Глаза Эллии опустились к следующему наиболее очевидному виду — его чреслам. Его член был возбужден, его гребни блестели в лунном свете, а головка тянулась к ней. Воспоминание об этом ощущении, об этой полноте промелькнуло в ее сознании, наполняя ее вены жаром, способным соперничать с его. Боль между ее ног пульсировала, и Эллия сжала бедра вместе.

Ноздри дракона раздулись, он высунул язык, и в его груди раздалось низкое рычание. Он преодолел расстояние между ними одним шагом. Тепло, исходящее от него, вызвало у Эллии предвкушающую дрожь. Он был с ней только один раз, и она хотела большего, большего, большего.

Эллия прикусила нижнюю губу, когда он навис над ней. Голод сверкнул в его глазах. Ее кожу покалывало, готовая к его прикосновениям, готовая к нему.

Он наклонился и подхватил ее, прижимая к своей груди, одной рукой заведя ей за спину, а другой под колени.

В течение нескольких мгновений Эллия не могла думать, несмотря на свое замешательство. Это было трогательно, да, но не то, чего она жаждала — не то, в чем он нуждался. Хотя она даже не знала его имени — и было ли оно у него вообще, — по его огненному жару, пульсирующему члену и напряжению в мышцах она поняла, что ее дракону нужно освободиться.

Она страстно желала дать ему это освобождение, и не только из-за брачных уз, которые вплелись в ее сердце, подталкивая ее к нему, побуждая ее удовлетворять все его потребности. Она хотела доставить ему удовольствие, хотела провести руками по его чешуйчатой плоти, попробовать его на вкус своим языком. И она хотела, чтобы он доставил ей удовольствие в ответ.

Он понес ее к реке, его шаги были торопливыми, тяжелыми и немного нетвердыми. Не говоря ни слова, он нырнул в воду, пока Эллия не погрузилась по шею. Течение смыло грязь и пот с ее кожи, и одежды.

— Спасибо, — сказала она, когда он вышел на берег.

Дракон зарычал и встряхнулся, расправляя крылья, чтобы стряхнуть с них воду.

Эллия положила руку ему на грудь. Тепло разлилось по ее ладони, и она почувствовала ровное, сильное биение его сердца. Его хватка на ней усилилась, но это было не больно — это было безопасно, надежно и просто немного собственнически.

— Дракон, тебе не нужно…

«Быть таким упрямым», — хотела сказать она, но ее слова оборвал испуганный крик, когда он оторвался от земли и захлопал крыльями, поднимая их высоко в воздух.

Желудок Эллии сжался и скрутился в узел. Она обвила руками шею своего дракона и вцепилась так крепко, как только могла, стараясь смотреть куда угодно, только не на землю, которая с каждым взмахом его кожистых крыльев удалялась все дальше и дальше. Ее желудок опускался с каждым погружением, когда он взлетал все выше и выше.

Не желая видеть, сколько пустого воздуха было под ними, Эллия уткнулась лицом ему в шею. Его запах — земля и дым, смешанные с чем-то экзотическим — наполнил ее чувства. Грудь дракона заурчала, и его руки согнулись, прижимая ее к себе чуть ближе.

Несмотря на свой страх несмотря на то, что ее желудок хотел взбунтоваться с каждой неуверенной каплей, Эллия улыбнулась.

«Он вернулся за мной».

Фальтирис стиснул челюсти и расправил крылья, напрягая новые мышцы, которые управляли ими. Он покачнулся, изо всех сил стараясь сохранить плавность полета, и человек крепче сжала его шею. Вся эта ситуация была унизительной во многих отношениях, о чем он не хотел задумываться — и, конечно, не помогло то, что красный жар снова смешался с огнем его сердца, что его член жаждал ощутить ее теплую, влажную человеческую щель, что его гнев был в опасности быть подавленным его голодом.

Он скользнул прямо ко входу в свое логово, подвиг, который он не смог бы совершить в своей истинной форме. Фальтирис не успел далеко зайти внутрь, когда потерял поток воздуха и упал, его грива упала ему на лицо и закрыла обзор.

