Когда Адель немного отпустило, она увидела, что ничего не изменилось: Берингар сидел напротив, Милош — рядом, только оба внимательно смотрели на неё. Не желая чувствовать себя подопытным кроликом, Адель отвернулась к стене. Требовалось что-то сказать, но как же она не хотела! Колени дрожали, сведённые вместе, дышать становилось нелегко. Протянув руку к шее, Адель сорвала с себя простые чёрные бусы.
— Пожалуйста, — начал было Берингар, но она перебила:
— Ради всего на свете, заткнись.
Милош попытался разбавить атмосферу своими байками, но получил такой же ответ. Через какое-то время Адель действительно успокоилась, однако заставить себя извиниться так и не смогла — она понимала, что эти двое хотели как лучше, но понимала также, что старались не ради неё. Они не Арман, чтобы она извинялась за то, что не может контролировать.
Теперь в комнату набились все: кривоногий мастер, уставшие от беготни по городу Лаура и Арман, долгожданный писарь. Последний полностью соответствовал описанию Берингара: снулая рыба без тени эмоций и мыслей на лице втиснула себя в кресло и молчала. Не заботясь о том, что о ней подумают, Адель пересела к Арману — только рядом с братом она могла надеяться на своё спокойствие. К счастью, Арман всё понял и незаметно для остальных погладил её по плечу.
— Господа и дамы, — деловой тон Берингара превращал любое помещение в важный замковый зал. Наверное, вещай он из кладовки, эффект был бы такой же. — Я рад представить вам главного человека в нашей миссии, господина писаря. Стоит прояснить несколько моментов: на время работы этот достойный человек лишён имени, памяти и чувств. Он добровольно принёс обет, запрещающий вышеперечисленное, и поклялся работать на благо книги.
— К чему такие меры? — воскликнула Лаура. — Разве не мы должны защищать его и книгу?
— Сильнейшую опасность книге может причинить тот, кто её пишет, — покачал головой Берингар. — Так было решено на совете ради безопасности нашего дела. Я поясню: записи в книге делаются особым образом, и пишущий пропускает через себя определённое количество магии. Это нужно для того, чтобы книга противостояла чуждому магическому воздействию, а также уцелела сквозь века. Магии может оказаться слишком много, но человек, лишённый чувств, не ощутит этого влияния и сможет сохранить на бумаге всё, от рецепта зелий до детального описания порчи — он всего лишь сосуд, причём промежуточный. Также господин писарь будет знать больше всех: недостаточно выслушать — пока история не записана, она не имеет трети своей силы.
— Получается, рассказ госпожи Жизель…
— Верно, Лаура. Мы все помним его, но не пропускаем через своё сердце, руки и чернила. С теоретическими главами было проще: на них заклятья наложили потом. Когда господин писарь запишет историю с моих слов, когда она коснётся той самой книги, заговорённых страниц, спрятанных в правильном переплёте, тогда она обретёт силу. Тот, кто пишет такие вещи, должен их забыть: слишком много чужих воспоминаний — первый шаг к безумию.
— Что насчёт имени? — спросил Милош одновременно со Стефаном. — Это-то чем мешает?
— Советом старейшин было решено, что тот, кто принимает на себя судьбы многих, должен на время отказаться от своей собственной. Для большей безопасности книги, магии и себя самого господин писарь будет бездушным пером, которое повинуется чужому слову, — безжалостно сказал Берингар. — Один человек не в состоянии пережить столько, сколько ему предстоит записать. Одна книга не в состоянии пережить столько авторов, поэтому он будет один. Что касается магии…
— Жуть какая, — сдвинул брови Стефан. От этого жеста пенсне подпрыгнуло на носу, но мастер вовремя поймал свои стёкла. — Это всё сделано для того, чтобы он не сбежал.
— Он не может сбежать. Писарь и книга связаны дополнительным обетом.
Писарь слушал Берингара молча, если вообще слушал. Его пустой взгляд не пугал Адель, но вызывал что-то между отвращением и жалостью. С другой стороны, так даже проще: им придётся защищать не живого человека с его порывами и капризами, а какую-то… соломенную куклу.
— Сколько предосторожностей.
— Так принято, мастер. Мы не можем рисковать.
