Глубокий, потаённый страх поднял голову и укусил, как тогда, в проклятущей деревне Никласа. На месте у Адель не было времени подумать о том, почему она испытывала его, зато в пути оказалось много свободных часов. Она, привыкшая ненавидеть всё живое и презирать близость с мужчиной, приученная к тому, что никто не положит глаз на ведьму, воспитанная собой наедине с братом, — она никак не могла такого ожидать, в первую очередь от себя. Адель отчётливо помнила, как ненавидела Берингара за то, что он нарушил их привычную жизнь, следил за каждым жестом и просто за то, каким он был, и эти воспоминания с треском сталкивались с тем невыносимым ужасом, который она испытала после порчи. Разве можно так бояться за кого-то, кроме Армана? Бояться до трясущихся поджилок и до тошноты, бояться не успеть, бояться не помочь?.. Презрение и ярость прошлого шли вразрез с болезненным страхом настоящего, а между ними лежала пропасть, которой она не помнила.
В голове было пусто, но сердце колотилось в странном ритме именно с тех пор. Этого Адель не могла понять.
Другие прихожане появлялись и исчезали, молились вслух или про себя, громко или тихим шёпотом, ставили свечи и целовали иконы. Адель не шевелилась, но в их понимании она сейчас находилась ближе к Богу больше, чем кто-либо во всей Фрауэнкирхе. Пусть она не понимала многого — чувства, всю жизнь руководившие ею, подвести не могли. Адель не видела причин, заставивших её переменить своё мнение, но видела в отражениях зеркал свой тревожный взгляд и непривычно розовеющие щёки. Адель не касалась своих воспоминаний, которых не было, но, стоило ей притронуться к сильной бледной руке, помогающей выйти из кареты, её бросало в жар. Адель ничего не знала, но она и не хотела знать: сейчас было важно лишь то, чтобы выжил и уцелел не только брат… Ту смесь страха и привязанности, что она испытывала к Арману, Адель не колеблясь называла любовью. Всегда. Ощутив то же самое к другому человеку, она не поверила самой себе, только верь, не верь, а истина перед глазами.
— Уф, — вместо божественного откровения сверху послышался голос Милоша. — Не думаю, что кто-то когда-то лгал в церкви больше меня. Ты как?
Адель подняла голову и посмотрела на него тусклым взглядом. Она как раз думала о том, что забыла самое важное — что-то, чего Берингар не мог восполнить, даже рассказав во всех подробностях. Милош окинул её критическим взглядом и вздохнул.
— Понятно. Пойдём подышим воздухом, на пороге с нами ничего не случится, а здесь спятить можно.
— Я не уйду…
— Они будут в порядке, идём.
Они вышли и уселись бок о бок на ступенях церкви. Площадь погружалась в темноту постепенно, окружённая бисером фонарей. По мощёным улицам цокали копыта, в отдалении шумел фонтан, тут и там ходили важные мужчины в высоких шляпах и женщины, одетые в неудобные платья, без которых не могли выйти в свет. Здесь мешались торговцы и чиновники, брезгливо взирающие на всех из окошка своей кареты, военные и гражданские, бедные и богатые; бродяга просил денег и подсказать дорогу, и вокруг него быстро образовывалась пустота, как и вокруг ищущих кого-то полицейских. Адель задрала голову и увидела небо и краешек купола. Если все эти люди не врали, сверху вниз на площадь смотрел Бог.
— Как у вас прошло? — наконец спросила Адель, потому что Милош устало молчал и только изредка чесал кончик носа.
— Арман привлёк внимание, я убил. Их было двое, и оба с таким же оружием, что у меня, — ответил он. — Хуже не придумаешь, но мне повезло… если б не мамин амулет… Надо будет написать ей ещё раз. Хотя нет, не стоит. Выследят ещё…
— Возможно, — Адель теперь тоже сомневалась, что писать и передавать кому-то письма — безопасно. Ей-то было некому, а Милош рисковал.
— Ерунда, — невпопад буркнул Милош и зевнул, прикрыв рот ладонью. — Скорей бы куда-нибудь прилечь. И поесть. Можно сразу… Почему он меня-то не взял? Тут бы ничего не изменилось.
— Даже не знаю, Милош. Может, потому что ты при каждом удобном случае говоришь, что ненавидишь немцев?
