— Что вы имеете в виду под более тщательно? — спросил Стейнфельд.

Бадуа что-то быстро сказал в интерком по-арабски.

Тут же в комнате появились четверо вооружённых людей. Бадуа повернулся к Стейнфельду и, сделав иронически широкий пригласительный жест, произнёс:

— Это значит, что вы на некоторое время задержитесь у меня в гостях. Но ведь различие между гостем и пленником определяется лишь манерой обращения хозяев, разве не так?

Исследовательские лаборатории Купера, Лондон

Её звали Джо Энн Тейк. И этим утром, по её утверждениям, нечто всплывшее в сознании её напутало.

Она явилась в исследовательский центр Купера, жалуясь, что они ей что-то не то в мозгах «понарассчитывали», и теперь эта штука её пугает. Она хотела, чтоб её стёрли. И Баррабас почти сразу понял, что запал. Он только не понял, почему. Она была лет на десять старше, светлые кудрявые волосы не уложены ни в какую причёску, а просто падали на плечи свободно, глаза — бледно-голубые, черты лица отчего-то навевали мысль о голландских предках. Но акцент — американский.

Они стояли, испытывая взаимную неловкость, в приёмной Лаборатории 6 комплекса исследовательских лабораторий Купера, в помещении, которое за все недели, что Баррабас тут проработал, ни разу не использовалось. Лаборант вызвал Баррабаса, потому что Джо Энн просила поговорить с Купером, а этим утром на работе из ассистентов доктора обнаружился только Баррабас.

— Доктора Купера нет, — сказал он. — Он в Париже. Завтра вернётся, я так думаю. Я с ним могу по телефону...

— Правда? Меня это реально донимает, вы знаете. Мозгобанк не расценит этот случай как страховой. И мне не заплатят за стирание, а у меня таких денег нет. Я стараюсь на всём экономить, хочу вернуться в Штаты. Билет до Нью-Йорка чрезвычайно дорог, потому что аэропорты после войны ещё толком не восстановлены, ну и...

Она продолжала что-то нервно тараторить. Баррабас, слушая вполуха, кивал, когда это казалось уместным. Он глядел на неё и размышлял, в чём секрет её привлекательности. Она ведь не то чтобы красива. Он представил её в старомодной белой шляпке, похожей на докторскую — такие раньше у голландок были обычны. Ничего сексуального. Симпатичная, да. Груди маленькие, бёдра чуть широковаты. Но от неё веяло чем-то неопределимым. Энергией. Потребностью. Некая женственность в тёплом, но слегка отстранённом взгляде...

Сексуальность, да, хотя она её не подчёркивала. На ней был порядком поношенный сине-чёрный костюм из принтера и синие сандалии из прозрачного пластика. Он радовался, что она без каблуков: ростом Джо Энн по крайней мере на три дюйма его превосходила. Ещё радовался, что в лабораториях нет нужды носить униформу МКВА. Люди иногда реагировали на ВАшников враждебно. Те, кто видел ВАшника на улице, либо подмигивали с безмолвным одобрением, либо прожигали его взглядом, давая понять, что с охотой бы послали ко всем хуям, но не смеют...

— ...то есть, — говорила Джо, — вы же понимаете, что это проблема, не так ли?

— А? А, да... — Он осёкся и смущённо улыбнулся. — В общем-то нет. Я что-то недопонял с этим Мозгобанком. Они людей для расчётов нанимают, так? Вы математик?

— Нет. Нет, я художница, или была ею. Я американка.

Что, неужели? подумал он. Американский акцент её был явственен, как триумфальный марш победоносной армии.

Она продолжала:

— У меня тут была галерея до войны, ну я и застряла в Лондоне. Мои клиенты... короче, в большинстве своём погибли. Остальные разбежались, и я их не нашла. Галерея сгорела в продовольственные бунты, и все работы погибли. Цифровые картины.

— Правда? Я тут, э-э, цифровым видео тоже промышляю. Просто монтаж, ничего творческого. У нас система «Сони Ампекс». Мы вроде документального фильма об исследованиях делаем.

