— Лева, перестань. Ты просто протрезвел. Давай лучше выпьем, и сразу развеселишься.

Лева мрачно качает головой. Но все же не возражает, когда муж подливает ему вина. Игорь куда-то отходит и возвращается с двумя бутылками «Хайнекена», одну из которых ставит передо мной. Я отлично понимаю, что завтра мне будет куда хуже, чем сейчас, но это ведь будет только завтра. И опустошаю бутылку примерно в три глотка. Тиски, сжимающие мою голову, ослабевают. Интересно, а если выпить еще пива, мне станет совсем хорошо?

Действительно, мне становится хорошо. Мужу, кажется, тоже вполне комфортно. Он пьет только пиво и даже не притрагивается к виски. Не знаю, какую по счету бутылку приносит ему официант, но наверняка не десятую и даже не двенадцатую.

Плохо только Леве. Он пьет и жалуется на своих гостей. На каких-то девок, которые ужасно хотели трахаться (но уехали, ему не отдавшись). Снова на Гиви, который тоже ужасно хотел трахаться (но уехал, так и не потрахавшись). Послушать Леву, так все его друзья просто сексуальные монстры. Правда, неудовлетворенные. Думаю, все оттого, что неудовлетворен сам Лева.

— А эта сучка! По кабакам ее водил, по клубам, а она даже не позвонила. Правду говорят, что все бабы бляди! Кроме тебя, Аннушка…

За Аннушку стоило бы ударить Леву бутылкой по голове. Но мне его жаль.

Мы оба дружно его утешаем и уверяем, что девушка просто его не оценила. Что в ближайшее время наверняка найдется та, которая его оценит. Лева вливает в себя еще вина и немного веселеет. Он заявляет, что мы немедленно должны поехать к нему, потому что мы не видели ни его квартиру, ни того суперремонта, который он там сделал.

В крайнем случае он ждет нас завтра. Или послезавтра, поскольку все выходные он все равно будет принимать гостей, которые не смогли приехать сегодня.

— Вы же мои лучшие друзья, без вас никак! — Лева настолько нас любит, что кажется, он вот-вот прослезится. — Приезжайте, ладно?

Когда часы показывают без чего-то четыре, Лева уходит подводить итог вечеринки. И возвращается с довольной улыбкой. На кухне осталось два с лишним ящика привезенного им вина, плюс ему пообещали упаковать все не съеденные гостями продукты. Правда, хозяин, он же Левин друг, почему-то не дал никаких распоряжений насчет пятидесятипроцентной скидки для своего друга Левы. Но Лева уверен, что утрясет этот вопрос.

Мы расстаемся только около пяти часов утра и с превеликим трудом. Лева утратил земное притяжение, и его сильно шатает. Муж держится (хотя у него и заплетается язык). Мне кажется, что я совсем трезва (но у меня почему-то очень кружится голова и подгибаются ноги. Просто от усталости).

Последнее, что я помню, — это то, как мы сажаем Леву в такси. Точнее, заталкиваем туда его полубесчувственное тело и называем таксисту адрес. Что происходит потом, я уже не в курсе. Видимо, грибы, которые я ела, были галлюциногенными. Или в пиво подмешали снотворное.

Вам смешно? Очень зря. Хотя я бы, наверное, тоже посмеялась. Если бы могла…

Кажется, я умерла. Живой человек просто не может так себя чувствовать.

Наверное, меня сбила машина, когда мы вчера ночью (или это было уже утром?) переходили проспект Мира. Иначе почему я лежу на животе, как-то ужасно изогнув затекшую шею и вытянув руки и ноги? Почему у меня такое ощущение, словно моя голова склеена из кусочков, а рот словно набит ватой? Или я еще не на небесах, а в морге? И из меня собираются сделать чучело в назидание любителям спиртных напитков?

Попытка осведомиться у кого-нибудь, жива я или нет, ни к чему не приводит. Губы слиплись, язык пересох и распух и не хочет участвовать в процессе. Так где же я, черт возьми? И откуда доносится этот непонятный звон? Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол?

Руки и ноги напрочь отказываются шевелиться. Похоже, что на этот раз колокол точно звонит по мне. Понятно — я на самом деле умерла, но еще не воскресла. Наверное, жду Страшного суда. И куда же они решат меня отправить?