— Но я же перестал, — жалобно возразил он, и Адель неожиданно для самой себя фыркнула. — И это вся причина? Ладно уж…
Помолчали ещё немного. Адель несколько раз порывалась встать, увидев на краю площади кого-то, похожего на Берингара, но это всякий раз оказывался не он. О голоде и холоде она давно забыла. Время тянулось медленно… В полутьме раскачивались ручные фонари в такт редким свисткам. Становилось неуютно, но не возвращаться же в божий дом.
— Ты часто боишься за свою Эву?
— Постоянно, — ответил Милош. Он положил голову на подтянутые к себе колени и тоже следил за площадью из-под растрёпанных кудрей. — Когда бояться нечего, боюсь. Когда есть чего — тем более… Если б не было в городе матушки и бабушки, ни за что не уехал бы.
— Так она ведьма или нет? — наудачу спросила Адель.
— Отстань, — улыбнулся Милош. Его улыбка быстро погасла. — Адель, я не знаю, считаешь ты меня дураком или нет, но я сегодня много думал о смерти… Не самый частый страх для мага, мы привыкли считать себя всемогущими, а зря. Я это к чему: любой из нас может погибнуть. В любой момент. Ничего не успеть, ничего не закончить, никому ничего не сказать…
Тут он иссяк и махнул рукой, сменив неудобную позу и уставившись в небо. Адель ждала продолжения и не дождалась. То, что говорил Милош, усиливало и без того гнетущую привязанность и страх. И если Арман сейчас мирно отдыхал в здании за спиной, Берингара всё ещё не было.
— Я не считаю тебя дураком, — наконец ответила она и нехотя добавила: — Боюсь, что с самого начала.
— Ах, как тяжело признавать чужое превосходство, особенно мужское, — хмыкнул Милош и тут же резко изменился в лице. — Адель, мы идиоты. Я идиот, да и ты могла бы не… — Последовало непонятное ругательство на чешском. — Нам надо вернуться, только тихонечко. Как своим… Клянусь прахом прабабушки, Бер меня убьёт и будет прав.
— Да, сегодня хочется, — знакомый голос из-за спины заставил их подпрыгнуть. Адель оставалась в плаще Милоша, Милошу на голову приземлился плащ Берингара. Свистки и фонари неумолимо приближались к церкви, и досада из-за собственной дурости заставила выругаться и Адель. — Встаньте, спуститесь и сделайте десять шагов влево. Не оглядывайтесь. Не спешите, но и не останавливайтесь. Как окажетесь за углом церкви, идите за мной в семи-восьми шагах.
Полицейские расспрашивали супружескую пару в нескольких шагах от них. Те вертели головами и пожимали плечами, но Милош, услышавший пару фраз, прошипел что-то сквозь зубы и крепко вцепился в запястье Адель, увлекая за собой. Та не вырвалась, несмотря на возопившие от боли волдыри. Они сидели на виду… С другой стороны, так им не пришлось выходить из церкви прямо в объятия охраны…
— Чтоб мне сдохнуть… нет, чтоб мне сдохнуть!
— Что они говорят? Милош?
— Они ищут славянина и тёмненькую курв… гм, извиняюсь… по описанию, короче, вылитая ты. Кто-то всё-таки видел, но хоть не всех запомнил.
— Дерьмо собачье, — пробормотала Адель, проигнорировав оскорбление. — Чтоб мне провалиться. Хорошо на крылечке посидели…
Они шли, как велел Берингар, и вскоре увидели его за углом. Спокойно, не пряча лица, он подобрал с дороги неяркий фонарь и пошёл вперёд, даже не обернувшись на Фрауэнкирхе. Уследить за тем, как менялись улицы и переулки, было невозможно. Милош и Адель всегда отставали на несколько шагов. Когда впереди послышалось цоканье копыт, Берингар завёл руку за спину и жестом велел им затаиться слева; Милош догадался первым, и они вжались в узкий простенок, едва дыша.
За бешеным стуком своего сердца Адель смогла расслышать, о чём они говорят. Полицейские спрашивали «доброго саксонца», не видел ли он подозрительных лиц с восточных земель, ну или хотя бы пугающего вида девку, которая, ей-богу, ну вылитая ведьма из книжек. Берингар охотно сообщил, что видел сразу три сомнительные славянские рожи, и указал в удобную ему сторону. Когда цокот удалялся, он даже сделал пару шагов вслед и крикнул, чтобы всегда обращались за помощью, ведь он, добрый саксонец, страсть как ненавидит славян. Вскоре всё стихло, и путь к спасению продолжился.
