При всех своих недостатках люди были упорны и изобретательны.

Он бросил пузырь с водой в сумку, которую закрыл и перекинул через голову и одно плечо. Его человек, вероятно, была бы рада увидеть, что ее вещи возвращены.

Уголок рта Фальтириса дернулся.

Он подавил эту улыбку целеустремленным хмурым взглядом, подчеркнув ее рычанием. Он не стал бы принимать во внимание ее счастье и не стал бы из кожи вон лезть, чтобы угодить ей.

Но его губы все еще покалывало от вспомнившегося ощущения ее рта, такого мягкого и податливого, прижатого к ним, и в его сердце вспыхнул огонь.

Его хмурый взгляд исчез. Он сказал себе, что это из-за замешательства — с чего бы ей хотеть соединить их рты? С чего бы ей хотеть соприкоснуться их губами? Все, что имело значение, — это встреча их тазов, скольжение его члена в ее канале. Какое отношение ко всему этому имеют рты?

«Разве я не жаждал провести языком по ее коже, попробовать ее на вкус? Разве я все еще не жажду этого?»

«Разве я не жажду снова ощутить прикосновение ее губ?»

— Человек поселился в моем сознании, как паразит, — пробормотал он.

Но в глубине души он знал, что все не так просто. Хотя брачные узы служили постоянным напоминанием о ней, хотя красный жар поддерживал его желание к ней ярко горящим, частью этого был просто… он.

Потому что, несмотря ни на что, в ней было что-то интригующее, что-то манящее. Что-то, чем он мог бы восхищаться.

С гортанным рычанием Фальтирис бросился бежать, расправил крылья и взмыл в воздух. Первые лучи золотого солнечного света пробились над горизонтом, окутав землю золотым сиянием и заставив все скальные образования отбрасывать длинные, глубокие тени. Большая часть неба оставалась затянутой облаками, но он мог сказать только по влажности, что сегодня дождя не будет. Эта гористая земля — и пустыня под ее пристальным взглядом — еще некоторое время будут оставаться сухими.

Фальтирис осмотрел землю, выискивая признаки движения, признаки животных или их прохождения, так легко погружаясь в охоту, как будто его последняя охота была вчера, а не десятилетия назад.

«Но я действительно охотился прошлой ночью».

«Все просто закончилось тем, что я стал добычей».

Фальтирис тяжело приземлился прямо у входа в пещеру. Он без церемоний бросил свою добычу на пол и потряс руками, желая снять напряжение с пальцев. Не часто физические нагрузки причиняли ему дискомфорт, но удержание туши зверя, который был длиннее, чем он был ростом в этой форме, потребовало гораздо больших усилий, чем он ожидал — не из-за дополнительного веса, а из-за того, насколько большой, неуклюжей и безвольной была его ноша.

Как будто сумка человека, неоднократно падавшая не на свое место, чтобы несколько раз ударить Фальтириса по руке и ребрам, не была достаточно раздражающей, как будто пряди его гривы, постоянно задувавшие ему в глаза и рот, не были достаточным препятствием, мертвый бык из песчаника раскачивался и шлепался на протяжении всего возвращения в логово. Эти беспорядочные движения снова и снова нарушали и без того шаткую стабильность Фальтириса, делая этот последний полет самым медленным и неуклюжим со времени его превращения.

Он заглянул глубже в пещеру. Человек был на полпути по туннелю, недалеко от того места, где он ее оставил, сидя спиной к стене. Она была неподвижна, если не считать едва заметного вздымания и опускания груди, свидетельствовавшего о ее дыхании. Она спала?

Фальтирис должен был спать. Он должен был быть глубоко погружен в свои мечты до тех пор, пока этот человек не превратился в седую шелуху под суровыми ветрами пустыни, пока ее дети не выросли, пока…

Фальтирис зашипел и хлопнул себя рукой по груди. Его внутренний огонь пылал достаточно жарко, чтобы сжать его сердце и украсть дыхание из легких. Он согнул пальцы, царапая когтями чешую, как будто мог избавиться от этого внезапного дискомфорта.

