Вану Инджо повезло в очередной раз: неблагоприятные обстоятельства сложились наилучшим образом. Амин собирался воевать дальше, но его младший брат Цзиргалан и другие представители дома Айсиньгёро 18 апреля подписали с Инджо мирный договор, по которому Чосон обязывался платить маньчжурам дань и отказывался от антиманьчжурской политики, но при этом сохранял только торговые отношения с империей Мин. О вассалитете речь не заходила: отношения между двумя государствами назывались «братскими», где маньчжуры выступали в роли старшего брата. Короче говоря, договор был мягким и не унизительным для Чосона.

Узнав о том, что родичи за его спиной договорились с корейцами, Амин отдал Пхеньян на трехдневное разграбление своим воинам и на обратном пути разорил земли, через которые проходил. Разумеется, ответственность за гибель людей и разорение земель лежит на маньчжурах, но половина этой вины также лежит на бездеятельном ване и его недальновидных сановниках, которые, несмотря ни на что, продолжали держаться за империю Мин так же крепко, как маленький ребенок держится за чхима[115] своей матери.

Кванхэ-гун на престол так и не вернулся – после того, как удалось договориться с Инджо, интереса для маньчжуров он больше не представлял. Кстати говоря, в момент, когда возникала угроза возвращения Кванхэ-гуна на престол, его сажали на корабль, который отправлялся в плавание до тех пор, пока обстановка не стабилизировалась. Эта мера предосторожности выглядела разумной – даже если бы сторонники Кванхэ-гуна приплыли на Канхва, то не нашли бы там низложенного вана. Следует отдать должное Инждо: несмотря на все обстоятельства, он не казнил своего дядю.

События 1627 года вошли в историю под названием «Первая маньчжуро-корейской война». Вторая маньчжуро-корейская война 1636–1637 годов также была спровоцирована недальновидными действиями сановников вана Инджо, которые никак не могли смириться с тем, что звезда империи Мин закатилась. Уже в 1631 году дань маньчжурам была выплачена не полностью. Затем чосонское правительство отказалось предоставить Хунтайцзи корабли для нападения на Мин с моря. При этом Чосон продолжал поставлять империи Мин продовольствие как вассал сюзерену, о чем маньчжуры, конечно же, были прекрасно осведомлены – в отличие от Инджо, у Хунтайцзи повсюду были «глаза» и «уши».

«Последним предупреждением» Хунтайцзи стало десятикратное увеличение размера взимаемой с Чосона дани, но ван с сановниками это предупреждение проигнорировали и вообще перестали платить маньчжурам дань. Ван также отказался принять посла, которого Хунтайцзи прислал к нему после принятия императорского титула «хуанди». Иначе говоря, Инджо отказался признавать Хунтайцзи императором, а себя – его вассалом.

Разумеется, Хунтайцзи не мог продолжать завоевание Китая, имея за спиной такого ненадежного союзника, как Чосон, и не мог позволить себе «потерять лицо». В конце декабря 1636 года стотридцатитысячное маньчжурское войско под командованием Хунтайцзи вторглось в Чосон. На сей раз ван Инджо не бежал на Канхва, а укрылся в горной крепости Намхан[116], где его охраняло около четырнадцати тысяч воинов. Считавшаяся неприступной крепость оказалась для вана ловушкой: потерпев неудачу при штурме, маньчжуры осадили ее и стали ждать, пока у осажденных закончатся припасы. Изоляция вана не оказала какого-либо влияния на развитие событий, так как Инджо был бесполезен.

К началу февраля сопротивление чосонской армии было окончательно сломлено, и весь север страны, включая остров Канхва, оказался под контролем маньчжуров. Ван Инджо, вынужденный покинуть горное убежище, в знак признания своего вассалитета перед Хунтайцзи совершил ритуал коутоу – трижды пал на колени и девять раз коснулся лбом пола. По новому договору Чосон стал вассалом маньчжурской империи Цин, оборвав все связи с империей Мин (торговать отныне можно было только с Цин и Японией). Размер дани вырос, отныне ее полная и своевременная выплата гарантировалась жизнями троих сыновей вана, а также сыновей его сановников, которые стали цинскими заложниками. Вдобавок, корейцам было запрещено строить или ремонтировать укрепления.

