— Тогда мы немедленно проведём церемонию, — решили старейшины и поднялись, опираясь кто на посох, кто на модную трость. За ними торопливо встали все остальные. — Нам следует освободить господина писаря от его обета, поставить последние печати на книгу… и, конечно…

— Конечно, конечно, — забормотали из углов. — Разумеется.

— Совершенно точно, само собой…

— Определённо, вопросов нет!

Пан Росицкий смутно догадывался, что речь идёт о непридуманной награде для группы, но не был в этом уверен.

Достопочтенные колдуны и ведьмы потянулись к дверям, и образовалась некоторая давка. Обычно в таких случаях пан Росицкий, не особенно крепкий физически, предпочитал держаться в кильватере Чайомы, но она отошла выразить соболезнования Хартманну, и пришлось пробираться своими силами. От надежды наконец увидеть сына пана Росицкого отделяла толпа, и он смиренно замер возле стены, чтобы напряжение немного схлынуло. Волею судеб он оказался рядом с Берингаром.

— Вот толкотня, — виновато пожаловался пан Росицкий, глядя на него снизу вверх. — Не очень-то красиво вас встретили.

— Это не главное, — сказал Берингар. Пан Росицкий ожидал, что следопыт покинет его и пойдёт к своему отцу, но этого не произошло. Наверное, Юрген уже проложил себе выход в общий зал. — Пан Михаил, когда я вошёл, здесь очевидно происходила ссора. Что-то случилось?

Пан Росицкий поколебался немного — речь шла об Адель, возможно, стоит рассказывать сразу ей или её брату. С другой стороны, насколько он лично знал и помнил, Берингар заботился о её благополучии не меньше, если не больше Армана, поэтому правда не заставила себя ждать.

— Так вышло… Боюсь, больше ничем не могу помочь — они хотят как-то её приструнить, а я даже не знаю, как. И соответственно не имею идей, каким образом этому можно помешать, — вздохнул пан Росицкий. Он искренне переживал и совершенно искренне расстраивался, потому что не мог найти решение.

— Понятно. Спасибо за сведения, — пан Росицкий даже прищурился, пытаясь распознать выражение его лица, но при беспорядочных отблесках свечей это было непросто. Через какое-то время Берингар спросил у него: — Вы получили письмо от Милоша? Мы пытались передать его с группой Густава Хартманна, но я не уверен, что оно добралось до адресата.

— Ох, — сказал пан Росицкий. — Мне жаль, но, кажется, их всех убили до того, как… мне правда жаль. Вы были близки?

— Мы были приятелями. Служили вместе, — Берингар внимательно посмотрел на него, потом отвернулся. — Спасибо, что сообщили. Давно это известно?

— Лично я узнал только что…

Хотелось сказать что-то ещё, но он не мог придумать, что. Дело было не в том, что у пана Росицкого не хватало слов — в отличие от многих других присутствующих, его не смущало и не отталкивало присутствие Берингара. В конце концов, лет семь-восемь назад Корнелик был точно таким же. Дело было в том, что слишком многое хотелось сказать и спросить, но пан Росицкий понимал, что он сейчас будет неуместно навязчив. Он и к своему-то сыну подойти стеснялся, что уж говорить о чужом!

Поэтому пан Росицкий вышел в общий зал, заморгал от непривычно яркого освещения, а потом повертел головой, ища, где бы пристроиться. Тут он увидел Милоша. Сын несильно изменился внешне — немного похудел, немного отпустил волосы, потерял любимую трость и в целом стал больше похож на старшего брата. Пан Росицкий тихо вздохнул… Его одолевали сомнения постепенно стареющего отца. Подойти или нет? Милош теперь тоже важная персона, гораздо важнее, чем он сам. Не будет ли ему неловко от этой встречи? Как ни крути, кругом новые друзья и высокие колдовские чины.

— Пан Михаил! — его позвали. Это был Арман, широко улыбающийся за плечом Милоша. — Мы здесь.

Пришлось идти, преодолев смущение. Пан Росицкий честно сделал несколько шагов, но ему не удалось достичь цели — отвлёкшись от болтовни с кем-то знакомым, Милош повернулся к отцу, разглядел его, издал какой-то неразборчивый возглас и в следующую минуту уже висел у него на шее.

