Билет не относился к предметам антиквариата. Он пришёл с чёрного рынка. Хотя война утихла, трансатлантические полёты ещё толком не возобновились, а теми рейсами, что уже были открыты, пользовались в основном госслужащие да крутые бизнесмены. Клерки МИДа иногда выбрасывали на чёрный рынок билеты, от которых отказались по каким-то причинам, вынужденно отменив поездку. Говорили, что тут эти билеты можно приобрести дешевле. Ну, слухи ходили.

Баррабас стоял на краю толпы, колыхавшейся туда-сюда по переулкам, и смотрел, укрывшись под тентом, как Джо Энн торгуется с седовласым человеком, у которого были крохотные глазки и нос картошкой. Джо Энн от него отделяли футов тридцать, она стояла в антикварной лавке спиной к Баррабасу; он знал, что она пришла сюда не антиквариат покупать, а билеты: в этом квартале торговали в основном ими. Той ночью в баре, подвыпивши, она сболтнула, что, если Купер не поможет, она попытается искать помощи на чёрном рынке. Судя по тому, как она резко качала головой и сердито махала руками, цена оказалась для неё высоковата.

Воскресенье выдалось тёплым, и Портобелло переживала эпоху возрождения. Там и сям шастали зеваки и завсегдатаи лавок, музыканты и жонглёры, слонялись мимо ларьков под открытым небом и старых витрин, выглядывая всё подряд — от эксклюзивных редкостей до дряни на вес. Большую часть войны жизнь на Портобелло-роуд едва теплилась. Но теперь новосоветчиков отогнали за их границы, коммерция потихоньку восстанавливалась. В скором времени наладится регулярное авиасообщение, и в Хитроу яблоку негде будет упасть. Но Баррабас знал, что Джо Энн тошнит от Лондона и от ожидания.

Она полезла в сумочку. Пора было вмешаться.

Баррабас ввинтился в толпу, получив вдогонку несколько язвительных замечаний, распихал очередь локтями и ввалился в лавку. Тут было сыро, темно и тесно. Вся мебель — старомодная, не такая, как в новых лавках, где антиквариат раскладывали по новеньким витринам под мягкими точечными светильниками в атмосфере постмодерна. Эта лавка помнила ещё середину двадцатого века, накапливая пыль и сомнительного происхождения доходы.

— Я бы не советовал, Джо Энн, — сказал Баррабас.

Она напряглась, потом бросила на него озлобленный взгляд через плечо.

— Оставь меня в покое.

— Если билет тебе по карману, значит, это фальшивка, — пояснил Баррабас. — Сколько бы ты за него ни заплатила, это явная фальшивка.

— А теперь слушай сюда, парень, — начал человек за конторкой. — Я в этом деле уже...

— Заткнись, — бросил Баррабас.

Джо Энн, раскрасневшись от гнева, обернулась.

— Ты продолжаешь задирать людей, распуская передо мной хвост?

Неправильный подход, подумал он и сменил тактику.

— Ты права, — сказал он и развернулся к владельцу лавки. — Прости. Я за девушку распсиховался. Никаких претензий к тебе лично.

Набить бы тебе толстую морду, добавил он мысленно.

Джо Энн поглядела немного на лежащий перед нею билет, хмурясь.

— Да пошёл ты, Патрик.

Она застегнула сумочку, резким движением повесила на плечо и протолкалась мимо Баррабаса к двери.

— Но мисс!.. — начал было торговец.

Баррабас усмехнулся.

— В следующий раз тебе повезёт, я уверен!

И вышел следом за Джо Энн. Она что-то крикнула ему через плечо. Рядом выступала группа из одного человека: он руками играл на банджо, коленями — на цимбалах, губами — на гармонике, а ногами — на педалях ударной установки, добавляя существенную долю шума к уличному гудению электроавтомобилей, фырчанию метанольных грузовиков и шипению внедорожников на топливных элементах, так что Баррабас не расслышал слов Джо Энн. Но уловил суть.

— Ладно-ладно, я сейчас отвалю, прочь из твоей жизни, клянусь! — крикнул он, догоняя её. — Только выпей со мной чаю, может, чипсов погрызи. А? И потом, если твоё мнение не изменится, я печально отвалю из твоей жизни раз и навсегда. Прости за то, как я себя повёл тогда ночью. Пожалуйста.

Она остановилась, обернулась и намеренно громко выплюнула ему в лицо:

— Я не трахаюсь с расистами!

— Послушай, меня таким вырастили, понимаешь? В смысле, я над этим думал... Я решил, что ты, наверное, права. — Он задумался, убедительно ли солгал. И понял, что не уверен, лжёт ли вообще. — Просто посиди со мной немного и послушай, что я тебе скажу.

