– Не могу сказать, что меня сильно утомил процесс, – съязвила она, не удержавшись. – А что случи…

Берингар захлопнул дверь и повёл её по коридору.

– Бер?

– Когда ты в последний раз видела Ингрид? – отрывисто спросил он.

Из головы Адель мигом вылетели все события последнего получаса: слова Берингара, а также рыдающая в углу гостиной Эмма, ничего хорошего не предвещали.

– Вечером, перед сном, – напряжённо ответила она, стараясь поспевать за быстрым шагом. Боковое зрение выхватывало мелькающие пейзажи, портреты предков и гобелены со сценами охоты и войны. Они вышли на лестницу и спустились на этаж к слугам, где тоже царил переполох. – Она приносила мне тёплое молоко, потом пожелала спокойных снов и ушла к себе… вроде бы… Я не заметила ничего необычного, если ты об этом.

– У себя она и осталась, – хмуро заметил Берингар и шагнул на порог небольшой комнаты, в которой Адель никогда не была. На кровати, занимавшей половину тесного пространства, лежала Ингрид. Можно было потешить себя глупой надеждой, что она спит или больна, но какой в том смысл? Адель сразу увидела, что глаза служанки широко раскрыты и смотрят в потолок, руки раскинуты…

– Как жаль…

Эти слова показались ей совсем пустыми, не выражающими ничего. А ведь в самом деле жаль – Ингрид сделала так много даже для Адель, чего уж говорить о семье Клозе. Она застала покойную госпожу Вильгельмину, а теперь находилась за той же самой чертой.

Равнодушная к судьбе людей, не особенно ей близких, Адель пыталась понять, что чувствует теперь. Ингрид понравилась ей сразу и ни разу не сказала ничего такого, что бы оттолкнуло или обидело. На первый взгляд резковатая, но добрая в душе, полная энергии и неиссякаемого стремления сделать жизнь своих господ проще и лучше… Такой была Ингрид. Именно что «была».

– Прикрой дверь, – сказал Берингар и сам склонился над Ингрид. – Не хочу, чтобы нас слышали. Ингрид умерла во сне.

– Она же была здорова!

– Одно другому не мешает, – сухо поправил он. – Есть случаи, когда здоровые люди умирают во сне. Есть случаи, когда здоровые люди умирают от страха.

– Ты хочешь сказать… – Адель подошла и тоже поглядела в лицо мёртвой служанки. На нём отражался непритворный ужас. – Её что-то напугало, и она умерла ночью? Или это непременно был кошмарный сон? Неужели от такого можно скончаться?

– К сожалению, скончаться можно от чего угодно, – в устах другого человека это мог быть неуместный сарказм, Берингар Клозе констатировал факт. – Мне не нравится кое-что ещё.

– Магические следы? – догадалась Адель. – Порча на расстоянии? Как та, что она лечила у тебя.

– Нет, не как та. Это трудно объяснить человеку без должной подготовки, – он немного помолчал, подбирая слова. – Есть следы на коже и следы на одежде, о них я тебе уже говорил. Существуют более сложные виды проникновения и вмешательства, при которых следы остаются глубоко внутри.

– Писарь… – начала было Адель и запнулась. Наверное, не время об этом говорить.

– Да, над ним ворожили именно так, – коротко ответил Берингар. – Сейчас важно другое: Ингрид умерла ночью, вероятно, во сне, и она была очень напугана. При этом следы магического воздействия я обнаружил на её подушке.

– На подушке?

– Когда Эмма привела меня сюда, подушка ещё была влажной от пота, а пот выделяется кожей. Ещё одно коварное свойство подобных следов – они выветриваются, как только покидают тело, будь то кровь, пот, слёзы, моча… Память крови сильнее, но крови здесь нет. Я успел определить только их присутствие, но не суть.

– Всегда так происходит? – Адель пыталась уложить в голове сложную чужую магию.

– Нет, что и составляет третью сложность – колдовал кто-то весьма ловкий в своём деле. Летальный исход при малой дозе чар… Я могу сравнить это только с пулями Милоша, а тебе известно, что он очень хороший колдун.

– Получается, когда на ком-то применяют гипноз, это оставляет магический след внутри?

