И Торренса опять проняло чувство собственной дурацкой беспомощности, когда он подумал о том, что там творится.

Роузлэнд топтался на месте.

— Но можно же хотя бы снять нескольких ублюдков из винтовки.

Торренс покачал головой.

— Нельзя рисковать нашим выходом на Сеть. Мы сейчас, можно сказать, уже атакуем их, поворачиваем против них их же собственную жестокость. Ты понял, чувак?

— То есть мы просто снимем видео и вернёмся к себе.

— А потом используем видео.

— Люди скажут, что это компьютерная анимация.

— Ролик можно проверить. Кроме того... он просто вызовет слишком реалистичные ощущения, чтобы отрицать его подлинность.

Голос Роузлэнда стал ещё монотонней:

— Оно того не стоит. Я пошёл. Пойду кого-нибудь убью.

Торренс ответил тоном, которому научился, став офицером парамилитарного формирования:

— Нет. Нет, ты не сделаешь этого.

Роузлэнд двинулся к двери.

Торренс подумал, не пригрозить ли, что застрелит его. Но он не был уверен, что угроза подействует.

А если придётся его убить?

— Роузлэнд, — произнёс он.

Роузлэнд положил руку на шишак ручки двери.

— Если ты это сделаешь...

Роузлэнд повернул ручку.

Торренс снял оружие с предохранителя.

И сказал:

— Если ты это сделаешь, я вышвырну тебя из НС. Мы тебя отправим в Штаты, где ты будешь жить со своей семейкой долго и счастливо.

Роузлэнд помедлил и медленно обернулся.

— Я же доказал, чего сто́ю.

— Конечно.

Торренс отвёл дуло в сторону.

— Но, клянусь, я так и поступлю.

— Тебе охота свой ранг подтвердить?

— Я хочу, чтобы Сопротивление действовало слаженно, Роузлэнд. Если ты это сделаешь, тебя тут больше не будет. Ты всё равно что умрёшь. Ты больше не сможешь убивать фашистов. Не здесь. А они просто пришлют новых.

Роузлэнд смотрел на него глазами, утонувшими в пятнах теней. Он был похож на зомби.

И голос у него был как у зомби:

— Ладно. Твоя взяла.

Он вернулся на место и сел. Опёрся на винтовку и уставился в никуда.

Дом снова вздрогнул. Хэнд застонал, плечи его обвисли, и журналист разрыдался. Торренса начало тошнить.

Исследовательские лаборатории Купера,

Лаборатория 6, Лондон

— Что ты хочешь сказать: потерял с ней контакт? — Голос Купера дрожал на грани истерического визга.

— Спокойно, — сказал Баррабас. Они стояли в монтажной, плотно закрыв дверь. Тут было тесно и душно. — Да, я признаю, что облажался. Но она так или иначе снова на вас выйдет. Ей нечем платить за процедуру удаления воспоминаний.

— А почём знать? Если сообразила, что там данные по биологическому оружию, с тем же успехом может переметнуться к гребаным радикам. Куда угодно.

— Она не знает, что там.

Но ответ Баррабаса прозвучал неуверенно.

— Именно. И я хочу, чтобы ты...

— Так, стоп, — перебил Баррабас. Он успел всё обдумать. — Давайте сначала поговорим.

Купер облизал синюшные губы.

— И о чём же ты хочешь, э-э, поговорить?

Баррабас колебался. Ему пришло в голову, что кое-какая имевшаяся у него информация может послужить рычагом давления на Купера. Взамен можно что-нибудь выторговать. Но Куперу вряд ли понравится шантаж, даже по мелочи. Баррабас рисковал нажить себе лютого врага... однако ему во что бы то ни стало требовалось выйти сухим из воды.

— До меня дошли слухи, доктор Купер. О том, что вы наркоман.

Купер открыл было рот, чтобы возразить, но передумал.

— Ну и что? — окрысился он. — Я начал гораздо раньше, чем...

