Лишив своего старшего сына Чже-дэгун права наследования престола, Ли Банвон выбрал новым преемником третьего сына Ли До, обойдя второго сына Ли Бо, не обладавшего необходимыми для правления качествами. Проще говоря, у Ли Бо был слишком мягким человеком и поэтому не создавал проблем младшему брату. Он увлекался буддизмом и благополучно дожил до девяноста лет.
Первые четыре года правления Ли До, власть оставалась в руках его отца, но молодой ван не просто наблюдал за происходящим, а активно участвовал в управлении государством. В 1420 году ван учредил при дворе «Павильон, где собираются мудрецы», который возглавил видный конфуцианский ученый Чон Ин-Джи. Павильон был чем-то вроде придворной академии, в которую входило двадцать лучших ученых того времени. Они занимались не только научной работой – ван советовался с ними по разным вопросам, и многие из членов Павильона занимали высокие государственные должности.
Заветной мечтой Седжона, воплощение которой прославило его больше, чем все прочие дела, было создание корейской национальной письменности. Самобытная письменность, простая в использовании и легкая в изучении, должна была прийти на смену китайским иероглифам, на овладение которыми уходило несколько лет. Позволить себе такую длительную учебу могли только обеспеченные люди, а простой народ был неграмотным. Кроме того, китайские иероглифы не могли полностью отражать фонетику корейского языка.
Согласно преданию, Седжон нашел решение проблемы, посмотрев на оконную раму. На основе простых геометрических фигур, которые образуют перемычки рамы, был создан первый корейский алфавит, состоящий из четырнадцати гласных и четырнадцати согласных букв. Эта письменность, получившая название «хунмин чоным»[42], была обнародована в октябре 1446 года. Впрочем, согласно другой версии, Седжона осенило во время разглядывания рыбацкой сети. Но не так уж и важно, что именно послужило толчком к созданию корейской письменности, а важно, что она появилась на свет.
Далеко не всем пришлась по душе новая корейская письменность. Многие ученые мужи демонстративно предпочитали использовать иероглифы, а корейскую письменность презрительно называли «письмом для бедных» или «детским письмом». Десятый чосонский ван Ёнсан-гун в 1504 году запретил изучение хангыля и его использование в документообороте. После этого корейская письменность могла бы стать частью истории, такой, например, как египетские иероглифы. Но, к счастью, этого не произошло. В годы японского владычества для оккупантов корейская письменность стала символом сопротивления, а в 1912 году получила свое современное название – хангыль[43].
И раз уж мы начали с культурных достижений вана Седжона, то надо сказать, что они не ограничивались одним лишь созданием корейской письменности. По его инициативе и при его содействии к 1451 году была создана «История Кореи» в ста тридцати девяти квонах[44], охватывающая период с 918 по 1392 года. Столь пристальный интерес к истории государства-предшественника весьма похвален для правителя, ведь обычно правители проявляют интерес только к истории собственной династии.
Большой вклад Седжон внес и в развитие корейской национальной музыки, которая долгое время находилась в тени китайской. Обладая определенными музыкальными способностями, Седжон не только играл на многих музыкальных инструментах, но и задавался теоретическими вопросами. Ему не нравилось, что корейцы при совершении культовых обрядов и различных церемоний используют китайскую музыку. Так Седжон написал несколько музыкальных произведений: «Чондеоб» (музыка для прославления силы оружия), «Ботхэпхён» (музыка для прославления силы знания), «Ёминак» (музыка для прославления корейской письменности). Эти композиции дошли до нас в нотной записи, созданной их автором в 1432 году и известной под названием «чжоньганбо»[45].
Наукам ван Седжон тоже уделял большое внимание, причем не ради чистого любопытства, а с практической точки зрения. По приказу Седжона сановники Чон Чо и Бен Хёмун написали трактат под названием «Откровенный разговор о сельском хозяйстве», копии которого в 1430 году были разосланы по стране.
Трактат представлял собой нечто среднее между справочником и учебником по сельскому хозяйству. Его создавали с учетом местных особенностей, поскольку использование методов, заимствованных у китайцев, не всегда давало хорошие результаты на корейской земле. Просвещение чиновников и крестьян привело к повсеместному распространению практики сбора двух урожаев в году – после уборки риса на «высохшие»[46] поля высаживались ячмень и другие культуры.
Также в период правления Седжона был создан улучшенный книгопечатный станок и изобретен первый в мире дождемер – чугуги. Тщательный контроль количества выпадавших осадков имел очень важное значение, поскольку позволял устанавливать оптимальные даты начала сельскохозяйственных работ и помогал сделать предположительные выводы о количестве будущего урожая, а уже исходя из этого рассчитывался натуральный налог.
Прогрессивное налогообложение, при котором ставки налогов зависят от налогооблагаемой базы, всегда предпочтительнее пропорционального, при котором налоговые ставки не зависят от величины дохода. Будучи умным человеком, ван Седжон понимал, что доходы правителя напрямую зависят от благосостояния его подданных. Если взять сегодня больше разумного, то завтра не получишь ничего.
Девизом правления Седжона вполне могла бы стать фраза: «Создавать новое и улучшать созданное ранее». До Седжона корейцы пользовались китайским лунным календарем, в основе которого лежала долгота Нанкина, и только по приказу просвещенного вана был создан корейский лунный календарь, основанный на долготе Ханяна.
При Седжоне возродилась старинная практика чтения при дворе лекций-кёнъён, посвященных изучению классических конфуцианских трактатов. Польза от лекций была двойной: с одной стороны, правитель и его приближенные, получали знания, полезные для управления государством, а, с другой – обсуждение услышанного позволяло Седжону следить за настроениями в сановных кругах, что было очень полезно.
В конфуцианской практике Седжон тоже произвел кое-какие изменения, сделав ее более рациональной. В частности, по его приказу перестали проводиться официальные церемонии жертвоприношений духам гор, морей и рек, которые традиционно считались покровителями местностей. В магические обряды просвещенный ван не верил, его интересовала исключительно этическая сторона конфуцианства.
Крепко держа бразды правления в своих руках, Седжон изменил, если можно так выразиться, «дух власти», делая ставку не на страх и принуждение, как его отец, а на убеждение и понимание. Идеального конфуцианского государства ему, конечно же, создать не удалось, но определенных успехов он добился.
Характерным примером политики вана Седжона может служить развитие отношений с Японией, которой в то время правили сёгуны[47] из рода Асикага. Наряду с экспедициями на остров Цусима, где базировались пираты, Седжон стремился развивать торговые отношения с японцами, давая им возможность получать корейские товары законным путем. Для японских торговцев были открыты три порта на юге страны и установлена определенная квота на вывоз риса, представлявшего для них наибольший интерес.
Также развивалась торговля с чжурчжэнями, но главным способом обеспечения спокойствия на севере, стало переселение корейцев из центральных и южных районов на эти территории, частично носившее принудительный характер. Но и добровольно люди тоже переселялись, рассчитывая получить распаханную целинную землю.
Исторически средствами расчета в Корее служили шелковые и хлопковые ткани, а также рис. Наряду с натуральными продуктами имели хождение китайские монеты, но в 1423 году ван Седжон начал чеканку собственной медной монеты. Это начинание не имело успеха, поскольку население предпочитало натуральный обмен, а к монетам относилось с недоверием. Общество должно созреть для принятия новшеств, иначе в них не будет никакого смысла.
