Томасин беспомощно зарычала. Ей нечего было возразить, но это не уменьшало ее ярости. Дайана сыграла в ее злоключениях не последнюю роль, хотя, по правде, не была виновата в том, что девушка позволила заманить себя в ловушку.
— Почему ты это делаешь? — упавшим голосом спросила она.
Дайана присела, заглянула в темноту под кроватью, но так и не отыскала сгинувший там пузырек. Она подняла глаза на Томасин.
— Ты не поймешь, — отрезала она и разгладила юбку своего шифонового платья от Диор, цвета молодой травы.
— Скажи…
В вечерних тенях лицо женщины казалось печальным. Тьма украла ее красоту, стерла сияние ее граней. Она ненадолго задумалась, то ли подбирая слова, то ли решая, достойна ли Томасин ответа.
— Ты не поймешь, — повторила она, — ты ничего не знаешь о преданности. Я не имею права осуждать его. Я перед ним в долгу.
И, словно испугавшись случайно вырвавшейся откровенности, Дайана наконец отыскала флакон и, шустро подхватив его, поспешила уйти. Томасин еще долго смотрела на дверь, закрывшуюся за женщиной, и пыталась уместить в голове услышанное. Она снова почувствовала себя диковатой девчонкой, расспрашивавшей Зака о тонкостях социальных взаимодействий, столкнувшись с непостижимой логикой обитателей этого дома. Очевидно, Малкольм считал себя правым, как и Дайана.
Томасин потеряла счет времени, все дни слились в своем однообразии непрекращающегося кошмара. Они состояли из мучительного, страшного ожидания закатного часа, когда к ней являлась Дайана, сделавшаяся подозрительно молчаливой. Женщина делала свою работу — придавала девушке «товарный вид», обряжая ее в роскошные вещи, белье и туфли, ничуть не печалясь, что они все равно будут испорчены. Томасин шла на ужин, как на казнь, и большую часть трапезы они проводили в молчании, когда она давилась изысканными деликатесами. Алкогольных напитков ей больше не предлагали, и Томасин жалела, ведь поначалу они чуть притупляли остроту ощущений. Пребывая в расплывчатом мороке ей легче было терпеть унижения, уже привычно становясь у стола с задранной юбкой очередного невероятного платья от давно умерших кутюрье.
В один вечер все резко прекратилось: Томасин ужинала одна, гадая, в чем же причина. Она надоела своему мучителю? У него иссяк запас колючих слов и оскорблений в ее адрес? Или его гарем пополнился новой жертвой? Существование гарема по-прежнему оставалось для девушки загадкой, и она все больше склонялась к тому, что Дайана все придумала, чтобы ее разозлить. В доме было слишком тихо. Скорее всего, кроме них троих и прислуги, здесь никого не было. И Томасин совершенно не хотелось размышлять о том, где теперь находятся останки ее предшественниц, если маньяк предпочитал развлекаться с одной жертвой, прежде чем сажать в клетку следующую.
Томасин выдохнула облегченно, будучи избавленной от общества Малкольма и его жестоких воспитательных мер. Она не питала ложных надежд, догадываясь, что это — лишь затишье перед бурей. Потому она совершенно не обрадовалась, когда мужчина заявился к ней днем. В глухой темной одежде, напоминающей ту, что он носил в Цитадели. Она уже привыкла видеть его в костюмах и фраках, принятых за их торжественными, унизительными ужинами, будто они живут в викторианском романе. От его привычного вида у нее невольно защемило сердце, но она приказала себе оставить эти мысли. Он стал другим. Или всегда был другим. Не важно.
— Ты едешь со мной, — однозначно выдал он. Томасин было выделено мало времени на сборы, оттого она насторожилась еще больше, раз обошлось без маскарада и показушности, явно не стоит ждать ничего хорошего. Вряд ли ей нужно быть красивой, если ее сегодня скормят мертвецам или подвергнут иной жуткой казни.
У крыльца уродливого дома их дожидалась крытая повозка. Всю дорогу они молчали, старательно игнорируя присутствие друг друга в тесном пространстве. Лишь когда повозка остановилась, Малкольм расщедрился хоть на какие-то объяснения, по-прежнему даже не глядя в сторону девушки.
— Ты заслужила увидеть своего приятеля, — выдал он. И Томасин позабыла все уроки Зака о необходимости сказать слова благодарности, так была обескуражена. Зак… Картинки в ее голове тут же нарисовались самые пугающие. Она стиснула руки в кулаки, чтобы не закричать, и холеные Дайаной ногти оставили полумесяцы на ладонях. Боли не было. Только ужас, нарастающий с каждым шагом, пока они приближались к серой махине здания.