— Милошек, — растрогался пан Росицкий, претерпевая мучительную внутреннюю борьбу между приступом нежности и своими понятиями об общественных приличиях. — Ну люди же смотрят. Я думал, ты вырос…

— Да, пап, — невнятно пробормотали ему в плечо. — Именно это я и сделал.

Когда они наконец расцепились, церемония началась, и пан Росицкий поспешил отойти. Ему выпала возможность поглядеть на всех со стороны, и он ею воспользовался с радостью. Помимо Милоша и Берингара, которых он уже видел, здесь были и Гёльди, и внучка Хольцера. Лаура казалась отстранённой и немного грустной, но вряд ли из-за того, что миссия кончилась: об этом говорил её нежный взгляд, посланный деду, а также то, что она старалась держаться в стороне от остальной группы, хоть их и выстроили всех рядом. Пану Росицкому стало жаль, что девочка так и не прижилась в компании, но что ж, не всем дано, не всем дано. Только в сказках бывает так, что все живы и довольны, напомнил себе он.

Aдель и Aрман смотрелись куда увереннее, чем в прошлый раз: сестра больше не обращала внимания на шепотки и взгляды и победно улыбалась, да и братец вёл себя более раскованно. Пан Росицкий не знал, почему он так уверен в этом, но ему казалось — все вынесли из своего путешествия больше, чем рассчитывали.

Тем временем старейшины торжественно вели в центр зала господина писаря с книгой в руках. Выглядел тот жутко: совсем бледный и местами жёлтый, с пустыми запавшими глазами, какой-то высохший и худой. Только кисти рук казались плотнее, но то они опухли от частого письменного труда. Пан Росицкий покачал головой; его утешало, что этого человека вот-вот освободят, но сколько ему придётся поправлять здоровье? Будет ли он гордиться тем, что сделал? Нужно позаботиться о том, чтобы этому господину дали лучшие условия. Была у пана Росицкого навязчивая мысль, что об этом собрание тоже не подумало, вопреки всем красивым словам.

Но пока всё шло хорошо. Разные маги, в своё время наложившие чары на писаря, вставали по очереди в кружок вокруг него и снимали свои заклятия. Пан Росицкий в этом не участвовал, но ему приходилось то и дело вжиматься в стену, пропуская то Юргена Клозе, то Эрнеста Хольцера, то Роберта Хартманна, то Вивиан дю Белле. К счастью, Чайома стояла в стороне, и пропускать её ему не пришлось. Оставались последние штрихи — триумвират главных старейшин воздел руки и монотонно запел… Пан Росицкий подался вперёд, силясь разглядеть лицо писаря. Он-то думал, что снятие чар будет постепенно высвобождать запечатанную волю, память и имя, но внешне книгописец не менялся никак, только стоял и равнодушно ждал, глядя перед собой.

В один момент господин писарь выпустил из рук книгу: она упала аккурат на бархатную подушку у него под ногами.

— Луи-Станислав Антуан де Рец де Арманьяк, — провозгласил старейшина. — Ты выполнил свою работу, и отныне ты свободен! Мы возвращаем тебе…

Что они собирались вернуть, почтенное собрание так и не услышало. Вопреки ожиданиям, поименованный Луи-Станислав не очнулся, когда его позвали, и не изменился в лице, и взгляд его не оживился выражением радости или страха. Когда прозвучали заветные слова, этот человек не шевельнулся, не открыл рта и даже не моргнул — только рухнул, где стоял, на устланный коврами пол, и теперь бездонные глаза глядели на потревоженный мягкий ворс. Господин писарь был мёртв.

«Как можно спасти магию, если предрешено обратное? Саму магию — никак, но что такое магия? <…> Это наш общий дар, передающийся из поколения в поколение или приобретаемый в ходе жестоких первичных ритуалов. Общий дар — это знание, как именно колдовать, как вершить все те чародеяния, на которые мы способны. Каждый из нас — маг по-своему, и у нас нет единого свода правил, что бы ни думали об этом люди. <…> Мы можем сделать больше: записать и сохранить все возможные истории о волшебстве от его рождения до его же смерти».

Книга чародеяний, введение.