Все помолчали, переваривая новости. Писарь равнодушно поглядел на каждого, ничего не сказал — конечно же — и перевёл взгляд на напольные часы.
— Только честно, — Милош смотрел на Берингара. — На тебе тоже какая-то дрянь, да? Обет, клятва, долгосрочная порча?
— Нет, — ответил Берингар, не меняясь в лице. Рядом с таким же худым писарем его такой же неподвижный взгляд казался таким же невыразительным, и вообще — как две капли воды похожи; остальные не выдержали и прыснули в кулак.
— Ах, как странно, — пробормотал Милош и отстал. Вот ему за такие фразочки ничего не было, злобно подумала Адель и заставила себя дышать медленно и ровно. — Нет, постойте. Почему тогда вы… почему господин писарь вообще вышел из дома? Своя воля у него всё-таки имеется?
— Прошу простить, — подал голос Стефан, — это я виноват. Не знал ваших тонкостей… предложил ему пройтись, а он взял и пошёл.
— Поэтому он нуждается в нашем наблюдении, — подытожил Берингар и кивнул с уважением писарю. Писарь не откликнулся никак — был занят своим небытием. Адель была готова признать, что это жутко и бесчеловечно, хоть её лично судьба незнакомого господина волновала мало. То, на какие меры маги готовы пойти ради сохранения магии, пугало… и, вместе с обнаруженным преследователем, заставляло воспринимать миссию всерьёз. Хорошо, что это временные меры, но кто знает, что будет с писарем и с ними, когда миссия кончится?
***
Ближе к ночи, когда гости отдохнули, а часовщик закончил работу, все вновь собрались в малой гостиной. Не отдыхали разве что Берингар с писарем — история Жизель писалась под диктовку, Адель слышала это через тонкие стены дома. Вялое подобие интереса понукало её сходить и посмотреть, как это всё-таки происходит, однако она не могла: умаявшийся братец задремал на её плече, и Адель не собиралась его оставлять ни за какие книжки мира. Напротив прикорнула Лаура подозрительно близко к Милошу; чешский стрелок не спал, только делал вид, и почему-то Адель казалось, что он этой близости не рад.
Мастер Стефан позвал их, чтобы показать часовую магию. На этот раз неутомимый — усталости его тоже лишили? — писарь сидел с пером наготове: рядом с ним стояла чернильница, наполненная как будто кровью, перед глазами лежала распахнутая книга, заполненная разве что на треть. На вид ничего необычного в книге не было, но Адель при взгляде на неё пробила дрожь, и она удивилась тому, сколько чар уже пропитало эти страницы. Одних охранных не менее десятка — от сглаза, от порчи, от кражи… вдобавок — заколдованный по самую душу писарь. Нет, если их в самом деле преследуют, а это так, меры совершенно не кажутся нелепыми. Что же там ещё? Вот ощущается заклятье, похожее на то, каким она пыталась спрятать куклу в кустах… Вот что-то, напоминающее Армана. Метаморфозы? Ну конечно! Если книга раньше времени попадёт в руки обычного человека, тот увидит… обычную книгу. И вряд ли прочтёт, что там написано на самом деле.
Половину из этих фактов Адель поняла сама, вторую половину ей поведал Берингар, заметив интерес юной ведьмы к книге. Следопыт выглядел уставшим, но на его речи это никак не отразилось. Адель выслушала больше из личного интереса, чем из уважения, хотя брат должен был оценить, что она держится вежливо… Брат оценил. Улыбнулся, глядя на них, во всяком случае.
— Господа, дамы, — вышел из-за шторы мастер Стефан. Он сиял, как начищенный циферблат. — Сейчас я покажу вам, как это работает. Часовая магия считается бесполезной, но это не так! Историки, не чурающиеся колдовства, часто пользуются нашей помощью: только так можно установить истину и понять, что было на самом деле. Мои часы покажут независимое прошлое таким, какое оно есть.
Не став вдаваться в подробности («Это надо видеть, а не слышать!»), мастер опустился на колени перед напольными часами — не такими пышными, как незаконченная работа неизвестного Констана — и принялся проворачивать стрелки назад. Под главным циферблатом Адель увидела встроенную полоску календаря, на котором Стефан вручную выставил нужную дату: 30 мая 1431 года.