Его ноги сильно ударились о пол пещеры, и он, спотыкаясь, сделал несколько шагов вперед, прежде чем восстановить равновесие и выпрямиться. Женщина выпрыгнула из его объятий.

Фальтирис зарычал и откинул голову назад, отбросив гриву с лица. Какой цели это служило, кроме как попаданию в рот и глаза? Это было почти так же раздражающе, как и этот человек.

Его женщина, казавшаяся бледнее, чем раньше, отступила и упала на колени, наклонившись вперед, чтобы положить руки на землю. Ее плечи вздымались от неровного дыхания.

— Что ты делаешь, смертная? — спросил он.

— Борюсь с болезнью, — сказала она.

Его сердце вспыхнуло в тревоге, и он сделал шаг к ней, прежде чем заставил себя остановиться. Разве он недостаточно заботился об этом человеке? Неужели он уже недостаточно сделал для нее несмотря на то, что она сделала с ним? И все же он не мог удержаться от вопроса.

— Какая болезнь?

— От полета, — она испустила долгий, прерывистый вздох, — я думаю, тебе лучше всего остаться на земле.

— И что ты хочешь этим сказать? — прорычал он сквозь оскаленные зубы.

Женщина подняла голову, нахмурив брови, когда встретилась с ним взглядом.

— Я видела птиц всех видов в полете, и у тебя нет их грации.

— Потому что человеческая форма неспособна к изяществу.

Фальтирис пристально посмотрел на нее, но это не возымело желаемого эффекта — она не отвернулась в страхе, не задрожала и не закричала, даже не вздрогнула. И его проклятый затуманенный жаром разум воспользовался возможностью оценить красоту ее лица.

«Она двигается с изяществом».

Фальтирис зарычал при этой мысли и прошествовал мимо человека, подставляя ей спину, когда он углубился в свое логово. Тихий скребущий звук, сопровождаемый мягким шлепаньем босых ног по песчаному полу, сказал ему, что она идет следом.

— Люди вполне способны быть изящными, — сказала она.

Образ ее обнаженного тела мелькнул перед его мысленным взором, едва не вызвав еще одно рычание из его груди. О, в ее облике была грация, но это не означало, что он должен был это признавать. Это не означало, что ему это должно нравиться.

И он ненавидел тот факт, что растущей части его это нравилось.

— Ты также способна быть убитым паразитами, — ответил он. — Я должен быть впечатлен?

Она зарычала. Зарычала. Этот звук проник прямо в его член, заставляя его пульсировать достаточно сильно, чтобы его шаги почти сбились. Семя просочилось из его кончика, и ему потребовалось все, что было в нем, чтобы удержаться от того, чтобы обхватить его рукой, чтобы облегчить боль, или от того, чтобы развернуться, прижать свою женщину к земле и вонзиться в ее тугие, горячие глубины.

«Моя женщина. Моя женщина».

«Нет, она всего лишь человек, — слабое, недолговечное существо, не имеющее никакого значения».

— Я охотница. Я убила много зверей и обеспечила свое племя, — сказала она.

Гордость в ее голосе, уверенность и сила подействовали на него почти так же сильно, как и ее рычание. Охотница. Воин. Такая пара, на которую он мог только надеяться.

«Нет! Я этого не принимаю. Я не принимаю ее».

Брачная связь снова обвилась вокруг его сердечного огня, сжимая, как будто напоминая ему, что у него не было выбора — его согласие не изменило ситуацию. Он мог бы ненавидеть ее с огнем и яростью, способными соперничать с солнцем, но он останется привязанным к ней. И теперь он был таким же смертным, как и она.

Фальтирис заставил себя идти дальше. Он не оглядывался на нее. Он не поддастся своему приводящему в бешенство, иррациональному, невыносимому желанию к ней.

— Хотел бы я убить тебя.

Ее шаги стихли, и Фальтирис почувствовал, как расстояние между ними увеличивается с его шагами.

— Тогда сделай это, — бросила она вызов.

Он остановился и склонил голову, расправив плечи, расправив крылья и хлестнув хвостом. Тепло текло по его венам, распространяясь от сердца наружу, чтобы полностью наполнить его.

— Ты не можешь этого сделать, не так ли? — спросила она. — Как бы ты ни хотел, ты не можешь.