Он сполз на пол; пистолет выпал из дрогнувших пальцев. Во взгляде застыл немой вопрос.

— А что ты себе думаешь? — проговорила Марион. — Думаешь, мы тупые чиксы, которые срут по твоей команде срать? Мы люди, чувак, мы не идиотки, не автоматы, мы не нанимались убивать горстку детей, чьих имён даже не узнали бы. Ты в курсе?

Но он её не услышал.

В коридоре раздался топот, потом дверь снова повалили, но на сей раз более аккуратно. В каюту заглянули Клэр и вооружённый до зубов мужчина в ковбойской рубашке. Их защищал прозрачный портативный бронещит.

Марион подошла к двери, швырнула пулемёт на пол и наподдала по нему ногой, так что оружие улетело далеко в коридор. Арья с Жанной последовали её примеру.

Клэр высунулась из-за пластикового щита. Вид у неё был измождённый, перепуганный и одинокий.

Марион подняла руки.

— Вы собираетесь нас посадить за решётку, убить или что?

Клэр со вздохом ступила в каюту, осмотрела труп Уитчера и заметила пистолет у его руки.

— Мы совсем недавно узнали, что он творит, — сказала Арья.

Клэр кивнула.

— Если так, то к вам никаких претензий. Фактически...

Она обернулась и, переключившись мыслями на что-то другое, побрела к двери. Потом бросила, словно бы невзначай:

— Фактически вы можете здесь остаться, если вам нужна работа. Думаю, умные женщины нам пригодятся.

Париж

Когда сигнала не последовало, она догадалась: что-то пошло не так. Этот Уитчер был фанатично пунктуален, до мозга костей. Если не связался с ней вовремя, значит, ему помешали.

Начхать на его план, подумала Пазолини. Мне это не нужно. У меня свои план.

Она отвернулась от терминала спутниковой связи и вышла из старой квартиры с пакетом, где был стеклянный контейнер. Ещё взяла документы и фейковый нацистский манифест, по которым в ней бы определили агента Второго Альянса.

Она отправилась на вокзал, чтобы сесть на единственный поезд в Германию. В Берлин. Там, в Берлине, помещался командный центр НАТО.

Снаружи стояла тёплая ночь. Сияли прекрасные звёзды. Ей вспомнился пляж на Сардинии, маленькая синяя рыбацкая лодка и стихи, некогда зарытые в песке. Теперь поэма станет реальностью.

В пакете был стеклянный контейнер, а в контейнере — смерть, а смерть несла свободу и конец одиночества.

ВольЗона, к западу от побережья Марокко

Торренс терпеть не мог западный сектор ВольЗоны.

В какой-то мере оттого, что этот участок искусственного острова напоминал ему США. Торчащие отовсюду небоскрёбы, не такие высокие, как на его родине — всего-то тридцать или сорок этажей, но в той же комбинации монолитного тонированного стекла и ревизионистских стилистических заимствований из архитектуры начала двадцатого века, отделанные с занятным, порой забавным излишеством — и ох уж эти омерзительные в оптимальной планировке своей маленькие торговые центры у подножия.

День выдался жаркий, солнце африканского побережья отражалось от десятка тысяч стеклянных плоскостей. Он порадовался, что захватил с собой зеркальные очки, но их было недостаточно. Лучше бы весь костюм был зеркальный.

Носил он, впрочем, дешёвенькую синюю распечатку курьера и панаму, прикрывавшую повязку на голове. На панаме значилось: СЛУЖБА ДОСТАВКИ ЗАПАДНОЙ ВОЛЬЗОНЫ. При Торренсе имелись пакет размером с книгу и телеклип. Пакет был самый обычный, стандартная упаковка «Фед-Экс», предназначенный одному из ВольЗонных инвестфондов; по легенде, содержал он документы из филиала Банка Бразилии (одного из крупнейших международных банков) в восточном секторе ВольЗоны. Обычный пакет, доставленный той же службой, чьими услугами они регулярно пользовались. Должно сработать. На случай, если не сработает, у Торренса в кармане лежал дротикомёт, стреляющий пульками со снотворным, и оставалось надеяться, что препарат подействует так же быстро, как заверил Бадуа.

