– Как скажете, господин посол, – легко согласился Милош и кликнул Небойшу, который до того момента оставался в стороне. – Устроит?

– Более чем, – сказал Арман, смерив их обоих скептическим взглядом вредного старика. – Ну ладно, будет. Кого я обокрал, друзья мои?

– У нас в достатке хорошей стражи, – успокоил пан Росицкий, которого как раз охранял Небойша. – Уверяю вас, со мной ничего не случится…

Ещё пять минут обмена любезностями и расспросов о здоровье, и его наконец отпустили с миром. О книге больше никто не заговаривал. Арману казалось, что он вот-вот рухнет снова, ноги перестанут слушаться или слетят чары, но он продолжал притворяться, и это работало: даже недоверие Чайомы показалось ему исполненным уважения. Нужно будет спросить у Хартманна, как он справляется с подобным состоянием. К вечеру становилось хуже, а утром всегда находились более насущные вопросы…

Когда Арман закрыл дверь за своими провожатыми, он снова запретил себе садиться и поплёлся в туалетную комнату, не раздеваясь. Его била дрожь, пока он умывался, но оборотень успокаивал себя тем, что скоро всё пройдёт. Не прошло. Тело, вымотанное до крайности самой метаморфозой, повторявшейся изо дня в день, и чужой болезнью, чувствовало себя не лучше, а то и хуже, чем прежде: Арман уже был собой, и всё равно его тошнило, кружилась голова, озноб переходил в какую-то совсем нехорошую трясучку.

Ничего не соображая, он на ощупь устроился прямо на полу туалетной комнаты, подстелив одежду Хартманна и сунув под голову свёрнутое полотенце: дойти до постели совсем не было сил. Больше всего на свете Арману хотелось провалиться в сон или отключиться напрочь, но прошло ещё несколько мучительных часов, прежде чем он наконец забылся.

***

Небойша оказался умнее. Мало того, что выцепил себе самого приятного посла, так ещё и спать пошёл сразу после совещания. Милош расстался с ним в коридоре, когда они довели Хартманна до двери и убедились, что старик не отправился к праотцам, и сам пошёл не в спальню – крохотную, но отдельную, спасибо маминой фамилии! – а куда глаза глядят. Замок Эльц не был Прагой, которой Милошу отчаянно недоставало, и гулять здесь было негде, поэтому он ограничивался бестолковым брожением по коридорам и внутреннему двору, чем изрядно всех достал. Нареканий это не вызывало лишь в тех случаях, когда он выгуливал своего посла, но Хартманн со своей ногой не очень-то годился для шастанья по замку, хотя общаться с ним было интересно. Короче, скука и тоска.

Чем больше времени Милош проводил в этом грешном замке, тем больше в нём копилось раздражение. Может, если б он не прицепился к одному из самых болтливых и важных послов, то не слушал бы всю муть, которую они разгоняют на своих собраниях, но увы! Волею судеб, а точнее, собственных капризов Милош оказался в эпицентре событий и был неприятно удивлён тем, что видел и слышал. Все были правы: и папа, и Корнель, и другие, кого он когда-либо слушал более чем вполуха. Старшие маги попусту сотрясали воздух и не могли прийти ни к какому решению, а время шло, мороз крепчал, книга жила своей жизнью и вообще… Если б можно было взять и выстрелить, если б это решало все проблемы… Нет, решения вопроса не было и у самого Милоша, но он его не искал. Он просто невероятно устал от окружающей его ерунды, но устал не так, чтобы скиснуть и умолкнуть, а так, чтобы кому-нибудь врезать от души.

Немцев в замке хватало, чтобы врезать без повода, но под влиянием Хартманна Милош стал относиться к ненавистной нации немного терпимее. Вот попадаются же приличные люди, кроме Берингара! Господин посол на второй взгляд был не так уж прост, но Милош не очень-то его боялся – угроза, если честно, так себе. Однажды он спросил прямо в лоб, когда они обсуждали истоки магии:

– И какие же силы подвластны вам, господин посол? Если не секрет.

– Не секрет, – охотно ответил Хартманн, – но вам я не скажу. Есть вещи, которые раскрывают только перед врагами… Разве ж мы враги?

