– Арман писал о том, что передумал и хочет на время устраниться от всей суматохи с книгой. Мы всё поняли, приняли и согласились, но я почти уверен, что на самом деле он… не устранился.

– Что ты имеешь в виду? – Милошу казалось, что от скуки его мозг зачерствел, а теперь заработал с бешеной силой, разогнавшись, как лошадь на скачках. Мысли явно опережали логику, но он этого не заметил. – Будь добр, выражайся поточнее, как ты любишь, а то мне кажется, что ты его в чём-то подозреваешь. Не устранился – значит, как-то связан, но если мы об этом не знаем, то что?

– Ты прав, я бы предпочёл выразиться точнее, но не уверен, стоит ли. Если я ошибаюсь, это будет грубым оскорблением, не более. Если я не ошибаюсь, то мне стоит промолчать и не выдавать его раньше срока.

– Что? Ты? Хочешь? Сказать? – напирал Милош, выделяя голосом каждое слово. Если б он сейчас мог соображать, то всяко остановился бы, но непонятная, невесть откуда взявшаяся злоба клокотала внутри и едва не хлестала из ушей. И направить её он мог только на одно живое существо. – Ты хочешь сказать, что Арман – предатель?

– Нет, но…

Нет, но да. Берингар плохо врал, потому что обычно предпочитал обходиться правдой. Милош смотрел на него, не веря своим глазам, и понимал, что имеется в виду именно это.

– Послушай, – на этот раз Берингар опередил его, почувствовав угрозу. Его собственное лицо оставалось бесстрастным и вместо решительности или гнева склонялось к выражению печальному, почти обречённому. – Ты не даёшь мне сформулировать мысль до конца. Я почти уверен, что Арман нас обманывает и это напрямую связано с книгой, но это не значит, будто он…

Дальше Милош уже не слушал. Усталость, раздражение, досада, неприязнь и прочие мелкие гадости, копившиеся внутри с самого прибытия в замок, соединились и требовали выхода. Милош считал, что полностью владеет собой, хотя на самом деле им владела буря эмоций и что-то другое; но рука его, когда он вытащил пистолет, не дрогнула.

– Милош, – Берингар не шелохнулся, только перевёл взгляд на его руку. – Опусти оружие.

– Нет!

На этот раз Милош обратил внимание на свой голос: высокий, пронзительный, полный звенящего гнева… Чужой. Он ли это? Что вообще происходит? Он не знал. Единственное, что сейчас известно точно – человек напротив обвиняет его друга. Всё, что было между ними самими, вообще не имело значения, и Милош, ведомый ослепительной волной ярости, выстрелил.

Потом, когда это кончится, он придёт в ужас от того, что натворил; потом он не сможет объяснить себе, как такое вообще пришло ему в голову, но пуля была заговорена на точное попадание и мгновенную смерть. То, что она срикошетила, было чистым чудом… точнее, не чудом, а непревзойдённой защитой чужой стали. Сверкнула молния; это Берингар выхватил свой парадный клинок и отразил удар им, отразил точнейший выстрел лучшего стрелка, который не мог промахнуться. Лёд не побеждал огонь, но защищал от смерти.

– Его нет дома, – в перерывах между выстрелами Берингар бросал короткие фразы, пытаясь достучаться до Милоша. Всё, что отделяло его от верной гибели, это военная выучка и привычка: сначала дело, эмоции – потом. – Я точно знаю, потому что забирал Мельхиора. Его нет нигде, – очередной взмах клинка, невозможный рикошет, в стене ненадолго вспыхнула искра и погасла, съеденная волглой синевой. – Ни в одном итальянском санатории, которые подходят под описание.

– Откуда ты знаешь?

– Я писал им, – снова треск, грохот, отдающееся от стен эхо. Странно, что никто ещё не прибежал на шум. – Некоторые проверил лично. Следов Армана там нет, как нет и новых писем…

– А здесь, значит, есть следы?

