Кванхэ-гуна поддерживали «великие северяне», которые были похожи на «партию власти» в чосонском правительстве. Однако другие сановники осуждали политику «лавирования между скал» как нарушение долга перед империей Мин, которая совсем недавно оказала корейцам поддержку во время японского нашествия.

Конфуцианцы всегда страдали от своей догматичности и неумения мыслить шире, чем позволяли нормы конфуцианской морали. Во-первых, слепое следование вассальному долгу перед Мин неизбежно привело бы к завоеванию Кореи чжурчжэнями. Времена изменились, и «северные варвары» уже не были теми, кем раньше, как и империя Мин. Взор правителя должен быть устремлен в будущее, а не в прошлое. Во-вторых, во время японского нашествия китайцы защищали не столько корейцев, сколько самих себя, ведь Тоётоми Хидэёси намеревался превратить Корейский полуостров в удобный материковый плацдарм для завоевания империи Мин. Речь шла не о помощи благородного сюзерена своему слабому вассалу, а об общих целях и интересах. Но, к сожалению, чосонские сановники придавали древним принципам и нынешним междоусобицам слишком большое значение, вместо того чтобы сплотиться перед лицом надвигающейся опасности и привести свои взгляды в соответствие с реальностью. В конечном итоге это сослужило плохую службу как недальновидным сановникам, так и их дальновидному вану…

Желая подчеркнуть какое-либо достижение правителя, часто говорят: «Уже за одно это ему можно было поставить памятник!». Кванхэ-гун заслужил памятник уже в самом начале своего правления. В 1607 году в столичной провинции Кёнги вспыхнуло крестьянское восстание, вызванное голодом и произволом местных чиновников, самовольно повышавших налоги – вместо того чтобы помочь крестьянам в тяжелые времена, власти отбирали у них последнее.

После подавления восстания, Кванхэ-гун ввел в Кёнги Закон об эквиваленте[109], согласно которому поземельный налог и все натуральные подати были заменены единым подворным налогообложением по твердому, стандартному тарифу. Отныне налог выплачивался рисом, который продолжал оставаться главной «валютой» страны. Во множестве налогов неграмотным крестьянам было сложно разобраться и это создавало почву для чиновных злоупотреблений. Вдобавок взимание натуральных податей-коннап передавалось на откуп, и от махинаций нечистоплотных откупщиков страдали обе стороны – и крестьяне, и государственная казна.

Теперь каждый крестьянин четко знал, сколько он должен ежегодно выплачивать вану. Другим удобством стала возможность уплаты единого подворного налога не только рисом, но и деньгами, и полотном. Нововведение оказалось настолько полезным, что постепенно было распространено на всю страну, за исключением северных провинций Пхёнан и Хамгён. Правда распространение шло медленно, преодолевая сопротивление и саботаж местных властей. Завершилось оно только в начале XVIII века при девятнадцатом чосонском ване Сукчоне.

Нашествие японцев привело к массовому переселению и движению людей внутри страны, что перевернуло с ног на голову существовавшие ранее порядки. Для упорядочивания взимания налогов и более тщательного контроля за подданными снова были введены в обиход именные дощечки-хопхэ. Эти дощечки были важны не только потому, что они позволяли быстро определить личность владельца, но помогали вести учет населения при их выдаче.

Другим важным достижением Кванхэ-гуна стало установление дипломатических отношений с Японией. Начало этому процессу было положено в 1609 году. Токугава Иэясу, основатель третьей и последней династии сёгунов, стремился к дружбе и торговле с корейцами, а не к войне. В знак искренности своих намерений Токугава вернул на родину корейцев, плененных во время японского нашествия (разумеется, тех, кто изъявил желание вернуться). Всего за период сёгуната Токугава[110] в Японию из Чосона было отправлено двенадцать посольств. Однако если бы Кванхэ-гун поддался влиянию сановников, выступавших против нормализации отношений с японцами, ни одно из этих посольств могло не состояться. В традиционном представлении корейцы стояли ниже китайцев, но выше японцев и чжурчжэней, считавшихся «невежественными дикарями». Общение вана на равных с чжурчжэнями и японцами ставило и тех, и других на один уровень с корейцами, что приверженцы древних традиций воспринимали крайне болезненно.

