За ответом она пошла к Гвен, женщине медику, что выхаживала ее после прибытия в лагерь. Они не сильно ладили, но весной сблизились из-за одного неловкого инцидента, вынудившего хмурую бритоголовую особу проникнуться к мелкой охотнице если не сочувствием, то хотя бы неким чувством женской солидарности. Тогда у Томасин начались месячные, и она, по незнанию, решила, что умирает от неизвестной смертельной болезни. Она заперлась в комнате и готовилась проститься с жизнью, вспоминая немногочисленные счастливые моменты. Она решала, что ей теперь делать — уйти испускать дух в лес, как это делают животные, или все же попросить кого-то пустить ей пулю промеж глаз, чтобы не превратиться в беспокойного мертвеца. Малкольм, бессильный помочь своей подопечной, прислал к ней Гвен. Женщина долго смеялась, выявив истинную причину недуга девчонки, а потом сжалилась.

— Ты правда не знаешь, что с тобой происходит? — спросила она, утирая с глаз слезы от сильного смеха. Слушая сбивчивый лепет Томасин, блондинка почему-то погрустнела. Конечно, отец не рассказывал дочери о таких вещах и переменах, что с возрастом происходят в организме. Женском организме. Она-то всегда воспринимала себя как существо бесполое, хотя и боялась посягательств на свое тощее, андрогинное тельце. К несчастью, Томасин знала — такой угрозе подвергаются в равной степени и мужчины, и женщины.

Гвен взяла на себя ответственность просветить растерянную девчонку и, заговорчески подмигнув в конце, разрешила, если что подходить к ней с такими вопросами. Уж точно не к Малкольму или Заку, если Томасин не хочет поставить себя в неудобное положение. Гвен так расщедрилась, что даже подарила девчонке безделушку на память — простой браслет из кожи, что носила на запястье. В честь ее инициации. Томасин решила, что после такого может в каком-то смысле считать грубую медичку своим другом. И пошла к ней за советом, правда не о пользовании дефицитными средствами личной гигиены.

— А ты когда-нибудь участвовала в «Гонке»?

Ей пришлось повторить свой вопрос, потому что Гвен прикинулась глухой и очень занятой. Она всегда разворачивала бурную деятельность в присутствии посторонних, чтобы никто не забыл, какой она бесценный член лагерного общества. Она сделала вид, что перебирает и описывает запасы медикаментов, хотя в последнее время за помощью к ней никто не обращался, и их количество не должно было уменьшиться. Помимо списка лучших в Цитадели, была еще одна общедоступная таблица: туда вносилось количество дней без происшествий. Томасин поглядывала на неё, оттого имела представление, что за последние два месяца небо над лагерем было относительно ясным.

— А я думала, ты попросишь у меня контрацептивы, — усмехнулась Гвен, не отвлекаясь от тетрадки, испещренной ее крупным почерком.

— А?

Блондинка лукаво посмотрела на замявшуюся Томасин.

— И о чем это я, — махнула она рукой и похлопала по койке рядом с собой, — ты же так и не освоилась с тем, что делать с этой дырой между ног. А наш Государь не торопится тебя просвещать.

Томасин собиралась огрызнуться, но догадалась, что Гвен пытается переключить ее внимание. Пошлые шутки относительно ее положения в лагере постепенно сошли на нет. Возможно, людям надоело судачить и выдумывать небылицы без повода. Возможно, исчезновение той красноречивой девицы приструнило остальных и отбило желание замахиваться на подопечную лидера. Гвен была умна. Она не просто так ступила на опасную территорию.

— Гонка, — повторила Томасин, — ты была на ней?

— Нет, — быстро ответила Гвен, и взгляд ее из насмешливого стал испытующим. Тема ей не понравилась. Томасин напряглась — похоже, она сильно переоценила градус доверия в их отношениях. Выходит, это касалось только всяких «женских штучек». А Малкольм дал ей понять, что «гонка» в их число никак не входит.

— Но у тебя хорошая позиция в списке, — осторожно пояснила Томасин. Она решила прикидываться дурочкой и сделать вид, что не понимает, в чем проблема. Какой с нее спрос? Она фактически росла в лесу, у нее нет представления об огромном количестве вещей, очевидных для нормальных людей. Людей, которых всегда окружали другие люди, а не деревья.

