О-ох, Степа-ан, а ты, случайно, не того? — спросила подозрительно. — Не озазнобился?

— Чего? — не понял он.

— Говорю, почему это тебя судьба Болотницы так волнует? — а сама улыбаюсь, еле смех сдерживаю. — Оно ж наоборот, если тихо станет у окраины, это и лучше. Тогда ничегошеньки тебя от дел отвлекать не будет. Станешь снова работать на благо города не покладая рук и не ведая сна. Али это тебе уже не так интересно? — и посмеиваюсь.