— Доброе утро, — вполголоса сказал Арман. — Они вернулись.

— Значит, злое, — судя по всему, Милош не был расположен к разговорам. Во всяком случае, голос его звучал слабо и неубедительно. — И что с того?

— Надо встретить… Тебе в любом случае не дадут здесь выспаться, — сменил тактику Арман. — Иди хотя бы наверх.

— Арман, — от собственного имени до него донеслось только «рмн». — Ты славный малый, и я тебя очень люблю.

— Так? — насторожился Арман.

— Ещё одно слово мне в ухо, и я убью тебя и не пожалею, — тем же тоном закончил Милош, не отрывая лица от подушки. Арман не стал спрашивать, как связаны между собой эти его мысли, не удержался от улыбки и тихо вышел.

Интересно, как чувствуют себя остальные. Арман почему-то держался на ногах, хотя ему казалось, что он будет выглядеть хуже всех… Уже в коридоре он мельком глянул в зеркало: лицо такое же бледное, как всегда, и неизбывные тени под глазами, но непритворная улыбка и шалый взгляд ему даже понравились. Толкнув дверь, он вышел во двор и столкнулся с паном Росицким, Корнелем и Берингаром, которые уже были здесь и готовились встречать ведьм.

— Как там брат? — забеспокоился Корнель, увидев Армана. Сам он выглядел неплохо. — Кажется, он вчера много выпил.

— Сказал, что любит меня и что убьёт меня, — честно ответил Арман. К его удивлению, на лице Корнеля проступило нескрываемое облегчение:

— Ах, ну тогда всё в порядке.

Пан Росицкий пожелал всем доброго утра и сделал шаг вперёд, чтобы первым поприветствовать жену. Берингар кивнул Арману — он выглядел как обычно, только слегка морщился, когда кто-то громко скрипел калиткой. Скоро Арману стало не до них, потому что он наконец перевёл глаза на женщин. Пани Росицкая шла впереди, перекинув через плечо свою метлу: её волосы, собранные в высокий пучок на голове, растрепались и ловили блики утреннего солнца, превращая их в сгустки натурального огня. Обычно она не возвращалась на следующее же утро после ведьминой ночи, но сегодня нужно было привести младшую дочь и Адель. Катка шла рядом вприпрыжку, то убегая вперёд, то отставая от матери на полшага.

Скользнув по ним взглядом, Арман посмотрел на Адель. Он абсолютно не знал, чего ждать, поэтому был готов ко всему. Сестра в порванном платье и с растрёпанными волосами шла не быстро и не медленно, словно стёрла ноги, но больше ничего с ней не приключилось. Она смотрела по сторонам, как в первый раз, словно впервые за долгое время увидела мир. Арман ждал, с напряжением и беспокойством, что произойдёт, когда… Адель посмотрела прямо перед собой и увидела встречающих, глаза её остановились на брате и расширились, после чего она сорвалась с места и ринулась вперёд.

Обычно при виде такой Адель все, кто её знал, стремились спрятаться, и даже Арману следовало бы сделать два шага назад, но он не пошевелился — то ли надеясь на что-то, то ли просто не в силах отходить. На самом деле, он был поражён тем, что увидел: Адель бежала ему навстречу и улыбалась, она улыбалась! Проклятое пламя, он столько лет не видел её улыбки — настоящей, не саркастичной, не вымученной, живой. Адель подбежала совсем близко и, не останавливаясь, бросилась на шею остолбеневшему брату.

— Арман! — она обнимала его и смеялась, заливисто, как ребёнок. — Арман… ты не представляешь…

Он в самом деле не представлял. Через какое-то время Арман пришёл в себя и, не веря в реальность происходящего, поднял руку и погладил сестру по спине. Она снова засмеялась, словно от щекотки, и обхватила его ещё крепче, сжимая в объятиях, будто пыталась за один раз выдать всю свою любовь. Так они и стояли, не замечая, что происходит вокруг: Адель непрестанно что-то говорила, прерываясь на смех, прижималась к брату изо всех сил, гладила его по спине и цеплялась за плечи, покачивалась вместе с ним из стороны в сторону, а Арман оставался практически неподвижным. Он держал сестру крепко, боясь отпустить, но также боясь посмотреть ей в глаза. Если бы кто-нибудь заглянул ему в лицо в этот момент, то увидел бы растерянность, недоверие и едва дышащее робкое счастье.

«Магия — такое же ремесло, несомненно требующее изначальной предрасположенности, но нуждающееся в дальнейшей шлифовке и огранке. Магия не может всего, но может многое, и это многое требует равной отдачи сил. К примеру, жизнь и смерть магии неподвластна: родиться можно лишь одним способом, умереть — многими, а вернуться из мира мёртвых нельзя никак».