Конечно, в рай. Ничего иного я не заслуживаю. Я любила своих родителей, свою семью и своих друзей, я никого не предавала и не убивала, никому не причиняла зла. Грехи? Так, по мелочи. Чревоугодие? Очень умеренное. Да и какой святой отказался бы от сваренного на молоке сельдереевого супа? Сребролюбие? Скорее сребротратолюбие. Мне всегда нравилось расходовать деньги, когда они у меня были.

Что там еще? Похоть? А что, разве в раю место только фригидным? С таким телом, как у меня, я просто не могла не быть похотливой. Да еще и с таким сексуальным мужем. Но последние месяцы своей жизни я проповедовала воздержание, и это мне должны зачесть.

Гордыня и тщеславие? Так, слегка. Да, я обожала любоваться собой в зеркале (как в одежде, так и без нее). Но упорно не понимаю, что в этом плохого. Разве было бы лучше, если бы я казалась себе уродливой и от этого впадала в еще один грех — уныние? Или это не грех? Черт, уже не помню. То есть не черт, извините. Святые угодники, я не помню. Так получше?

Увы, умерла я не как праведник. Праведники не плетутся в пьяном виде через проспект Мира. Но если разобраться, я напилась только ради того, чтобы поднять настроение грустному имениннику. И не надо напоминать, что дело было не только в этом. Помолчите, договорились? Вы-то еще живете, а я уже нет.

В общем, я радела за ближнего своего, вот и употребила чрезмерное количество горячительного. Так что, конечно, мое место в раю. Буду пить там нектар (только не типа того, что продают в пакетах, это ведь чистая химия!) и слушать пение ангелов. Что там еще делают, интересно?

Мне вдруг становится грустно. Должна признаться, но я предпочла бы пить французское вино и слушать французский шансон. Или «Колдплей» по крайней мере. И почему я преждевременно оказалась на небесах? Может, надо мной сжалятся и отправят обратно?

Зачем я им здесь? Я все равно ничего не умею делать. Если взять меня на фабрику по изготовлению нектара, я только все испорчу. Конечно, я могла бы петь в ангельском хоре, но разве они не справятся без меня?

Как-то все это печально, честное слово. А тут еще какой-то странный звон. Некрасиво беспокоить только что умершего человека. Или это меня вызывают на Страшный суд? В таком случае надо идти. Но только как? Мне определенно кажется, что у меня сломаны шея и позвоночник. Могли бы починить, между прочим. Или меня будут катать по раю на коляске?

Шея никак не желает слушаться. Такое ощущение, словно мой бедный череп насажен на какую-то палку. Зато мне удается пошевелить пальцами рук и ног. Осталось перевернуться на спину и принять более удобное положение. Задача неизмеримо сложная, но я все-таки переворачиваюсь и стискиваю зубы от острой боли, насквозь прошившей голову. И вдруг куда-то падаю. Неужели в преисподнюю?

Полет до преисподней оказывается вовсе не долгим. Я обо что-то стукаюсь попкой и замираю. Господи, почему у них тут так жестко? Ну да, это же ад, тут и не может быть иначе. Но я все же предпочла бы вернуться обратно в рай. Там было помягче.

Я открываю глаза и морщусь от яркого света. Я-то думала, что в аду темно. А тут тебе и свет, и вообще довольно уютно. Если бы еще не этот назойливый звонок. Ну почему они здесь такие бестактные? Они же должны видеть, что мне плохо.

Когда я наконец осматриваюсь, то понимаю, что я дома. Я лежу на полу в нашей спальне, что означает, что я, видимо, жива. Хотя мое самочувствие говорит об ином. А звонит не колокол, но телефон. Может, ангелы решили позвонить, прежде чем за мной прилететь?

— Да, — тяжело выдыхаю я в трубку. Если бы телефонные провода могли передавать запахи, на том конце бы сейчас мигом опьянели.

— Анют, привет, это Таня. Все в силе?

— Что в силе?

Совершенно не понимаю, что это за Таня и что она от меня хочет. Разве могут ангела звать Таня? Не хочу в рай, если там такие ангелы!