— Насколько сильно ваше пристрастие? — покивал Баррабас. Балансирующие инжекторы. Своего рода наркотический рыболовный крючок, имплант, который по утрам вводит стимулирующие препараты, потом транквилизаторы, чтобы сгладить острые углы, затем — ближе к вечеру — зачастую нелегальную дозу средства, вызывающего прилив чистого наслаждения, а напоследок — успокоительное и снотворное. Накачивает и выводит из-под кайфа, следя за балансировкой ощущений... постоянная балансировка, микроскопические кровеанализаторы, выверяющие уровни дневного потребления наркотиков. Вот только... до определённого момента аддикцию это устройство попросту игнорирует, а потом само по себе становится притягательней и дороже любого наркотика. Человек без него так чувствителен к переменам настроения, что и минуты в здравом уме не протянет. А через пять минут — покончит с собой.

Поэтому применение балансирующих инжекторов было запрещено. Это означало, что цена на них постоянно росла. Кто не хотел лечиться, вынужденно платил всё больше и больше. В итоге соломинка ломала хребет верблюду... или вынуждала наркомана ступать на стезю воровства. Как в случае Купера.

— Я полагаю, — сказал Баррабас, — что вы растратили средства, предназначенные на аренду высококлассного, надёжно защищённого мейнфрейма, и пустили их на оплату услуг своего барыги. А потом стали просчитывать, как бы обойтись дешёвыми мозгосдатчиками. Провели беглые прикидки... — Пастозный язык Купера снова облизал синюшные губы.

— Ты строишь предположения. Это серьёзное обвинение. ВА не потерпит...

— А то. ВА не потерпит неповиновения. И не потерпит серьёзной растраты своих средств. Ы? Кстати, я не наугад бью. Я провел... расследование.

Баррабас блефовал, но Купер попался.

— Ладно. Чего ты хочешь? — захныкал доктор. — Ты же знаешь, денег у меня нет.

— Я хочу, чтобы меня отпустили. Хочу уйти из проекта. Перевестись... ещё не решил, куда. Я вам дам знать. И ещё я хочу рекомендацию на повышение. Это вы можете мне обеспечить.

— Да, да, думаю, что да. Это так. Но послушай, дружок... — Он соскочил на приятельски-навязчивый, заговорщицкий тон, который явно счёл подходящим для беседы с человеком такого социального положения, как Баррабас. — Ты должен оказать мне ещё одну маленькую услугу. Чтобы спрятать концы в воду.

Чтобы прикрыть твою задницу, хочешь ты сказать, подумал Баррабас.

— Хорошо, дружок, поладили. Но если тебе нужно, чтоб я отыскал девушку... — Он покачал головой. — Нелёгкая задача. Мы разругались.

— Найди её. Извинись. Сделай, что должен. Найди её и скажи мне, где она. Приведи её сюда, мы с ней... поговорим. Ладно?

Баррабас пожевал нижнюю губу. Поговорит с ней? Купер?

— Да, — медленно произнёс он, подавляя сосущее ощущение в животе. — Я найду её.

В десяти милях от Парижа,

возле международного аэропорта Орли

В лагере беженцев одним становилось хуже, а другим — лучше.

Торренс, Бибиш, Роузлэнд и Хэнд брели по изрытой грязной дороге через лагерь, щурясь на солнце и тихо переговариваясь. В центральной и северной Франции наконец наступило лето. Одеты они были не по погоде, но это ничего не значило: беженцы, как правило, одевались в то, у кого что было. Торренс и компания — в грязную драную одежду, типичную для беженцев. Роузлэнд носил рекламный видеосвитер на солнечных батареях, и на груди его в данный момент демонстрировался трейлер Психопата Сэма, человека-пилы. Бибиш влезла в испачканный, покрытый пятнами спортивный костюм, а Торренс нацепил на себя в несколько слоёв драную военную форму разных армий с содранными знаками различия — для такой погоды жарковато, зато оружие удобнее прятать. Хэнд был в шерстистом синем свитере, драных брюках цвета хаки и армейских ботинках не по размеру.

Роузлэнд полагал, что по сравнению с обитателями бараков и палаток вокруг их отряд ещё роскошно вырядился. Особенно тягостно было ему видеть голодных детей, с лицами отупевшими и безразличными, словно морды телят на скотоферме.

Дети, думал он, отличаются от взрослых только тем, что личность их ещё не до конца оформлена: вероятно, глупо относиться к ним по-особому, сентиментальничать, мысленно отделяя от страдавших тут взрослых. Страдание есть страдание. Но ничего не поделаешь: при виде маленьких узников концлагеря его охватывало особенно бурное чувство насилия и неправильности происходящего.