Он поднимался в лифте. Станция «Музак» играла выхолощенную версию хитового сингла группы Living Dead: Моя смерть — твоя смерть, это смерть всего херова мира... Песня абсолютно нигилистическая, с анархическими корнями, и так же абсолютно опошленная попсовой жвачкой. Ему подумалось, что в скором времени на волнах «Музака» можно будет услышать Жерома-X. Жером не собирался надолго с ними задерживаться; подождёт лишь, пока ему выплатят всё обещанное.

Он поднял руку и коснулся нового уха. Будто родное. Тело вроде бы не собиралось отторгать искусственный орган.

Ах ты ж сукин сын, лучше бы ты стал героем.

Он обнаружил себя в коридоре пятнадцатого этажа. Он шёл навстречу столику ресепшионистки. Ему казалось, что он наблюдает за своими действиями в замедленной съёмке, словно за кадрами старого триллера. Хичкоковского. Камера подъезжает всё ближе и ближе к ресепшионистке, секретарша поднимает голову; путь по коридору будто в вечность растягивается. Может, их насторожит, что он прихрамывает на раненую ногу?

А чего я опасаюсь-то? Что должно удивить эту цыпочку в облике высокого азиата-полукровки из службы доставки? Она таких курьеров каждый день видит, самых разных сортов. Они не пользуются услугами постоянного курьера. Значит, и волноваться нечего.

За спиной ресепшионистки стоял парень с прицепленной к серому костюму из настоящей ткани пластиковой карточкой и смотрел на Торренса ровным, пытливым взглядом профессионального эсбэшника. Надо полагать, натаскан ВА.

Банком управляла боливийская фирма. Вероятно, основанная в прошлом веке на деньги от торговли кокаином. У боливийских нацистов были связи в криминальной среде.

Вероятно. И возможно, что, если ВА связан с этими людьми, стирание счетов ничуть не помешает банку предоставить средства ВА. Если так, то вся эта хреномутия бессмысленна.

А возможно, это нормальный, законный банк. В каковом случае...

Не надо об этом думать. Ты всего лишь курьер. Улыбайся непричёмно. Жуй жвачку. Сделай вид, что тебе не терпится сбежать на обеденный перерыв.

— У меня пакет для Йоста, — сказал он, глянув на адрес. — Генри Йоста. Вице-менеджера по чему-то там непроизносимому.

— Староват ты для такой работы, — отозвался эсбэшник. В тоне его не было подозрительных ноток, он просто размышлял вслух.

— Угу, в таком возрасте уже полагается стоять на стрёме и приглядывать, что за курьер к тебе припёрся, — сказал Торренс.

— Идиот. Шуток не понимаешь. Ладно, давай.

Торренс посмотрел на него с таким видом, будто молчаливо посылает нахер, и положил пакет на стол секретарши.

Она с отсутствующим видом черканула подпись на линзе его телеклипа.

— Можете идти, — сказала девушка.

Англичанка. Интересно, с каких пор англичанки-секретарши стали частью обязательного этикета? Во всяком случае, раньше, чем он мог припомнить. Торренс полагал, что это элемент бессознательного классового разделения.

Её подпись истаяла в телеклипе. Больше в телеклипе никаких данных не было, но секретарша этого не знала.

А что, если этот чувак из СБ захочет просмотреть записи или связаться с компанией, пока я ещё не уехал? подумал Торренс. Почему Стейнфельд поручил это дело мне? Я ж, блин, не актёр. Лучше было послать Роузлэнда. Он бы тут органичнее смотрелся.

Но охранник как раз отвлёкся на проходившую по коридору высокопоставленную сотрудницу; он ел глазами её обнажённые ноги и упакованную в западноафриканский купальный костюм задницу. Купальные костюмы в офисе? Мода ВольЗоны, надо полагать, подумал Торренс.

— Можете идти, — повторила девушка.

— Спасибо, — Торренс постарался не сорваться на бег, уходя к лифту.

Двери смыкались за ним, когда заорали сирены. Вот же ж твою мать, Стейнфельд же клялся, что эта чёртова машинка защищена от детекторов.

Он почувствовал толчок. Кабина остановилась. Свет погас. Он застрял между этажами во тьме.