Стоунер перехватил её у лифта и вошёл в кабину вместе с Клэр.

— Послушай, — начал он, когда двери сомкнулись. — Ты собираешься послать сообщение в Хайфу?

Он имел в виду контакты НС в израильском Моссаде. Маршрутизатор к Новому Сопротивлению Европы.

Она кивнула. Стоунер вынул флэшку и отдал ей.

— Я как раз собирался попросить у тебя разрешения передать кое-что от себя — не будешь так любезна переслать и стереть? Но... прежде чем зашифруешь, прочти. Тебе... может оказаться полезным. Не слишком срочно, но... я хотел тебя уведомить.

— Ну да, само собой. Но о чём это?

— Просто... прочти. Весь текст.

Он вышел на следующем этаже. Клэр задумчиво проводила его взглядом. Стоунер явно намекал на большее, чем осмеливался озвучить.

Войдя на комм-узел, она загрузила сообщение, вручённое Стоунером, и прочла его. Разведданные, ничего особенного. Но, дойдя до конца, она догадалась, что имел в виду Стоунер. Эти слова предназначались Смоку и Стейнфельду — только для их ушей.

Уитчер продолжает скрытничать. Он что-то от меня утаивает и сильно осторожничает. Я не могу его обвинить ни в чём конкретном. Не думаю, что он переметнулся. К ВА он испытывает почти патологическую ненависть. Но кое-какие операции его собственных агентов (в т. ч. на базе в округе Ориндж) пока остаются для меня загадкой. И его речи меня тревожат. Цитирую: Основная мировая проблема в том, что людей слишком много, ими трудно управлять. Утопия была бы возможна, действительно возможна, мы бы построили общество расовой гармонии, где все расы жили бы в мире и полном равенстве, но для этого население не должно превосходить нескольких миллионов человек... Он имеет в виду: население всей гребаной планеты не должно превосходить нескольких миллионов. Не знаю, может, я параноик. Может, это ничего и не значит...

Париж, Тринадцатый центр обработки

— И где Стейнфельд? — спросил Роузлэнд.

— Он в Египте, — сказал Дэн Торренс, — ищет резервные варианты для нас.

— Так, значит, он не пойдёт с нами на дело? — воскликнул Роузлэнд. — Иисусе!

— Иисусе? Ну ты и еврей.

— Ладно, ладно: Мойша! Ты доволен? Я вот не очень. В смысле, это же тонкая работа, разве нет? Не то чтоб я тебе не доверял, но... я...

Роузлэнд замялся.

— Всё в порядке, чувак. Я понял. Я бы тоже не против, чтоб он тут был.

Они притаились на чердаке, близко к высоткам концлагеря, но не настолько близко, чтоб их заметили. Они оглядывали горизонт, готовясь подать сигнал товарищам. Ночь была тёплая, дул приятный ветерок. Снаружи по крыше шелестели и порхали какие-то бумажки.

Ну ты и еврей, сказал ему Торренс. Это он так шутит. Не расист, но чувство юмора у него слабовато. Что до самого Роузлэнда, то чувство юмора к нему начало возвращаться лишь на прошлой неделе. Для шуток нужны силы. Торренса юмор Роузлэнда, казалось, слегка настораживал, и он считал для себя необходимым время от времени участвовать в разговоре. Как говаривал дядя Роузлэнда, Дэйв Майерс, люди без чувства юмора не должны пытаться выглядеть смешно. К Торренсу это вполне относилось. Слабовато у него ЧЮ, слабовато. Но стоит лишь высказать при «Остроглазе» вслух нечто подобное, и тебе не поздоровится.

Роузлэнд старался думать о чём угодно, но не о предстоящем задании. Он был напуган. Он страшился возвращаться в Тринадцатый центр. Он боялся увидеть кровь невинных и виноватых, смешанные воедино.

Просто сделай это, приказал он себе. Просто выполни эту работу.

Торренс смотрел в одну точку через щелюгу в черепице. Роузлэнд заметил, как он напрягся; а может, не заметил, но лишь почувствовал во мраке. Услышал, как Торренс говорит в гарнитуру:

— Вот. Сейчас меняются часовые. Туристы, приготовьте фотики!

В гарнитуре затрещало, прозвучал быстрый отзыв, и Торренс метнулся к выходу с чердака, лязгнув своей пушкой по навешанной аппаратуре. Роузлэнд последовал за ним, перекинув своё оружие через плечо на ремне; спустя несколько минут они уже лезли наружу через окно первого этажа на узкую короткую улочку за полуразваленным зданием, где их дожидались остальные бойцы.

