— Анархисты подполья сотрудничают с Сопротивлением? Думал, они нас послали. НС же хочет воссоздать довоенные европейские республики. Не слишком-то анархично.

— Анархисты ненавидят фашистов ышшо сильней, чем демосоциков, даже сильней, чем республиканцев. Они напуганы, как и все на свете, пацан. У меня одна ленточка отвязалась, ты не можешь... Ай, не так туго! НС и анархистов принимает, оно ж всех к себе берёт. Нам бы только от фашиков избавиться, а там уж всласть на их костях повоюем...

Остальная часть фразы утонула в головокружительном шуме со сцены, накатившем приливной волной, когда открылась дверь, и внутрь заглянул управляющий клубом. Рокер с вялым подбородком и депилированным черепом; отдельные участки скальпа у него напоминали трёхмерные копии символов, используемых для тестов на экстрасенсорное восприятие: волнистые линии, звёзды, квадраты, круги — словно телесные антенны из трансплантированной кожи и коллагена. Мода на скальпирование ещё не достигла Штатов, и Беттина зачарованно разглядывала парня каждый раз, как тот появлялся в раздевалке. Управляющему это жутко льстило.

— Готовы? — спросил скальпорокер.

— Ага, — сказал Жером, вставая, чтобы у того осталось впечатление, будто явился как раз вовремя. Управляющий развернулся и вышел, полагая, что Жером сейчас последует за ним. Тот достал бритвенный прибор, вытащил бритву, снял головки и вынул чип в пластиковой оплётке. Беттина спрятала свой в трубке, которую засунула во влагалище. При её размерах извлечь чип было нелёгкой задачей.

Жером вытащил чип из пластиковой оплётки, смазал слюной, откинул кожаный клапан на затылке и вставил чип на место, активировав манипулятором под ногтем большого пальца. Это было как закинуться наркотой, но лишь в определённом месте; строго изолированная часть тебя разгоняется на полную, а остальной организм работает в обычном темпе.

Он отстучал пароль, запустил быстрое тестирование на предмет ошибок, которые могли появиться при прохождении через таможенную аппаратуру, кивнул своим мыслям и направился на сцену. Беттина величественно двинулась за ним, подобная кораблю в бурном море.

— Я сегодня совсем не в форме для концерта, — сказал он через плечо. — Я, в общем, давненько без практики, и я вообще уже думал завязывать, когда с вами, блин, связался, говнюки вы эдакие.

— Да ну, тебе ж нравиццо, хитрюга.

— Иногда — да, иногда — нет. Я никогда сильно не привязывался к банде. Я маленькие концерты давал — цифровые, максимум с одним напарником, записи все электронные, если не считать пары музыкантов, с которыми я один-единственный раз в студии виделся. В банде лабать — это всё равно что с детьми нянчиться. Я не готов. Но чисто электронное сопровождение часто не даёт нужного эффекта, надо вживую, с людьми...

Он уже пробирался по сцене, окидывая взглядом аппаратуру — всё ли на месте? Боунс сидел за синтезатором и ждал. Хотя его звали Боунс, Костяной Музыки он не выносил[46], называя её «нейромастурбацией для скучающих белых пацанов из среднего класса», да и с клавишными едва управлялся. Даже простые клавиатурные пассажи давались ему с трудом; Боунс нервничал, как ребёнок, снова и снова прогоняя их за поляризованным стеклозанавесом кулисы. Ассистенты расставляли аппаратуру по сцене.

Гитаристка Андреа настраивала тюнер, а вайфайный танцовщик, пидорского вида испанец Аспаорто, спаривал вайфайные трансмиттеры с электродами на бёдрах, руках, щиколотках и коленях Жерома (Жером пользовался некоторыми приёмчиками минимоно-зомбаков); звукоассистент проверял микрофоны, те протяжно пищали. Исполненное шума и жизни, наэлектризованное пространство сцены наверняка замаскирует сигналы чипов, решил Жером.

Он вздохнул и встряхнулся. У него руки вспотели. Он был не в форме для концерта. Ему не терпелось пробиться в систему, поработать там, разобраться. К сожалению, на этот раз — ненадолго. Они не собирались разрушить систему — только заразить. Боунс настоял. Мы её сотрём, когда будем полностью уверены, а на удачу полагаться не стоит, сказал он. Нафиг-нафиг.