В той беседе это был не самый интересный момент: старейшины не соврали, прусский посол оказался рьяным теоретиком. Во всяком случае, историю колдовства он собирал по крупицам ещё до того, как затеяли весь этот бардак с книгой (пожалуй, поэтому он делился ею так неохотно, но старейшины не пожалели времени на уговоры: раздел о древнейшей истории магии, один из первых в книге чародеяний, был составлен по большей части им). Хартманн сумел разложить по полочкам то, что матушка объясняла один раз и на чистой интуиции: почему мы клянёмся древним духом вместо бога и что это вообще такое.

– Первые духи природы, легендарные существа, – рассказывал Хартманн, когда они сидели в углу общего стола и лакомились кофе с булочками. Рядом ошивался любопытный серб и неразлучная пара амбалов – телохранителей Хольцера. – Считается, что именно они поделились своими силами с достойнейшими из женщин, и так появились первые ведьмы. Как вы можете догадаться, прежде всего наши колдуньи подружились с животворящими материями, такими как огонь и вода, земля и травы, воздух и звёзды. Потом, годы спустя, ведьмы развили свои способности до того, что смогли потихоньку влиять на человеческое тело, подчинять себе животных: чаще всего в услужение брали кошек, потому что с ними, как с себе подобными, было проще договориться. Псы, козлы, змеи и вороны, все твари, с которыми связывают колдовство несведущие, пошли из тех времён – уж не знаю почему, но так повелось. Позже в обиход вошли первые зелья, ну а потом, когда магия малость окрепла, она по наследству распространилась на мужчин.

Австриец справа от Милоша недовольно фыркнул, и Милошу захотелось пересесть.

– А вы как думали? – дружелюбно осведомился Хартманн, по-птичьи отщипывая крошки от своей булочки. Иногда Милошу казалось, что он питается только водой и собственной болтовнёй. – Прежде всего жизнь, а уж потом смерть; таков неизбежный ход событий. Мы ведь с вами, друзья мои, жизнь множить не способны, а это самое главное.

– Должен сказать, какой-никакой вклад мы всё-таки вносим, – деликатно заметил Милош. Посол хмыкнул в ответ.

– Ну да, именно что скромный вклад. Дело-то нехитрое, – соседей разнесло: кто заржал, кто возмутился, только сидевшая чуть поодаль Чайома покивала с уважением. – Вот как-то так и выглядели первичные ритуалы. Читал я одну жуткую вещицу, кажется, старейшины так и не захотели включать её в книгу… Первичное слияние древнего духа и тела женщины было весьма болезненным процессом, но следующие поколения этого избежали, а затем магическая сила множилась сама по себе, передаваясь с помощью нашей крови из поколения в поколение, как среди женщин, так и среди мужчин.

– Никому не ведомо, насколько это верно, – заметила Чайома.

– В самом деле. Поэтому, полагаю, та рукопись и вызвала столько нареканий… И тем не менее, это объясняет, почему наша с вами боязнь конца магии оправдана сполна.

– Почему, господин посол? – переспросил Небойша. Он, как и остальные, немного напрягся от такого перехода к грядущей катастрофе.

– Ну, – Хартманн потянул время, отпил кофе, поморщился и снова заговорил. – Древних духов-то больше нет. Они полностью растворились в нашей с вами крови, и призвать их заново не получится. Природа уже не та, люди с каждым днём и часом подминают под себя земли, загрязняют воду, тянутся к небесам, прокладывают дороги через леса… Нет, друзья мои, возродить ЭТО мы уже не в силах. Остаётся лишь оберегать то, что осталось, чем мы, собственно, и занимаемся.

Может, кто-то это и знал, Милош услышал столь подробное объяснение впервые и остался под впечатлением. Он много слышал прежде о роли ведьм и женщин, о том, что дар жизни и природы принадлежит только им, а всяческие драки, предсказания, воздействие на разум – в основном мужские игрушки, но не связывал всё это ни с международным ругательством, ни с самой историей колдовства. Хартманн оговорился, что, мол, это не обязательно было так, но давным-давно читанная им обгоревшая рукопись – едва ли не единственный источник. Милош заинтересовался этой темой, поприставал к старейшинам и к отцу, но вскоре ему надоело, и скука вернулась с новой силой. Папа вечно был занят, Хартманн быстро уставал и редко баловал их такими лекциями, так что делать было нечего.