– Вчера вы всё сделали правильно, – пожал плечами Хартманн, убирая бумаги со стола. – Сегодня… Скажем так, пытаться утаить что-то от меня – не уместно и не безопасно. Ладно, на первый раз поверю. Вы же, наверное, и так догадались, что у меня найдётся человек-другой в охране замка? Вот и славно. Надо же как-то пользоваться отцовским наследием, – с досадой пробормотал он напоследок и исчез.

Арман как можно быстрее убрал зеркало и отошёл от стола, словно боялся, что Хартманн достанет его оттуда. Значит, за пруссаками надо следить… Наверняка соглядатаи не знают, что под личиной их посла находится другой человек, в противном случае Роберт дал бы им прямые указания и никто не подпустил бы Милоша.

Вообще между ними всё было честно: ни Арман, ни Хартманн не говорили всего, хотя и объединились в причудливый союз, доверив друг другу самые страшные секреты. Арман не мог представить, чего Хартманн о нём ещё не знает – он весь состоял из любви к сестре, оборотничества и самоотверженного желания помогать другим, а не себе. Охарактеризовать самого посла так же коротко не выходило, то ли потому что он прожил втрое больше, то ли потому что втрое больше лгал. Оборотню казалось, что если и был когда-то настоящий Роберт Хартманн, то он остался восторженным мальчишкой тринадцати лет, показывающим сестре сны про единорога; но тут он, конечно, ошибался, потому что никого из нас не определяет один год жизни или даже одно десятилетие. Роберт был тем человеком, с которым Арман имел дело сейчас, а Арман был Робертом, и ответ на вопрос, кто из них больший лжец, казался очевидным лишь на первый взгляд.

Об этом оборотень размышлял, заканчивая свою метаморфозу. Тело отозвалось ноющей болью, но в этот раз Арман хотя бы успел перенести вес на правую ногу и отчасти избавил себя от страданий. Он долго и придирчиво изучал в зеркале своё лицо, проверяя тон кожи, глубину морщин и форму носа – вечно забывал про форму носа, сестра часто пеняла за это… Мысли едва не унесли Армана к ней и к Шарлотте, любившей сравнивать клювы и носы, но в этот момент раздался стук в дверь.

– Да-да, – Арман-Хартманн поправил шейный платок, захватил трость и поковылял к двери. – Уже иду.

В коридоре его ждал не Милош, а незнакомый рослый воин – Арману пришлось задрать голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Шея заныла, напоминая, что она не так уж молода и для бессовестного верчения головой нужно было размяться.

– Сержант Баум к вашим услугам, господин посол! – рявкнул тот. У Армана зазвенело в ушах.

– Очень славно, сержант Баум, только незачем так кричать, – упрекнул он. – Замок древний, того и гляди, от вашего голоса стены разойдутся. Не знаю, как вы, а я зимой предпочитаю целые стены.

– Слушаюсь, господин посол! – так же громко ответил Баум и чётким, доведённым до совершенства движением развернулся, готовясь его провожать. Арман подавил тяжёлый вздох и направился в сторону общей столовой, сопровождаемый бестолковым амбалом размером с небольшого слона. Должно быть, настала очередь Милоша охранять книгу или дрыхнуть, в любом случае он отлично проводит время. Арман не знал, рад отсутствию друга или нет, и всё же сейчас у него были заботы поважнее: преодолеть лестницу и не задохнуться.

***

[1]. (нем.) «Не рассуждать».

«Я вижу великое торжество и великую боль, и я вижу неизбежность. Я всегда её вижу… Даже если человек идёт наперекор своей судьбе, та новая судьба, что он куёт себе, также предписана свыше. Человеческая воля очень сильна, но она никогда не сильнее воли мира, таков закон. Стремление переиграть судьбу — такая же судьба, но человек с сильной волей склонен называть её своим решением. Пусть зовёт».

Эльза фон Беккенбауэр.

***

Он знал, что переговоры затянутся надолго, но не представлял, каково это в действительности. Главное старшие маги сказали в первый вечер, со второго началось переливание из пустого в порожнее, один и те же тезисы разными словами. Иногда у кого-то находился аргумент получше, и это слегка оживляло спор, катившийся по наезженной колее. Однако скоро противоречие между старостью и молодостью всем приелось, и господа послы вернулись к началу.