Стейнфельд тоже предпочёл такой способ. Медленное заражение.

Стейнфельд мастак в долгосрочном планировании, сказала Беттина. Вот поэтому-то в конце концов плохим парням надерут жопы.

Жером снял гарнитуру с подставки и нацепил на голову. Услышал собственное дыхание через мониторы.

Давай, настройся, велел он себе. Люди деньги заплатили, а в Лондоне сейчас денег и развлечений мало.

Аудитория по-прежнему не могла его видеть за чёрным пластмассовым экраном, но он заорал в микрофон, тестируя их настроение:

— Может, нам вообще нафиг отсюда свалить, раз все как воды в рты набрали, а-а-а-а?!

— Хлебало завали, чудик! — радостно завопил кто-то в ответ, и аудитория разразилась нетерпеливым гулом. Он видел неясные силуэты зрителей за полупрозрачным экраном: галерея безликих бюстов, вихляющих вверх-вниз. Некоторые скальпированы: чаще всего встречались телесные копии надгробий на макушках. Другие — флэрщики, многоцветные ирокезы, поклонники ретро-пик.

— Сам заткнись, а то мы ща такое сыграем! — пригрозил Жером.

— Мну достебало! — взвизгнул кто-то на техниглише. Меня до костей пробрало, значило это. Публика расхохоталась: шутка вышла удачная. Костяная Музыка именно что в буквальном смысле пробирала слушателей до мозга костей, но в промежутках между выступлениями групп в клубе играли обычную музыку, не инфразвуковую, иначе публику «пробирало» так, что пора было в больничку увозить. Сказать, что «меня до костей пробрало», пока ждёшь выступления группы, означало, что я уже этого дерьма по горло нахлебался, скоро кирпичами срать начну. На самом деле — не такое уж оскорбление, скорее подзадорить хотят.

Жером рассмеялся, ему тоже понравилось. Он начинал ощущать нужную волну. Придётся соскользнуть в состояние, родственное раздвоению личности: на концерте он превратится в шизоидального властного панка. В отличие, скажем, от Рикенгарпа, само по себе оно к нему не приходило. Жером вынужден был работать над своим публичным образом. Куда легче записывать видеограффити дома, наедине с минитрансом и камерой. Пребывание на сцене, в статусе подпольной поп-звезды, его несколько напрягало. В детстве он фанател от Моби — и сам исподволь начал его имитировать. Если уж становиться поп-звездой, то такой, как Моби.

Он проверил, все ли на месте. Покосился на Андреа, которая кивком подтвердила готовность и водрузила ногу в утыканном остриями высоком сапоге на ящик аудиоконтроллера; её видеоплатье демонстрировало старый фильм Апокалипсис сегодня, выигрышно подчёркивая длинные, оттенка морской раковины, ноги и татуированные плечи. Голова Андреа, выбритая налысо, пестрела анимататухами. Анимационную последовательность Жерому так и не удалось толком проследить; смеющийся Иисус смалит трубку и стреляет из АК-47, как-то так. Андреа и сама курила стеклянную трубку, заряженную бездымной капсулой смеси тетрагидроканнабинола и МДМА из расчёта на весь вечер; дым был ярко-розовый, под тон сапог и пояса. Глаза её блестели от дофаминового экстаза. Вид у Андреа неизменно был такой, словно она вот-вот отрубится, но она ещё ни разу не сфальшивила. Бесценная девочка.

Жером оглянулся на Беттину и заметил, что та смотрит на него исподлобья, а всё её огромное тело, затянутое в серебристую накидку, так и пышет непритворной ревностью. Очевидно, Беттина сочла, что Жером слишком много внимания уделяет Андреа. Он усмехнулся и крикнул:

— Я тебя люблю!

Беттина расслабилась, улыбнулась и нацепила гарнитуру для бэк-вокала.

Он кивнул Боунсу, и тот выбрал программу перкуссии: будто сдвинутые оползнем валуны, раскатились по звуковому пейзажу клуба мощные удары. Кулиса разъехалась в стороны, Андреа врубила бас ногой, а гитарой взяла стартовый аккорд. Боунс трясущимися руками, морща лоб от натуги, взялся за клавиатуру.