Тут были Пазолини, Муса, Джидда и француженка, которую звали Бибиш: бледная, долговязая, с узким длинным лицом, молчаливая, но умелая в работе с пулемётом. С остальными Роузлэнд ещё не успел толком познакомиться. В следующее мгновение они сгрудились у поворота, озарённые светом полной луны; рядом оказалось окно заброшенной мясной лавки. Они дожидались, пока Торренс скоординируется с остальными группами через гарнитуру. В этот миг Роузлэнд обнаружил, что смотрит на собственное отражение в уцелевшем оконном стекле. Роузлэнд в последнее время питался хотя и скромно, однако регулярно, и лицо его слегка округлилось; обычно он выглядел почти здоровым, но не в этом отражении. В приглушённом лунном свете отражение походило на труп с выклеванными глазами, лицо казалось сложенным из одних плоскостей да мелких теней. Было похоже, что смотрит он на пришельца из иного измерения, обители мёртвых. Точно так же выглядел Роузлэнд в концлагере, который ВАшники окрестили центром переработки.

Он смотрел на себя и думал: Вот я какой внутри.

Ему всегда были очень симпатичны дети. Он помнил, что в центре переработки дети томились тоже — помнил, как они умирали от дизентерии, холеры и голода, дёргаясь в спазмах непрерывного поноса, пукая до тех пор, пока нечем уже было пукать, отчаянно взывая о воде; тупое страдание проступало на родительских лицах, когда те объясняли детям, что пайки снова урезаны; когда родителям приходилось признать: Мы бессильны помочь своему ребёнку. Мы даже утешить его не в состоянии.

Однажды утром кого-то пристрелили за то, что поделился своей водой; по каким-то причинам это воспрещалось. А дети, медленно умиравшие в муках, взмолились о воде, и родители принялись укачивать и утешать их, но потом один из ВАшников, которому это надоело, гаркнул:

— Заткните этого сученыша, или я его растопчу!

Роузлэнд видел, что творилось в ЦП, но сил сражаться у него тогда не было. Он не сказал ни слова.

Наверное, тогда-то его внутренняя самооценка сравнялась с тем, какого мнения о нём были ВАшники.

Размышляя так, он глядел в запавшие глазницы своему отражению, но тут Торренс произнёс:

— Вот оно. Готовьсь.

Оно приближалось, но пока ещё не подъехало вплотную. Оно двигалось между домов. Линию горизонта рассекали холодные, кристально-стальные, с ровными лезвиями косы арки взломанного егернаута. Далёкий звенящий грохот его приближения обычно означал, что территории, которые война пощадила, сейчас будут разрушены окончательно.

За считанные секунды они рассыпались по отведённым позициям. Муса, Джидда, Бибиш и Роузлэнд под началом Пазолини; Муса с ПЗРК; Торренс побежал навстречу второй группе повстанцев, которой предстояло нейтрализовать охрану.

Вскоре Торренс вернулся, вынырнув из переулка вниз по улице, а третья группа, оставшаяся на крыше, открыла огонь, обстреляв охрану бронебойными разрывными пулями. Скопище ВАшников, которые явились сменять вахтенных, рассыпалось; они были в новой броне из кевлара-7, лучше старых доспехов ВА, и пули взрывались либо на самом кевларе, либо на земле рядом с охранником, не причиняя существенного вреда; одна пуля, однако, нашла цель, будучи послана с высокой скоростью под нужным углом, и продырявила броню. Штурмовик упал, дёргаясь, а броня его раздулась от крови. Остальные, дезориентированные маленькими взрывами, шатались, пытаясь восстановить равновесие и изготовить оружие к бою; у них были новейшие винтовки и автоматы, «умные», компьютеризированные, но эти пушки отличались одной дурацкой особенностью: чтобы выпустить пулю, требовалось сперва навести перекрестье прицела, а затем подтвердить выбор цели, отдав команду компьютерному чипу. Пока ВАшники этим занимались, Торренс не терял времени и срезал трёх врагов, швырнув в них разрывными дисковыми гранатами. Один из дисков отразился от брони, два других прилипли к ней и взорвались. Партизан справа от Торренса упал, задёргавшись: его практически разорвало пополам очередью ВАшника, который наконец убедил свою умную пушку защитить себя.