— Стёпа, ты чего? — спросила охрипшим спросонья голосом. — А там буря, что ли, какая? — глянула на окошко узенькое.

— Беда, — выдохнул Степан. — Царь-батюшка идёт. Болото сушить будет.

— Как сушить? — я с постели-то подскочила. — А как же лягушки? И Болотница как?

За русалок злобных этих мне не слишком переживалось. Пусть другое себе болото поищут.

— Вот так сушить. Говорит, что нечего от Болотницы понимания ждать. Если словами договариваться не хочет, тогда делами будут разговаривать. Выбирайтесь, — подал мне руку. — Накиньте что-нибудь. К завесе пойдём. Проведу вас, как только она ослабнет.

— А с чего она ослабнуть-то должна?

— С того, — ответил Степан, — что силу Болотница из болота своего берёт. Если иссыхать оно начнёт, так и сила будет уходить, — говорит, а сам грустный-грустный.

— Так ты не обо мне бы беспокоился, — укорила его. — Вон зазнобу бы лучше свою нашёл. Она небось в терзаниях мечется. А пощады гордость просить ей не позволяет. Она же вся важная такая. Куда ей до просьб опускаться?

Стёпа кивнул.

— Вы меня тогда в сенях подождите. Одна не ходите на улицу, там русалки от злости остервенели. С ними вам одной не сладить.

Я хоть и согласилась, но всё же таки думала, что, когда дело касалось русалок, мы бы и вдвоём с ними не совладали ни за что. Им надёжнее совсем на глаза не попадаться. Чем в битву с ними вступать.

Оделась я, значит, наспех и в сени вышла. Сижу, в окно стараюсь не смотреть. Потому что за окном этим какой-то конец света разворачивается, не меньше. Сверкает, свистит, воет всё. О-ох, не хотела бы я врагом лесовиковским оказаться. С такими царями лучше уж дружбу водить, чем в распри пускаться. Оно, может, и правильно, что он такой. Вон, окоромя Болотницы, к нему никто больше и не суётся. Да и она, наверное, теперь тоже не будет. Если вообще не уйдёт в другие места.

Сидела я долго, пока не вышел Степан с Болотницей под руку. Она заплаканная вся, на меня старается не смотреть. Стёпа серьёзный. Ведёт её и что-то на ухо продолжает объяснять. И уж как закончил он, подходит ко мне Болотница и говорит:

— Отпущу тебя. Но при одном условии отпущу. Что ни царь твой не станет моё болото трогать, ни дети его потом. А взамен обещаю, что не буду к окраине города ближе его пододвигать. На том и помиримся, — сказала она это и видно, что тяжело ей слова такие дались. Видать, не привыкла неправоту свою признавать. Но хорошо хоть Степан её убедить сумел. Она ведь упёртая. Сама бы ни за что на такое не решилась.

— И что же, отпустишь и на слово мне поверишь? Что передам всё как есть.

Болотница губы поджала и спустя мгновение кивнула.

Ай да Степа-ан! Ну чудо сотворил, не меньше.

— И правильно. Я хоть и не царь лесной, но тоже слово сдержать могу. Не все люди такие уж ненадёжные. Можно иногда и довериться. Для разнообразия-то.

— Всё иди, — махнула она рукой. — Пока я не передумала.

Стёпа на прощание приобнял её уж больно как-то по-свойски и ко мне направился.

— Нам главное, чтобы царь-батюшка увидел, что отпустили вас. Поэтому пойдём по тропке открыто.

— Открыто — это, конечно, хорошо, — согласилась я. — Лишь бы только ветром нас с этой тропки не сдуло. Держаться там не за что, — напомнила ему.

— Авось не сдует.

Ох уж это авось. Иногда только на него и можно положиться. Когда ни на что другое надёги нет.

В общем, пошли мы со Стёпой по методу «авось» прямо по тропинке. Над нами сверкает вспышками, в воздухе напряжение такое, что от свежести грозовой аж в ноздрях свербит. В лицо ветер бьётся остервенелый и дождём мелким присыпает. Или это не дождь вовсе, а с болота воду сдувает… Идём мы, значит, со Стёпой и держимся друг за дружку. И тогда-то раздаётся такой треск, что от страха хоть наземь падай.

— Что это трещит? — ору я Степану, ветер перекрикивая.

— Завеса рушится.

И вот сквозь дыру эту, видимо, в завесе образовавшуюся, как ворвётся на болото вихрь. Как закружится юлой, воду бередя. И к бережку, значит, направляется. И главное, на нас прямо летит. На нас!