Прикусил бы ты язык, подумал он. И, развернувшись к видеокартине на стене, указал туда рукой: стеклянный прямоугольник не толще вафли демонстрировал закольцованную последовательность цифровых картинок, душещипательные пасторальные сцены, изображения североанглийской крестьянской жизни, овеянной безмятежным спокойствием.

— Как вам?

Её, казалось, обозлила его попытка изобразить арт-критика. Раздражённо глянув на видеокартину, она ответила:

— Это не картина, а предмет интерьера, только и всего. Не более чем поверхностная дизайнерская фоновая затычка.

— Ясно, — протянул Баррабас, придав себе критический вид. Хотя он не понял, о чём она.

— Вернёмся к делу. Если вы не знаете, что такое Мозгобанк... — Она устало взмахнула рукой, подбирая слова. — Это... в общем, они часть мозговой ткани напрокат берут. Для фирм, которые не могут себе позволить дорогое время на мейнфреймах. Или просто хотят сэкономить. Нанимают «пассива» — это я и есть, с точки зрения Мозгобанка, — вставляют ему дермоконтактный разъём и подключают. Лежишь себе и даёшь собой пользоваться, и та часть мозга, которая обыкновенно бездействует, работает на них. Можно думать о чём-то ещё, а вся эта хрень жужжит себе фоном... где-то очень далеко. Очень.

Он удивлённо сморгнул.

— Они... врубаются в мозг?

— Именно. Человеческий мозг кое в чём превосходит компьютеры: голография, моделирование определённого сорта, ну и всякое такое, для чего пытаются разработать искусственный интеллект. Различные сложные мыслительные процессы. Взаимодействие через биочип позволяет, м-м, произвести эти достаточно сложные расчёты и сохранить их в не используемой при обычных обстоятельствах части мозга. «Пассивы» эту часть, так сказать, в аренду сдают. Как доноры крови. Платят лучше, но не намного.

— И что, просто сидите там подключённой, а все эти данные?..

— Они проносятся через мозг. Так быстро, что не успеваешь распознать. Потом обычно ничего не помнишь. Остаётся только дурной привкус во рту и головная боль. Как правило. Но, вероятно, в некоторых случаях оператор зачищает данные спустя рукава — и какая-то их часть застревает в мозгу. Потом они поднимаются в сознание и начинают беспокоить. В смысле, иду я себе по улице, а потом — р-раз! — вижу триллион чисел в дорожном трафике вместо машин и молекулярные модели вместо домов. Это так странно. Словно машины стали числами, а здания — молекулами. Я каждый раз в стенку лбом или что-нибудь такое. Я просто слепну. Я просыпаюсь по ночам. Такое чувство, будто кто-то тебе всё время на ухо статистические данные зачитывает. Спать не могу...

— И доктор Купер нанял вас, э-э, для мозговых вычислений? — спросил Баррабас.

— Угу.

— Странно... — Бюджета Купера хватило бы для аренды мейнфрейма высшего класса. С какой бы стати скатываться до дешёвых мозгобанков? — М-м... а вы помните, для каких целей использовали ваш мозг?

— Я несколько лет назад семестр молекулярную биологию изучала. Я кое-что узнаю. Похоже на модели, которые нам показывали на лекциях по генной инженерии микроорганизмов. Вирусы типа «сделай сам». Только это, конечно, не те же самые вирусы, ну, если это вообще вирусы...

Она пожала плечами. Но не из равнодушия. Казалось, она догадывается о предмете исследований — и напугана.

Баррабаса мороз продрал по коже. Программа, о которой вспоминает Джо Энн, явно имела отношение к разработке биологического оружия Второго Альянса. Строго говоря, не Купера это было дело, а группы молекулярной биологии, но Купер, как руководитель исследовательского центра, распределял компьютерное время. Они бы ему принесли программу и его бы попросили разрешить тесты. Купер, очевидно, решил прогнать её на другом оборудовании. Мейнфреймы, к которым они обычно обращались, были вполне надёжны — МКВА их практически для всего использовала. Вот придурок!

А теперь обрывки данных всплывают у неё в голове. Фрагменты молекулярных цепочек, индексы, модели. Стоит ей проболтаться об этом не тем людям — или угодить к ним на экстрактор, — как вся история выйдет наружу.