В начале двадцатых годов XVII века Кванхэ-гун решил укрепить свою власть и повысить эффективность работы правительства, избавившись от всех своих противников. «Великие северяне», на которых опирался Кванхэ-гун, давно уже мечтали о том, чтобы править без помех, короче говоря, «вылитая на голову вода стекла к ногам»[111]. Противники Кванхэ-гуна, в свою очередь, хотели видеть на престоле достойного человека, а не «второго сына наложницы низкого происхождения»… Первый ход в этой опасной игре сделал Кванхэ-гун, обвинив в государственной измене многих видных сановников и некоторых из своих родственников. Чистку аппарата, проведенную Кванхэ-гуном, сравнивают с чистками Ёнсан-гуна. В процессе борьбы с непокорными было мало справедливости, но вопрос стоял так – либо Кванхэ-гун получает полностью лояльное правительство, либо в скором времени он мог терять власть. Существует мнение, согласно которому Кванхэ-гун оказался заложником в руках своих сторонников из Великой Северной фракции, которыми руководил главный государственный советник Чон Инхон. Некоторые историки склонны считать Чона главным вдохновителем и организатором репрессий, которые принято приписывать Кванхэ-гуну.

Примечательно, что государственный переворот, в результате которого Кванхэ-гун был свергнут, возглавляли аристократы-«западники» Ким Ню, Ли Гви и Ли Гваль, считавшиеся верной опорой престола. Но, как уже упоминалось ранее, времена меняются. Из-за своей закоснелости «западники» были самыми ярыми сторонниками исполнения вассального долга перед империей Мин в соответствии с традиционной конфуцианской политикой, которая определяла построение дипломатических отношений Китая с соседними странами[112]. Печальный опыт, полученный благодаря Ёнсан-гуну, научил корейскую знать быть решительной. Если правитель начинает проводить чистки, то до второй волны лучше дело не доводить.

В апреле 1623 года заговорщики свергли Кванхэ-гуна, обвинив его в измене сюзерену, «истреблении верных» и других преступлениях. Поначалу Кванхэ-гуну удалось сбежать из дворца, но вскоре он был схвачен и отправлен на остров Канхва, где содержался под стражей. В 1637 году, для большего спокойствия, его перевели на остров Чеджу, где он и умер в 1641 году, несмотря на неоднократные попытки Инмок-ванху подослать к нему убийц. С лидерами «великих северян» обошлись жестче – все они были преданы казни, главной силой в чосонском правительстве стали «западники».

Наследником Кванхэ-гуна был его третий (и единственный из выживших) сын Ли Цзи, рожденный женой гуна, происходившей из рода Ю. На момент свержения отца Ли Цзи было двадцать пять лет. Он также был сослан на Канхва вместе со своей семьей, где предпринял попытку бежать, но был пойман и умер в середине 1623 года (считается, что уморил себя голодом). Гибель сына и предшествовавшие этому события настолько сильно потрясли свергнутую супругу Ю, что она лишилась рассудка и умерла осенью того же года.

Преемником Кванхэ-гуна, не удостоенного храмового имени, стал двадцатисемилетний Ли Чон, внук вана Сонджо через своего отца Ли Пу. Матерью Ли Чона была Инхон-ванху из рода Гу, приходившаяся своему мужу «семиюродной» сестрой (и по линии отца, и по линии матери она состояла в родстве с домом Ли). Ли Чоню со своим благородным происхождением, казался гораздо более подходящим кандидатом на роль правителя, чем «полублагородный» Кванхэ-гун. Однако, несмотря на заявления сторонников «чистых благородных кровей», ум и воля для правителя гораздо важнее происхождения. Стоит отметить, что Ли Пу, отец Ли Чона, был рожден наложницей из рода Ким, впоследствии повышенной до ранга благородной супруги.