Арману всё это поначалу казалось удобным: он не вмешивался больше необходимого, успевал отдохнуть и всё обдумать, изредка направлял коллег в нужную ему сторону – в сторону одиночного владения книгой – и снова таинственно умолкал. Сам артефакт был гораздо интереснее, но к нему пускали нечасто: наблюдали. В другой раз книга оказала на всех весьма благотворное влияние, подтверждая самые смелые ожидания Хартманна о целебных свойствах, впрочем, третий визит прошёл не так удачно – пресыщенный чужим вниманием артефакт отталкивал, как человек руками, всех, кто пытался к нему подойти. Арман не смог проверить, каково будет ему самому, потому что вляпался в давку на пороге зала. В итоге Милош на пару с каким-то французом вытащили его, и пришлось благодарить, хотя и сам Арман, и Хартманн были раздосадованы этим обстоятельством.

– Вы хотите взять их измором, господин посол? – не выдержал оборотень в очередной утренней беседе. – Рано или поздно кому-то придётся уступить.

– Вы должны доказать, что способны и достойны завладеть книгой, – напомнил ему Хартманн. – Кто вам в этом препятствует?

– Не те, кто должен. Ни мадам дю Белле, ни Хольцер не станут вам мешать, а от Юргена Клозе вы и сами избавились. Другие соперники не лишены достоинств, но они не застали процесс создания книги…

– О, поверьте, они просто боятся, – хмыкнул Хартманн. – На самом деле привыкнуть можно на любом этапе, мы лишь на шаг впереди. Этим шагом, правда, можно и нужно пользоваться. Так кто вас беспокоит?

– Старейшины и Берингар Клозе, – ровным голосом сказал Арман, чувствуя, как потяжелело сердце при этих словах. Он никогда не сможет вжиться в роль настолько, чтобы забыть о друзьях, о настоящих друзьях. – Это они внимательно наблюдают за нами и требуют, чтобы всё шло по протоколу. Переговоры – значит переговоры… Решение должно быть принято большинством.

– Рано или поздно кто-то проявит решительность.

– Мы? – спросил Арман. Последнее время он пристрастился к слову «мы», говоря об их с Хартманном совместном творении.

– Похоже на то, – вздохнул господин посол. – Я не люблю действовать напролом, но надо бы как-то подтолкнуть этих упрямых ослов, когда они в достаточной мере усвоят наше с вами положение. И своё. На чём, говорите, они остановились в последний раз?

У затяжной борьбы были и недостатки. Арман начинал уставать от частых превращений, что хуже, он понемногу терял суть происходящего. Приходилось постоянно твердить себе: Хартманн должен получить полное доверие и книгу в свои руки, и в этом есть что-то такое, что под силу только Арману. Как и прежде, он чувствовал, что ответ прост и находится под самым носом, но колоссальная нагрузка на тело и разум, ежедневные метаморфозы, двойная игра и чужое слабое здоровье сплелись в прочную сеть, не дающую ему как следует подумать, нащупать что-то, что казалось очевидным. Сам господин посол был спокоен – ждал момента и велел прислушиваться к артефакту, а не к людям, но это оказалось не так-то просто: старейшины, Берингар и сменяющиеся стражники подпускали старших магов к книге не чаще пары раз в неделю. Каждый раз книга вела себя чуточку иначе, совершенно не давая времени изучить себя, но всё это только подтверждало важность поднявшейся вокруг неё суматохи. Непонятное издавна пугало человечество, и пусть в колдовстве непонятного всегда хватало, вершили его такие же люди.

Этим вечером, устав от всей тягомотины и вдобавок от боли в ноге, Арман едва не сорвался и не потребовал проводить его в нижний зал: ему отчаянно хотелось разобраться самому и без свидетелей, пусть он и не знал, как. У Берингара, Адель, Милоша получилось бы лучше, они колдовство либо чуяли, либо понимали интуитивно; сам Арман вне оборотничества полагался только на смутные предчувствия, но они пока его не обманывали. Ни разу. То, что он с самого начала ощущал особый, ни на что не похожий трепет, только услышав о книге, должно было что-то значить. А ещё у этого должно быть объяснение, только дойти до него своим умом никак не удавалось.