— Пойдем, — Дайана дернула ее за руку, — никого тут нет. Они истребили всех тварей рядом с городом.

Томасин не стала спорить, хотя и не верила, что это возможно. Монстров слишком много — куда больше, чем уцелевших. Она неоднократно наблюдала, как подобные заблуждения стоили людям жизни, и не питала иллюзий о безопасности этого места.

Здание, куда ее привела Дайана, оказалось торговым центром, большим, как город внутри города. Они вышли на главную аллею, когда-то росшие здесь в кадках деревья завяли и представляли из себя нелицеприятное зрелище. Везде валялись магазинные тележки, перевернутая мебель и кучи мусора. Томасин представила, как люди выносят витрины и прилавки, хватая все, что хоть как-то может пригодиться для выживания. Увы, таких вещей здесь было немного — в основном обесценившаяся роскошь, так милая сердцу Дайаны. Тощие манекены в причудливых позах чем-то напоминали ее саму. Прежнюю ее, какой она была во времена Цитадели.

— Зачем мы здесь? — спросила Томасин, засмотревшись на рекламный плакат на стене. Миловидная девушка на нем улыбалась, прижимая к ушам красные наушники. Слоган ниже сулил небывалое удовольствие от прослушивания музыки.

Жива ли она? — невольно задумалась Томасин. Прошло пятнадцать лет. Чем теперь занимается эта модель? Бродит по лесам, полям и разрушенным городам в поисках того, чья плоть доставит ей «небывалое удовольствие»? Трясется от страха в убежище? Возделывает урожай треклятой кукурузы?

— Итак, — Дайана развела руки в стороны, словно добрая хозяйка, принимающая гостью в своем персональном царстве гламура, — приступим.

Она заметно приободрилась, оказавшись в привычной обстановке. То же самое чувствовала Томасин, гуляя по лесу. Среди деревьев, корней, ветвей и камней она была дома.

— Вот, что мне удалось узнать, — начала Дайана, гордо вышагивая меж витрин и стендов с рекламными объявлениями, — Капернаум — не единственный город Возрожденной Америки. Всем заправляет какой-то верховный правитель, про которого я ничего не разнюхала, но он ставит над каждым поселением своего наместника. Добраться до него непросто, но… он мог бы помочь нам решить наши с тобой «проблемы».

— Хорошо, — кивнула Томасин, — и как это сделать?

— А вот теперь самое интересное, — Дайана свернула в ближайший магазин и остановилась, окидывая тонущие в полумраке ряды вешалок с одеждой оценивающим взглядом, — для бедной крестьянки, работающей в поле, есть только один способ.

— Боже, — Томасин страдальчески возвела глаза к потолку. В ее голове уже роились самые неприятные предположения. Она стала куда старше и теперь понимала, как устроен мир. Лучше бы она не понимала. Не читала все те книжки в библиотеке заброшенной школы, складывая в копилку бесценные знания. Жить в неведении было намного приятнее.

— Можно попасть в гарем местного царька, — подтвердила ее опасения Дайана, — но нужно пройти строгий отбор. Тебя будут оценивать, как товар. И только потом, если повезет, допустят до аудиенции с правителем.

— Меня, — повторила Томасин, скривившись, — почему бы тебе самой этим не заняться?

Дайана остановилась и повернула к ней отощавшее лицо. Глубокие тени придали ей возраста, и Томасин задумалась, сколько ей в действительности лет. Ухоженная, с красивым макияжем, не изможденная полевой работой, женщина выглядела куда моложе. А она, возможно, даже старше Малкольм.

— Я несколько утратила товарный вид, — озвучила Дайана то, о чем размышляла девушка, — но я не подхожу по другой причине.

— Почему? — обронила Томасин.

— Я бесплодна, — ровным тоном сообщила Дайана, ничуть не опечаленная этим обстоятельством. Поймав шокированный взгляд Томасин, она скорчила ей рожицу и бодро продолжила: — Короче, я уже пробовала, но срезалась на медосмотре. Наложница правителя должна быть фертильной. У тебя же все окей с этим?

— Хм… да… — с запинкой ответила Томасин и отвела глаза.