– Тоже нет, – под его натиском Берингар отступал к стене, чтобы не переводить огонь на книгу. Милош ясно видел его лицо – бледное, решительное, но обречённое, как будто всем был ясен исход этой битвы. Почему «как будто», расклад очевиден – Милош сильнее, и он убьёт его… Милош всё это видел, но пока не понимал, продолжая действовать под влиянием разрушительной злости. Для Берингара покорное отступление тоже было странным, он как будто смирился заранее с такой нелепой смертью, никак не пытаясь себе помочь. Только говорил. – Но следы, магические следы, это далеко не всё. Сильное колдовство способно их скрыть. Милош, прошу тебя… хотя… – Его голос дрогнул, а рука медленно опустилась, всё ещё сжимая клинок. Такой безысходной печали в глазах Берингара Милош ещё не видел. – Мне всё равно. Жить или умереть… стреляй, если тебе так хочется…

Только удивление от увиденного несколько отрезвило Милоша: он не остановился совсем, но промедлил, воспламеняя последний в стволе заряд. Потом сзади послышались шаги – знакомые, тяжёлые. Сержант Лауфер.

Милош ощутил острую боль в руке, пистолет грохнулся на пол, а его самого скрутили и швырнули на каменный пол. Теперь боль иглой пронзила колени. Где-то в глубине души он уже понимал, что заслужил, но в голове зияла пустота, похожая на дырку в рукаве. Ярость не отступила – залегла в засаде.

– Что мне делать? – отрывисто спросил сержант Лауфер. Он обращался к Берингару.

– Всех на улицу, – ответил Берингар. Никто на всём свете не знал, скольких усилий ему стоило произнести эти слова, отрешившись от собственных чувств, отдать единственно верное распоряжение, когда не слушался разум. – Живо.

Пауль Лауфер не задавал лишних вопросов: он сгрёб в охапку их обоих, что не составило здоровяку особого труда, и потащил наружу, прочь из зала. Книга зло светила им в спину, и Милош догадался, что произошло. На лестнице пришлось отвлечься и немного потолкаться, иначе бы Пауль проволок его головой по ступеням, и в конце концов все трое оказались во внутреннем дворе.

Здесь было тихо. Непроглядную ночь прорезали факелы на стенах, и пламя на них не отливало тошнотворной голубизной. По углам двора аккуратными кучами высились сугробы, расчищенные скамьи слегка припорошило свежим снегом. Туда-то, на скамью, сержант Лауфер сгрузил свою ношу, и Милош заметил, что его усадили грубее и резче. Он запрокинул голову: на разгорячённое лицо опускались снежинки, с шеи сполз платок, кожу щипал мороз. На воздухе мысли прояснялись, и чем больше они это делали, тем сильнее Милош осознавал, какой ужас только что произошёл. Хуже было только то, что едва не случилось, но сержант вернулся вовремя.

– Это книга, – первым заговорил Милош. Ему хотелось поделиться своим открытием, но ещё больше – оправдаться. – Кажется, она сегодня не в духе. Мы стояли слишком близко и… она как-то повлияла на нас.

На Берингара он смотреть не решался, поэтому перевёл взгляд на Пауля. Тот стоял напротив скамьи, скрестив руки на могучей груди, и хмуро слушал.

– Помните, как она себя ведёт? – Милошу не понравилось, как все молчат, и он продолжал рассуждать вслух. Внутри было гадко и как-то страшно, всё остальное выжрала ярость, бесследно растворившаяся в морозной ночи. Пламя в ладонях остывало, только в ушах ещё слышалось эхо выстрелов. – То лечит, то калечит. Иногда рядом с ней петь и плясать хочется, а иногда – сбежать подальше… я сам эту разницу заметил… И старейшины говорили, что так бывает.

– О таком эффекте старейшины точно не говорили, – сказал Пауль Лауфер. В эту минуту он ничем не напоминал добродушного мишку, каким казался прежде: того и гляди убьёт.

– Да я не хотел, – в отчаянии воскликнул Милош, обернувшись к Берингару. – Я бы в жизни этого не сделал! То есть, сам бы не сделал… – Это оказалось не так страшно, потому что Берингар сидел рядом, подавшись вперёд и опустив голову: не приходилось сразу смотреть ему в глаза. – Я не хотел, – повторил Милош. Больше ему сказать было нечего, раз они не верят…

– Это правда, Пауль, – вполголоса сказал Берингар, продолжая смотреть куда-то себе под ноги. – Книга повлияла на нас обоих.

Сержант недоверчиво покачал головой и отошёл, чтобы кликнуть кого-то от ближайшей двери. Отдав какие-то распоряжения, он тут же вернулся. Ничего не изменилось, но Милошу показалось, что Пауль немного успокоился.