Малкольм провел ее какими-то коридорами, и девушка украдкой отметила, что все встреченные им солдаты отдают ему честь и смиренно опускают взгляд. Он явно поднялся выше по карьерной лестнице, в Цитадели, даже при всех его стараниях, такой дисциплиной и не пахло. Царство стало больше и лучше. Но Томасин и на минуту не позволяла всем этим спецэффектам себя обмануть — Малкольм как был обычным главарем бандитов, так им и остался. Бандиты Капернаума также прикрывались моралью и идеями, и все же… ей казалось, что под шлемами и броней у этих солдат все те же ублюдки, жаждущие жестокости. Быть может, не раз в год, во время «Волчьей гонки», но при любом другом удобном случае.
Они зашли в кабинет с большим окном, стекло которого было чуть затененным. Томасин поняла, что и здесь используется та же технология, как и в других местах — зеркало Гезелла, так полюбившееся создателям Капернаума. Наблюдать, но быть незаметными.
Томасин судорожно сглотнула и посмотрела вниз, ожидая увидеть там пыточную камеру или что-то в подобном духе, но была удивлена. Под их ногами простирался просторный цех с конвейерной лентой и кучей незнакомых девушке приспособлений, между которыми сновали люди в одинаковой форме. Тут Дайана не соврала — большинство работников имели темную или смуглую кожу, но среди них встречались и белые. И никто из присутствующих не выглядел несчастным или угнетенным, люди были увлечены работой и тихонько, между делом, переговаривались между собой. Некоторые улыбались. Один, стоявший ближе всего к стеклу, ударил кулаком в плечо соседа и они посмеялись над его репликой. Томасин нашла глазами и Зака — в дальней части помещения.
— Что это за место? — обронила Томасин, вконец растерявшись. Ей хотелось закричать: это ложь, спектакль, постановка. Но в то же время она понимала, что ради какой-то девчонки никто не станет организовывать толпу людей, вынимать из мрачных карцеров, отмывать, наряжать в приличную одежду и заставлять имитировать бурную деятельность.
— Завод, — откликнулся Малкольм. Девушка осторожно покосилась на него и заметила, как в легкой улыбке кривится уголок его губы. Он, бесспорно, был доволен произведенным эффектом. Истерзанный, окровавленный Зак шокировал бы ее куда меньше, ведь именно того Томасин и ждала.
— Они изготавливают оружие и патроны, — добавил Малкольм, — без них, знаешь ли, не построить новый мир.
Он наградил ее почти теплым взглядом, по крайней мере, самым теплым за последнее время. Почти… как прежде.
Нет. Томасин все равно отказывалась поверить. Тут должен быть какой-то подвох.
— Пожалуйста, — она сглотнула ком в горле, — позволь мне поговорить с ним. Я… я же заслужила это?
Она ненавидела себя за то, каким робким и умоляющим сделался ее собственный голос. Возможно, именно этого ее мучитель и добивался — окончательно сломить волю жертвы, чтобы сама умоляла поставить себя на колени и подвергнуть новым унижениям. Но Малкольм, видимо, пребывал не в том расположении духа, слишком уж добродушном. Томасин предположила, что ему действительно наскучило измываться над ней за это время. Она… слышала о таком, как-то разговорившись с бывшим копом. Упомянутое им словечко вылетело у нее из головы, а в школьных учебниках оно не встречалось. Вроде как, любители насилия подпитываются слабостью жертвы, нуждаются в ней. Покорность наводит на них тоску.
— Хорошо, — с подозрительной легкостью согласился Малкольм.
Томасин осталась одна и, нервно переминаясь с ноги на ногу, продолжила наблюдать за рабочими. Эти люди и правда выглядели так, словно вполне довольны своим занятием и положением. Ей на ум опять пришло сравнение с Цитаделью, где, кроме головорезов, обожавших насилие, проживали и мирные, тихие ребята, как Зак. Они не выжили бы без социума и цеплялись за него, готовые вносить свой маленький вклад, будь то работа на кухне или в унизительной службе уборщиков. Их можно было понять, лишенных ее навыков выживания. Не каждый сможет охотиться и убегать от голодных тварей вечно. Иногда лучше чистить отхожее место или выдавать пайки по списку.