Три года назад она уворачивалась от пуль и перепрыгивала коряги в лесу, спасаясь от ужасной перспективы погибнуть от рук отца своего будущего ребенка. Тот момент совершенно не годился для того, чтобы сообщить Малкольму радостную новость. Она до сих пор нервно посмеивалась, представляя себе их разговор, как кричала бы ему, умоляя прекратить преследование и стрельбу хоть на пару минут, пока она объяснится. К счастью или нет, но необходимость отпала сама с собой. Они с Заком спрятались в кузове грузовика и сидели там несколько дней, окруженные толпой мертвецов снаружи. Их хотели поймать, но это явно не стоило того, чтобы рисковать своей головой. Было до смерти страшно и очень жарко. Одежда промокла, пот заливал глаза. Томасин истекала кровью — но не только из раны, оставленной единственным выстрелом, достигшим цели. Пришли чертовы месячные. А вместе с ними и осознание: она не обречет еще одно несчастное существо на страдания в этом рехнувшемся мире.

Впрочем, иногда она все же представляла себе, как мучилась бы, отвечая на вопрос сына или дочери об отце. Твой папочка, знаешь ли, был психопатом, убийцей и насильником. Но он не потрудился сообщить об этом сразу, первое время успешно прикидываясь вполне славным малым. Скомканный, выцветший, обтрепавшийся лист бумаги с досье Малкольмом у Томасин изъяли в Капернауме вместе с одеждой и остальными личными предметами.

— Я правильно понимаю, что ты намереваешься подложить меня… очередному главарю, — безрадостно констатировала она, наблюдая за шныряющей по магазину Дайаной. Это был не вопрос, а смирение с грядущей участью.

— Тебе не привыкать, — ядовито выплюнула женщина, но, словно раскаявшись за этот выпад, поправила себя, — вовсе нет. Всего лишь добьешься аудиенции, объяснишь ситуацию и попросишь отпустить своего умственно-отсталого друга. Конечно, замолвишь словечко и за меня.

— И меня сразу послушают, — надулась Томасин, — ну да, ну да.

— Все в твоих руках, — заявила Дайана. Она успела собрать приличное количество вещей и всучила разноцветную, пропахшую затхлостью кучу девушке. Томасин едва устояла на ногах, ноша имела весьма ощутимый вес. Пайетки оцарапали ей пальцы, а перья защекотали нос.

— В примерочную, — скомандовала Дайана.

— Ваша национальность?

— Еще в прошлый раз я сказала, что не знаю!

— Хорошо. Возраст?

— Двадцать один год.

— Девственница?

Томасин нервно заерзала на сидении. Она по-прежнему испытывала колоссальный дискомфорт после первого в жизни гинекологического осмотра, а каверзный вопрос окончательно сгустил краски. Зачем было его задавать? Ее тщательно, бесцеремонно ощупали, изучили вдоль и поперек так, что собственное тело теперь ощущалось грязным и каким-то чужим. У нее не осталось тайн и секретов. И все же очередная тетка со скорбным лицом смотрела строго, вынуждая Томасин озвучить правду. Солгать она не могла.

— Нет.

А как ей хотелось ответить «да»! Отмотать время назад и…

— Подвергались ли вы сексуальному насилию?

— Нет.

На нее невольно нахлынули воспоминания о событиях уже, получается, четырехгодичной давности. Томасин запрещала себе возвращаться к этому, но досмотр и допрос воскресили в ее памяти ту ночь. Ночь, когда произошла ее инициация. Там не было места насилию, только любви. Это слово она, конечно, узнала и добавила в свой лексикон намного позднее, вытащив из пыльных страниц старых книг. В тот момент в нем не было необходимости, вполне хватало доверия и заботы.

После охоты они разошлись в лагере в разные стороны. До ночи Томасин гадала, будет ли продолжение. Она боялась, что услышит в коридоре каблуки Дайаны, но вместо них она уловила движение под своей дверью и тихий, робкий стук. Он сам пришел к ней. Они долго целовались. Так долго, что у Томасин затекла шея и онемели губы, после чего он спросил, действительно ли она уверена в своем решении, пока не поздно отступить и вернуть все, как было. Малкольм предупредил ее, что все это может плохо закончиться, а она толком не понимала, что он имеет в виду, наивно решив, что речь идет только о сексе. Что касается него, мужчина сразу сказал, что ей, возможно, сначала будет неприятно, но нужно перетерпеть, а он сделает все, что в его силах, чтобы она не пожалела. Она не пожалела. Ей было интересно и волнительно. Она была глупой, семнадцатилетней девчонкой, которая совершенно иначе представляла себе весь процесс и сделала много удивительных открытий о себе и своем теле. Конечно, она пробовала притрагиваться к себе прежде, но делала это как-то не так и ничего не выходило. В первый раз она кончила именно от пальцев и языка Малкольма, и чуть не разревелась от переизбытка чувств. Тогда он и ввел главное правило их секретных отношений: ей придется всегда вести себя тихо.