Я Стёпу давай в сторону тащить, чтобы от вихря этого укрыться. Но не успели мы. Подхватил нас ветер. И поволок куда-то в сторону реки. Уж не знаю, каким чудом уцелели мы. Но до бережка он нас донёс нетронутыми. Оставил у того камня, у какого меня русалки тогда схватили, да и стих.

А на месте вихря, гляжу, царь стоит. Смотрит на меня и глазам своим не верит. А потом как бросится ко мне, как подхватит, обнимет и давай лицо мне нацеловывать.

— Агнешка моя, цела, — выдохнул, наконец, когда ну исцеловал уже всю. А я и сама рада. И тоже обняла его. Держу, отпускать не хочется.

— Цела, — отвечаю. — Ещё как цела.

Там из нас двоих, может, о Болотнице больше беспокоиться надо было. Но хвастаться не хотелось. Пусть уж пожалеет меня немного. Стою, лаской его напитываюсь.

— Ласточка моя, — шепчет мне. — Лебёдушка.

— Да уж лебёдушка, — согласилась я. — Вон все болота обплавала.

— Ох, с болотом-то я и не закончил, — нехотя отстранился царь и взор свой в сторону окраины направил. Туда, где речка в лес ныряла.

— А с ним и не надо заканчивать, — ухватила я его за руку и держу, чтобы он снова вихрем не обратился. Если сейчас его упустить, то Болотница и без болота останется, и без хором. А она хоть и вредная, но всё же таки не до конца плохая. К тому же сама меня отпустила, под честное слово.

— Как это не надо? — нахмурился царь. — Ещё как надо. Иначе она нам с тобой жизни не даст.

— Да всё она даст, — возразила я. — Она же меня сама к тебе и отпустила. Велела мир предложить.

— Она-а⁈ — не поверил царь. — Мир предлагает?

— Да, мир. Говорит, что не будет больше болото к городу двигать. И к нам с тобой лезть тоже не будет, — хотя об этом она словами не говорила, но оно само собой подразумевалось. Потому что зачем ей к нам лезть, когда у неё мысли все теперь о Степане? — Но взамен просит болото не сушить. И детям нашим её земли в наследство не отдавать. Чтобы они во все времена её так и оставались.

— Нашим детям? — переспросил царь и в улыбке расплылся. Я ему о серьёзных вещах, а он всё о том же. Только одно из моей речи и услыхал.

— Да детям, детям. Ты хоть остальное-то понял, что я сказала?

— Всё понял. А про детей особенно, — и возьми и обними меня во всю мочь. Думала, уже костей не сосчитаю.

— Дышать не могу, — пожаловалась ему.

Царь рассмеялся.

— А раньше хвасталась, что ты только на вид хрупкая. А так всем крепким фору дашь. Ну, если уж за мир речь зашла и за детей… — сказал он, посерьёзнев немного, — то можем и замириться с ней. Но пока только пробно. Посмотрим, как она вести себя будет. Ежели сдержит слово своё, то, пожалуй, и навсегда помиримся. А ежели снова пакостничать начнёт…

— Да не начнёт, — отмахнулась я. — Она и сама собственным каверзам не рада. Это она от безысходности в них пускалась.

— Какой ещё такой безысходности? — не понял царь.

— Да такой. Женской.

Он брови-то в раздумьях сдвинул.

— Забудь, — сказала ему. — Главное, что теперь хорошо всё. Наверное, — и покосилась на Степана. Выдавать его пока не хотелось. Во-первых, неясно, до чего они с Болотницей договорились. А во-вторых, ежели всё-таки уговор у них случился, то царя надобно к этому морально подготовить. Чтобы в шок он не впал.

— Ну, раз так. Тогда подождите меня тут немного. — Лесовик на болото опять навострился. Но я его ещё крепче за руку схватила.

— Ты это куда?

— Мир закреплять. Уговор с ней мне надо бы лично заключить.

Отпускать его туда одного не хотелось. Но, может, Болотнице неприятно будет, если мы со стороны за её уступками наблюдать станем. Пусть уж всё-таки один он туда слетает. Кивнула я в итоге и руку-то свою разжала. Глядь, снова царь вихрем закружился и над рекой к болоту тому полетел.

Волнительно было мне его дожидаться, но я крепилась. Смотрю, Степан тоже извёлся весь.

— Так и чего вы с Болотницей решили-то? — начала отвлекать его разговорами. — Свадебку, небось, будете играть? — стою, улыбаюсь, поглядываю на него с любопытством. Стёпа на такие темы уж больно неразговорчив. Сразу смущается весь.