Книга чародеяний, теоретические главы.

«P.S. Создать видимость возвращения позволяет призыв духов, но это сродни видению или сну».

***

— Нет.

— Да.

— Нет.

— А я полагаю, что да.

— Нет!

— Да, уверяю вас.

— Ну уж дудки! — плотный, крепко сбитый старик в дырявой шляпе сплюнул сквозь щербатые зубы. Плевок приземлился в дюйме от сапог Берингара. — Проваливайте отседова!

Переспорить Берингара было не проще, чем остановить грудью поезд или заставить водопад идти вверх. Следопыт подождал, пока его собеседник отплюётся и наругается всласть, после чего продолжил с прежней невозмутимостью:

— Как я уже говорил, участие безопасно для вас. Никаких мест, если пожелаете — никаких имён.

— Не может такая хрень быть безопасной! — возмутился старик и ткнул грязным пальцем в сторону писаря. — Вы посмотрите на него! До чего человека довели, а? Ироды!

— Вы правы, но слушайте внимательно: риск существует для нас, а не для вас. Разумеется, мы не отвечаем за ваших старых недоброжелателей или врагов, если таковые имеются, но всё, что связано с книгой, ляжет на наши плечи.

Милош демонстративно потёр плечо, будто показывая, куда именно что ляжет. В остальном же он откровенно скучал. Лаура с Арманом переживали, порываясь вставить слово, что до писаря — он действительно внушал большие опасения. Когда Адель увидела его впервые после шабаша, то поняла, что изменилась не она одна: господин писарь вернулся ещё более неживым, чем прежде. Теперь Берингару, чтобы сделать что-то не по инструкции, приходилось взрезать себе ладонь и проливать немного крови на печать, но это не самое страшное — писарь перестал спать. Совсем. Раньше Адель не обращала внимания на детали, но раньше и писарь спал, во всяком случае — ложился и закрывал глаза, следуя своему внутреннему расписанию. Теперь же он сидел, как сова-истукан, с широко распахнутыми глазами и смотрел в никуда, и так было каждую ночь.

— Ему вы так же говорили? — старик снова обратил взгляд на писаря. Тот, разумеется, не подал никаких признаков жизни, только поглядел на него равнодушно и моргнул. Тёмные круги под глазами пугали, но в целом писарь был вполне работоспособен, как назвал это Берингар: у него не дрожали руки, его не клонило в сон, он просто выполнял то, что положено. И всё. — Говорили же, а?

— Человек, на которого вы показываете, был осведомлён о всех возможных последствиях своей работы, — Берингар не позволял сбить себя с курса. Более того, они всё ещё стояли на пороге чужого дома. — Как и мы все. Думаете, столько магов стали бы рисковать ради какой-то ерунды? Что важнее, стали бы рисковать нами наши родители? Вы прекрасно знаете, что как минимум у троих из присутствующих…

— Ладно, ладно, хватит, — впавший в оцепенение от его речей, старик тряхнул головой и отошёл. — Идите в дом, а то у коров молоко прокиснет от вашей болтовни.

— Благодарю, — вежливо ответил Берингар и первым исчез в тёмном провале дома. Хозяин с ужасом посмотрел ему в спину, потом шёпотом осведомился у остальных:

— Он всегда такой? Это нормально?

— Да, — заверил Милош, шедший вторым. — Вы привыкнете.

На лице старика появился священный ужас. Он явно не хотел привыкать к Берингару Клозе ни при каких жизненных обстоятельствах.

После шабаша прошло недели две, и за это время команда оказалась далеко от места воссоединения. Весёлые проводы в доме Росицких длились недолго, но послевкусие преследовало ребят всю дорогу до границы с Саксонией: в здешних землях пани Эльжбету не знал только ленивый, и им были открыты все двери. Дружелюбные колдуны всех мастей охотно рассказывали о своих делах, иногда даже не дослушав, для чего это нужно. Кукольных дел мастер страшно обрадовался и передал им письмо от пани Хелены, которая сообщала, что всё в порядке и из местного кладбища больше никто не вылезал — кроме тех, кому положено, разумеется. Молодая знахарка не желала делиться рецептами своей матери, но, узнав о пророчестве и особенно о старших чародеях, расплакалась и выдала им слишком много всего — Берингару пришлось превышать полномочия и останавливать разошедшегося писаря, который не чувствовал стёртых в кровь пальцев. Больше всего им повезло в доме на окраине леса: травница-одиночка, своей угрюмостью напоминавшая Жизель из Марльё, едва не отравила любопытную молодёжь, но испугалась имени пани Эльжбеты и сразу же впихнула им в глотки противоядие, заодно объяснив, по какой дороге безопаснее ехать через лес.