– Иногда и снаружи, если мастер пользуется вспомогательными средствами. Ты рассказывала, что Генрих пользуется ладаном, а один запах вбирает в себя другой. В любом случае, после смерти большинства глубинных следов не добыть, – Берингар помолчал, глядя на Ингрид, а потом сам вернулся к больной теме: – Поэтому над писарем надо было работать, пока он не умер. Над ним и работали, только не мы.

Адель задумалась о своих снах. Ей недавно снился кошмар, но он был нелепый и похожий на обычное сновидение, когда видишь то, чего боишься наяву. В деревне этого урода Никласа на Армана, Милоша и Лауру наслали злой сон, но они справились при помощи амулетов, разбудили друг друга и остались невредимы. Какая-то неоформленная мысль не давала ей покоя, однако гораздо больше тревожили насущные проблемы – в доме Клозе, в их доме, в её доме умер человек. Ничего хорошего это не сулило.

Адель дождалась, пока Берингар объяснит ситуацию тёте и Барбаре, пока Юлиана спустится на этаж слуг для повторного осмотра тела (не исключён и яд), пока они останутся одни. И задала главный вопрос:

– Если Ингрид действительно убили, кто это сделал и зачем?

***

В то же утро, пока Адель Гёльди ещё спала, Арман получил письмо.

Исписанный приятным разборчивым почерком лист бумаги лежал в плотном конверте, запечатанном сургучом. Наверное, изображение на печати что-то означало, но всех тонкостей колдовского быта Арман так и не постиг. Он прочитал короткое приглашение несколько раз, ища подвох, и не обнаружил ничего предосудительного. Можно было отказаться или проигнорировать условия, но это невежливо, и он начал собираться, стараясь разобраться в своих ожиданиях и чувствах.

После бала Арман спал спокойно, как будто пережитые потрясения вытолкнули из головы все прежние кошмары. Да и потрясений-то – кот наплакал, стыдно! Он так и не понял, почему короткий невнятный разговор с матушкой Эльзой вызвал такое же давящее чувство, как осязаемые сны, превращение в мёртвого писаря и тревога за книгу, не понял и списал на духоту, тем более что замок Портамна в самом деле принял слишком много колдунов и ведьм за раз. Лотта спасала каких-то горных птиц и не навещала его, амулеты Лауры висели над изголовьем, Арман собирался в гости к Милошу и к сестре, но всё же он ничего не забыл и не ждал добра со всех сторон.

На десятое перечитывание письмо оставалось таким же безобидным.

Арман понимал, что ему следует с кем-то посоветоваться, однако адресант вежливо просил беседы наедине по вполне понятным причинам. Кроме Берингара, Арман мог бы спросить совета у Милоша, но тот ясно дал понять, что вмешиваться не хочет. Вот его родственники-дипломаты могли бы подсказать, а с чем? Идти или не идти? Конечно, идти, а на ход разговора они никак повлиять не смогут. Приходилось рассчитывать на себя.

– Мельхиор!

Чёрный пёс, тяжело дыша, ввалился в кабинет. В коридоре он стыдливо припрятал убитую на обед птицу.

– С ума сошёл? Не вздумай так делать при Шарлотте, – отчитал Арман и потрепал его по загривку. – Остаёшься за старшего. Не ешь штору, не пей чернила.

Мельхиор издал звук, который хозяин ошибочно толковал как согласие, и застенчиво посмотрел на штору. В следующую минуту его выпихнули из кабинета и закрыли дверь – Арман решил не полагаться на одни слова и, в общем-то, был прав.

Он оделся как можно приличнее, почистил шляпу, захватил трость и достал ключ, что лежал в конверте в отдельном бархатном мешочке. Арман не имел понятия, нужно ли ему вернуть мешочек или можно оставить себе, поэтому на всякий случай положил в карман. Предчувствия спали, и это настораживало: затишье перед бурей, передышка в бешеной гонке не на жизнь, а на смерть, вдох между плачем и криком.

Открыв дверь, он вышел не в Лион, а на площадь в центре Берлина. Арман оглянулся снова, и на этот раз за его спиной оказалось здание Королевской оперы – вот почему в спину доносились звуки музыки. Снаружи площадь царапал слабый солнечный луч, единственный, которому удалось пробиться через хмурое ноябрьское небо. Слева от Армана был Собор Святой Ядвиги, чей купол величаво пузырился над колоннами и арками, а справа – университет, не так давно занявший место пустующего дворца.