Она смотрела на него.

— Я добьюсь разрешения стереть тебе те воспоминания, — добавил Баррабас. — Пойдём. На чашку чая.

Она неохотно тряхнула головой.

— Ладно. На несколько минут, не больше.

Лагерь беженцев, окрестности Парижа

Автономное орудие ВА пёрло прямо на дерновые лачуги, вертя пушкой; танк утюжил хижины, завывая турельными сиренами. Он был цвета хаки, ехал на блестящих гусеницах из нержавеющей стали, а формой напоминал тупую мотыгу с передовой турелью, напичканной электронными сенсорами. Обитатели лагеря разбегались прочь с его пути, дети кричали и улюлюкали, кто-то — испуганно, а кто-то — радуясь перерыву в монотонной жизни. Матери хватали их на руки или тащили за собой.

На роботанке с передка виднелось изображение Триумфальной Арки, нового символа Партии единства, а по бокам — крест и глаз, символы Второго Альянса. На пути танка очутился какой-то старик и уставился на машину в тупом недоумении; та переехала его вместе с деревянной лачугой, так что кровь фонтаном брызнула на Арку из раздавленного рта.

— Как обычно, неотразимы в борьбе за умы и сердца, — бормотал Роузлэнд, заходя танку слева.

Пушка извергла пламя. Во все стороны раскатился оглушительный грохот, и прямо перед хибарой партизан разорвался снаряд. Земля задрожала. Полетели обломки и осколки. Поднялось облако сине-чёрного дыма, удлинилось на ветру и окутало Роузлэнда. Он закашлялся, во рту возник вкус химикатов и нефти. Куски гудрона и дерева, полыхая, падали с неба. Следующим выстрелом танк наверняка поразит саму лачугу.

Он слышал, как Торренс орёт на беженцев, призывая их спасаться. Он видел, как солнце сверкает на шлемах ВАшников, отряд которых, построившись шеренгами по шестеро, осторожно приближался к хижине; штурмовики держались за первым автотанком.

Торренс занялся вторым автотанком в тридцати ярдах справа от Роузлэнда; петляя между лачугами, он принялся стрелять короткими бездумными очередями, чтобы отвлечь машину-убийцу на себя. Роузлэнд побежал ко второму, думая: Это безумие. Мне бы сейчас драпать прочь отсюда.

Но он не мог. Их окружили. А Бибиш занята чем-то важным...

Теперь Роузлэнда отделяло от роботанка сорок футов, и он вообразил, как камера танка поворачивается к нему, сводя перекрестье пулемётного прицела на голове партизана. Автотанк снёс очередную лачугу, давя и круша всё на своём пути, уминая гусеницами мусор; машинерия завывала и плевалась пылью. Он один раз выстрелил в танк из «ингрэма», выбив из скошенного носа машины сноп искр; ничего не добился, только краску оцарапал.

И машина его заметила.

Пушка и пулемёт плавно повернулись к нему. Роузлэнд дёрнулся влево, уходя от дерновой лачуги Бибиш. Услышал скрежет — и свист; один из штурмовиков ВА наудачу выпалил в него. Он ощутил на груди тёплый импульс микроволновых лучей: танк выцеливал Роузлэнда.

Он нырнул за что-то металлическое, ржавое. Бам. В том месте, где Роузлэнд стоял мгновением раньше, разорвался снаряд. Ударная волна вздыбила дёрн, Роузлэнд содрогнулся. Он разглядел, что укрывается за проржавевшим корпусом старой «ауди», от которой остался один скелет, набитый мусором и лохмотьями, словно гнездо огромной птицы; наверное, здесь какой-то беженец тоже прятался.

Он слышал, как автотанк, издавая высокий свист, ползёт к старой машине. Поднял голову и взглянул через дыры в корпусе «ауди»: автотанк всего в тридцати футах, заключён в рамку окна другой машины. Далеко позади вяло тащились ВАшники, надеясь, что автотанк сделает за них всю работу.

На полпути от Роузлэнда к танку, на импровизированном матрасе, сделанном из обивки сидений старой «ауди», кто-то лежал. Сиденья раньше выдрали из машины и вытащили на солнце. Роузлэнд увидел, что это женщина, неопределённого возраста; она явно чем-то болела, возможно, холерой. Слишком ослабела, чтобы бежать, и просто понадеялась, что автотанк её не зацепит. Но Роузлэнд, на её несчастье, укрылся прямо за машиной, и автотанк теперь пёр на беженку, завывая сиренами.