Грандиозная задумка, сказал себе Стейнфельд. Его немного пугала необходимость встретиться с создателем комплекса — да что там, не просто встретиться, а попросить его о помощи. Идея, сперва существовавшая лишь в разуме этого человека, теперь являла себя на ста семидесяти пяти квадратных милях, переделав местный мир по своему образу и подобию. Тут не было ни сверхбогачей, ни бомжей. Не было и загрязнения окружающей среды — убийственного для архитектурной экологии. Зато имелись суперсовременные госпитали и программы вакцинации.

Но у комплекса наличествовали и слабые места. Постоянная рециркуляция воздуха требовала колоссальной энергии. АЭК разрастался быстрее, чем его сельскохозяйственные и энергетические компоненты, и тут становилось людно. Приходилось расширять некоторые участки — а это было дорогим удовольствием. Ограничения на иммиграцию вводились драконовские, исключения делали только для тех, кто лопался от денег. Вопреки успешному экспорту свободной от пестицидов продукции, чистой воды и высококачественных сплавов, а также достижениям самого Бадуа на нефтяном рынке, комплекс его имени пока что не вышел на устойчивую самодостаточность. И, пожалуй, уже пора было задуматься, не повлечёт ли за собой проблемы культурная обособленность комплекса, накладываясь на пределы свободного расширения и отсутствие свободы вероисповедания.

Но всё же, думал Стейнфельд, мастерская организация этого комплекса, то, как здесь был сотворён порядок из хаоса, то, как на всех его уровнях соблюдается экономическое равновесие — о, место это воплощает саму суть достижений человеческой цивилизации.

— Достаточно, — вдруг сказал Бадуа.

Стейнфельд опомнился и мигом нажал кнопку остановки видео. Он посмотрел на Бадуа: вид у того был задумчивый, но ничуть не удивлённый.

— Если вы сомневаетесь в подлинности записей, — сказал Стейнфельд, — проверьте на компьютерную анимацию. Могу вас заверить, что эти улики подлинные. Если хотите послать на место событий кого-нибудь из своих людей, чтобы сами проверили, как обстоят дела, я с радостью предоставлю им необходимые сведения. И они увидят, что нарушения прав мусульман систематически допускаются во Франции, Италии, Германии...

— Нет-нет, — нетерпеливо махнул рукой Бадуа. — Я совершенно уверен в подлинности записей. Вы что, думаете, мои люди до сих пор сами не проверили, как обстоят дела? Само собой. У нас обширные источники развединформации. Нам известно, что эти дьяволы из Второго Альянса преследуют членов европейской исламской общины...

— Преследуют? Это ещё мягко сказано.

— Да. Но мы не были уверены, что дело зашло так далеко, а ваши материалы позволяют судить об этом с известной уверенностью. Проблема не в том, что с этим надо разобраться. Проблема в том, какими именно средствами. — Он помолчал, отстранённо улыбаясь. — Я заметил, что вы, кажется, равнодушны к чаю. Тогда, может, кофе? Кофе у меня всегда готов.

— Да, пожалуйста. Кофе.

— Разумно. Я шестнадцать лет провёл в Англии и приобрёл там привычку пить чай по вечерам. Но если чай — моя привычка, то кофе — моё пристрастие.

Бадуа развернулся к интеркому и отдал короткое приказание на арабском.

Стейнфельд размышлял, что у Бадуа в голове творится. Судить об этом по его лицу не удавалось. Возможно, он слишком опасен. Может ли человек настолько могущественный быть откровенным даже с близкими? Он — создатель нации, градостроитель, президент микрогосударства, которое сотворил сам: человек, который ни разу не сошёл с избранного пути. Визионер — притом безжалостный. У него крайне, крайне серьёзные требования к союзнику.

Стейнфельду вообще повезло попасть сюда. Он был евреем, а между евреями и мусульманами установился относительный мир после того, как Израиль — уже давненько — признал Палестинское государство. Бадуа же считался умеренным мусульманином, сторонником сближения и даже альянса с евреями. Впрочем, повидаться с ним лично немусульманину было трудно, если этот немусульманин не являлся главой какого-нибудь государства. Бадуа поддерживал контакты с Моссадом, интересуясь деятельностью оппозиционных себе исламистских фракций. Эти заядлые фундаменталисты угрожали Бадуа-человеку и Бадуа-городу, а Моссад, разведслужба Израиля, помогала Бадуа держать ухо востро. Взамен он согласился удостоить аудиенции Стейнфельда, который, как было всем известно, если не агент Моссада, то по крайней мере представитель.