— Женщины не участвуют в гонке, — повторила Гвен слова Малкольма, но спешно добавила, — да и мне это не нужно. Я не захлебываюсь в своем тестостероне.

— В чем?

— Пусть его величество тебе и объяснит, окей? — ощерилась блондинка. Она нервно захлопнула тетрадку и отодвинула в сторону. Она так сильно стиснула челюсти, что на ее впалых щеках заходили желваки. В такие моменты из-за бритой почти наголо головы, плоской груди и огромного роста она и сама вполне походила на мужчину. Не трудно было представить ее одной из участников. Она смотрелась бы среди них органично.

— Но он сказал, что я узнаю, только когда вырасту… — пробормотала Томасин.

— Вот и наберись терпения, — отрезала Гвен и указала на дверь, — если это все, то не мешай. Мне нужно работать.

Томасин послушно двинулась к выходу, хотя и догадывалась, что Гвен лишь отмахивается от неприятного разговора, прикрываясь выдуманной работой. У людей после краха мира было куда более чем достаточно свободного времени. Лагерь не предоставлял большого ассортимента развлечений и разнообразных занятий. Уж минутку на разговор Гвен улучила бы с легкостью. Если бы хотела. Ее слова нагнали Томасин у двери.

— Зачем ты в это лезешь, малявка? — голос Гвен стал мягче, в нем снова проступили покровительственные, заботливые нотки, как когда она объясняла Томасин особенности ее физиологии, — ты же не глупая девчонка. Проблемы сами тебя найдут. Не нарывайся.

— Спасибо за совет, — кивнула Томасин, вспомнив наставления Зака. Вежливость не пластырь, которым можно подлатать брешь в отношениях, но обязательная их часть. Если она огрызнется в ответ, то надежды на помощь Гвен можно оставить. А ее пальцы лежали на тетради со списком медикаментов, как напоминание о ее важности и влиянии в лагере. Другого врача у них не было.

Карьера Зака в столовой не задалась, и теперь он трудился в сантехнической службе. Должность считалась низкой и непочетной, но в лагере не чурались любой работой. Бестолковый темнокожий парень рассчитывал выслужиться здесь и, быть может, вернуться к учету припасов. В идеале он лелеял мечту об отдельной ставке для работы в образовательном кружке, но пока деятельность этого объединения являлась скорее факультативом, чем обязательной частью лагерной жизни. Он уже заводил речь о содействии Томасин, приближенной к лидеру, но ей разговор не понравился. Она не собиралась злоупотреблять своими привилегиями, да и трезво оценивала расстановку сил. Томасин — любимый питомец, она здесь на птичьих правах. Мысль, что даже лагерные красотки, гревшие Малкольму постель, лишены права голоса, была слабым утешением. Но сверлила мозг все сильнее. Особенно с тех пор, как Гвен объявила Томасин, что она уже не ребенок.

Зак был следующим, к кому девушка пришла за советом. Он драил душевые, и в качестве жеста доброй воли Томасин взялась ему помочь. Она натянула перчатки и взяла еще одно ведро с мыльной водой, морщась от запаха дезинфицирующего средства.

— У тебя есть тетостерон? — спросила она невзначай, рассудив в этот раз зайти издалека и не упоминать о «гонке», так беспокоящей всех жителей лагеря.

— Чего? — растерялся парень. Он вытер пот со лба тыльной стороной ладони и заглянул в ведро с водой, словно там может таиться ответ. Томасин прямо расстроилась — она-то думала, что Зак, со всеми его книжками, должен разбираться в терминологии Гвен.

— Ну… — Томасин замялась, усомнившись, что правильно запомнила слово, — тетотерон? Теотерон? Черт.

— О чем ты, Томасин?

Девушка зарычала сквозь стиснутые зубы и тут же отругала себя. Зак вечно над ней потешался, говорил, что когда она так делает, то становится похожа на опоссума и пускает псу под хвост все его попытки избавить ее от звериных повадок.

— Ладно, — сдалась она и, понизив голос до шепота, объяснила, — Гвен сказала, что не участвует в гонке, потому что у нее нет этого тео… сте.. тестостерона, вот.