Если в рамках минского сюзеренитета самостоятельность чосонских ванов практически не ограничивалась, то теперь о ней пришлось забыть. Забыть навсегда, поскольку после падения империи Цин Чосон был захвачен японцами. В подтверждение покорности Хунтайцзи потребовал от Инджо установить каменную стелу, прославлявшую «выдающиеся добродетели императора Цин». Стела была установлена в 1639 году в Самджеондо, на том месте, где ван Инджо кланялся Хунтайцзи. Примечательно, что корейский народ продолжал бороться с маньчжурами и после официальной капитуляции – пламя партизанской войны полыхало до конца 1637 года.

После того, как маньчжуры в 1644 году взяли Пекин, что ознаменовало окончательное крушение империи Мин, чосонские заложники смогли вернуться на родину. Вскоре после этого произошла трагедия, которая стала одной из главных загадок чосонского периода, а, возможно, и всей корейской истории…

Сразу же по приходу к власти ван Инджо назначил своим преемником старшего сына Ли Вана, получившего титул Сохён-седжа. Ли Вану на тот момент было тринадцать лет. Его мать Инёль-ванху происходила из рода Хан. Среди ее предков был Ли Бо, известный также как Хёрён-тэгун, старший брат Седжона Великого (после свержения Кванхэ-гуна происхождению матерей наследников престола стали придавать особо важное значение, однако в случае Ли Вана все было в порядке).

После Ли Вана Инёль-ванху родила еще пятерых сыновей, двое из которых умерли вскоре после появления на свет, и одну дочь, также умершую во младенчестве. Последние роды, состоявшиеся в конце 1635 года, осложнились лихорадкой, от которой сорокалетняя Инёль-ванху скончалась. Государственный советник Ким Санхон убедил вана Инджо дать умершей супруге имя Инёль («Доброжелательность и опора»), что полностью соответствовало образу ванху, которая была добра к окружающим и служила надежной опорой своему слабовольному мужу.

В пятнадцать лет Сохён-седжа женился на дочери сановника Кан Сокги, которая по материнской линии состояла в родстве с домом Ли. Его супруга, известная как Минхо-бин, родила Сохён-седже девятерых детей, трое из которых умерли в детском возрасте.

Сохён-седжа пользовался доверием своего отца. В частности, он сопровождал Инджо в крепость Намхан во время второго маньчжурского нашествия. С 1637 по 1645 года Сохён-седжа и его младшие единоутробные братья Ли Хо и Ли Ё пребывали при цинском дворе в качестве заложников. Судя по всему, Сохён-седжа был гораздо умнее своего отца, поскольку всячески пытался наладить хорошие отношения между Чосоном и Цин, в то время как Инджон и его окружение сокрушались по «благословенным минским временам» и питали несбыточные надежды на восстановление империи Мин. Эти надежды рассеялись окончательно только в 1662 году с гибелью последнего минского императора Юнли[117], воевавшего против Цин на юго-западе Китая. Кроме того, в Пекине Сохён-седжа познакомился с миссионерами-иезуитами, пробудившими у него интерес к западной культуре и научным достижениям. Говорят, что Сохён-седжа даже принял крещение.

Наследник престола вернулся на родину в тридцатитрехлетнем возрасте, когда его отцу-вану исполнилось пятьдесят лет. Можно было ожидать, что сын, хорошо изучивший маньчжурские порядки и традиции, встанет против отца, постепенно прибрав власть в свои руки, но…

21 мая 1645 года Сохён-седжа был найден мертвым в собственных покоях. Согласно основной версии, его ударил по голове тяжелой чернильницей[118] ван Инджо во время ссоры. Кроме того, есть сведения, что тело Сохён-седжи было покрыто черными пятнами и начало разлагаться быстрее положенного, что указывает на отравление. Обстоятельства гибели наследника чосонского престола покрыты мраком. Однако по тому, что похороны были проведены с неподобающей быстротой и без какой-либо пышности, можно с уверенностью судить о испортившихся отношениях между отцом и сыном.