Он знал, что вызвало эту боль, знал, что вызвало эту последнюю вспышку в его сердце — мысль о том, что она родила потомство другого мужчины.

«Неужели я пал так низко, что разозлил себя собственными размышлениями о том, что могло бы быть?»

Ответ пришел без промедления — да.

Не имело значения, была ли она человеком или драконом, русалкой или проклятым горным козлом. Теперь она принадлежала Фальтирису, и только ему. Он не позволил бы ни одному другому мужчине даже взглянуть на нее неподобающим образом. Хотел он ее или нет, этот человек принадлежал Фальтирису.

Конечно, это не означало, что он должен был радоваться этому. Это не означало, что ему нужно было гордиться тем фактом, что он принес ей еду домой. Это не означало, что он должен был поддаться своему внезапному, глупому порыву лечь рядом со своим человеком и присоединиться к ней в безмятежности сна.

Фальтирис резко покачал головой и оторвал от нее взгляд. Его крылья плотно прижались к спине, а хвост беспокойно хлестал, когда он наклонился вперед, чтобы схватить быка за густую гриву и плоть на задней части шеи.

Тело, разум и душа — все предавало его. Но что оставалось, чтобы противостоять заклятию этого человека?

«Это красный жар. Я получу контроль, как только комета пройдет».

Это должно было бы обнадежить, но он счел эту мысль неубедительной.

Фальтирис оскалил зубы и выпустил небольшую вспышку пламени из ноздрей, когда взвалил быка из песчаника на плечо. Он прошел вглубь пещеры, пристально глядя на нее во время своего приближения. Когда он добрался до человека, Фальтирис остановился перед ней и продолжал смотреть. Он едва осознавал тяжесть на своем плече, пока проходили неисчислимые мгновения.

Ее темная грива свободно спадала на плечи, взъерошенная и блестящая в лучах солнечного света, проникающего так далеко в туннель. Ее полные розовые губы были расслаблены, а пышные темные ресницы веером лежали на щеках с розовым оттенком. Она сидела, склонив подбородок, скрестив руки на груди, как будто пытаясь удержать разорванную тунику закрытой — но ее руки, должно быть, ослабли во сне, потому что один из этих холмиков вырвался из-под ее одежды, его темный пик дразнил его.

Как ему все еще удавалось сопротивляться тому, чтобы взять их в руки? Они были круглыми и гладкими, если бы не темные круги на их вершинах, которые затвердели в маленькие бугорки, и то, как они двигались, когда она это делала…

Были ли они твердыми или уступчивыми? Могли ли они быть и тем, и другим?

Его пристальный взгляд проследил узоры на ее коже от тыльной стороны ладоней и до рукавов, которые были натянуты до середины предплечий. Многие элементы, составляющие эти знаки, были абстрактными формами и линиями, но некоторые из них выглядели как цветы — как те самые цветы, которые даже сейчас цветут в пустыне. Эти отметины только подчеркивали естественную грацию ее гибких конечностей. Он не думал, что такая грация возможна в человеческом облике, но она не оправдала его ожиданий.

Бледные шрамы также отмечали ее кожу здесь и там, некоторые едва отличимые от ее неповрежденной плоти, в том числе тонкий шрам на тыльной стороне ладони. Это привлекло его внимание к ее пальцам; они были длинными и тонкими, грубыми и элегантными одновременно. Он уже почувствовал часть их силы — ничтожную по сравнению с его собственной, но удивительную для такого маленького, хрупкого на вид человека. Эта сила была интригующей, как и царапанье ее тупых бледных когтей по его чешуе.

Как бы эти руки ощущались в других местах его тела?

Его член дернулся в предвкушении.

Фальтирис перевел взгляд еще ниже, на ее гибкие бедра и подтянутые икры, на изящные ступни и маленькие пальчики, которые также заканчивались тупыми когтями. Эти ноги тоже были сильными. Ощущение того, как они обвились вокруг его талии, как ее бедра сжимают его бедра, как ее пятки вдавливаются ему в спину, чтобы загнать его глубже, быстрее…