— Вы прибыли сюда попросить меня о военном содействии — живой силой и оружием. Мне кажется, вы недооцениваете важность политических каналов и не используете все их возможности, — сказал Бадуа. — Вы предпочли перейти сразу к военным решениям — не слишком ли поспешно?

— Большинство политических каналов для нас отрезаны, — сказал Стейнфельд. — В ООН нас слушать не станут — а мы пытались. В Европе медиа под колпаком. Американцы, как правило, считают нас алармистами. Вооружённое сопротивление — вот единственный вариант, который представляется мне практичным. Естественно, мы пытаемся расшевелить политиков, пробудить общество, скажем, Америки. Используя те самые политические каналы. Заинтересовать медиа — но лишь с переменным успехом. А резня тем временем продолжается.

— Вы действуете на многих уровнях, — ответил Бадуа, — но кое-где — скорее шаблонно.

С оттенком самодовольства в голосе он принялся перечислять известные ему направления деятельности Нового Сопротивления.

— Вы педалируете спорные аспекты деятельности так называемой Организации Европейского Государственного Самоуправления. — Название неофашистского государства он произнёс с явственной насмешкой. — Вы сеете недовольство в массах историями о тайной организации, которая накачивает государства ОРЕГОСа деньгами и ресурсами. Вы указываете, что немецкие корпоративные функционеры Второго Альянса более влиятельны в ОРЕГОСе, чем французы, и ресурсы Франции перенаправляются на германские нужды. Вы используете граффити, Интернет, пиратское радио, листовки — даже анекдоты распускаете.

Он процитировал:

— Сколько французов нужно, чтобы составить французское правительство? Ответ: пять французов с французским акцентом и девятьсот девяносто пять — с американским и немецким... — И усмехнулся, хотя и невесело. — Вы связались с американскими медийщиками и международными сетевиками, в том числе молодым Норманом Хэндом. — Он пренебрежительно дёрнул плечом. — Но вы ничего не делаете на политическом уровне. Ваши усилия... несущественны.

Стейнфельд кивнул.

— Мы делаем лишь то, что можем. Я сторонник политических методов там, где они возможны. Но у нас просто нет времени на подготовку политических акций в глобальном масштабе — людей убивают, даже пока мы с вами разговариваем. Ваших и моих сородичей.

Дверь открылась, и в комнату с негромким шумом вкатился кофейный столик на колёсах. За ним шёл слуга. Тележка остановилась у конференц-стола, и слуга налил им крепкого сладкого кофе в маленькие китайские фарфоровые чашки. Принёс он также и серебряный поднос со сладостями.

Когда слуга удалился, они некоторое время пили кофе в молчании. Стейнфельд почувствовал, как у него розовеют щёки и начинает побаливать голова — такой крепкий был напиток.

Откинувшись в кресле, Бадуа наконец сказал:

— Я согласен, что военное вмешательство необходимо. Но вы предлагаете, чтобы я осуществил его под прикрытием НС. Действительно, я испытываю потребность воспользоваться услугами какой-либо организации этого рода — я не хочу посылать туда своих людей на верную смерть. Без вашей помощи перебросить их в Париж будет сложно. Но... с политической точки зрения это мина замедленного действия. Договор с вами. С неверными, если позволите мне употребить это выражение. Кое-кто мог бы воспользоваться этой информацией, чтобы дискредитировать меня. Меня поддерживают многие, но не все.

— Вы можете мне доверять...

— Можем ли? — перебил Бадуа. — Можем ли мы доверить вам командование нашими отрядами? Вы же понимаете, у вас волей-неволей появятся определённые властные полномочия. Это очень тонкий вопрос, мне нужно абсолютно увериться, что вам можно доверять. Нельзя полагаться на случай, не исследовав вас более тщательно.