Он безмолвно застонал. Очередная политинформация. Последний студент НС утянулся за дверь — это был Боунс, на лице которого, когда негр глянул через плечо, мелькнуло странно печальное выражение. Жером сказал:

— Послушай, Беттина, я наперёд знаю, что ты скажешь. Я каждый вечер от Боунса это слышу. Я должен учиться усердно или проваливать на все четыре стороны.

Боунс притворил за собой дверь. Жером и Беттина остались наедине.

— Тебе нужно немного перспективу от всякого говна прочистить. — Уперев руки в бёдра, она двинулась на него набегающим на пляж приливом. — Ты устал от двадцатичетырёхчасового рабочего графика, от каждодневной пахоты, от голостратора, после которого голова болит? Да будет тебе известно, что вам предстоит сразиться с кибернетическим разумом, супротив коего ты всё равно что чихуахуа, а он супротив тебя — Эйнштейн. Вам предстоит взломать компьютеры ВА, защищённые чуть ли не надёжней всего в мире, и это работёнка не из лёгких.

— Знаю я, я просто...

— Между прочим, а кто ты такой, чтобы жаловаться? — Она подошла ещё ближе. Он почуял её запах. Солоноватый и мясной, потный и женский. Не то чтобы неприятный, скорее... ошеломляющий. — Там тысячи людей под гребаной железной пятой в Европе дохнут, женщины и дети, голодают, мучаются. Умирают. — Она покачала головой и подступила ещё на шаг. Он попятился.

— Я не ною. Я только... э-э, ну, я внёс предложение. Это ж творческая работа. Мне лучше даётся творческая работа, если я, ну, немного отдохну и развеюсь, и... э-э...

Она сделала ещё один широкий шаг в его сторону. Он продолжал пятиться, глядя в её крупные каштановые глаза и пытаясь не думать про её большую коричневую...

Он сглотнул слюну.

— И что? — спросила она. — Может, тебе письку подставить?

— Э?

— Думаешь, я не замечаю, как ты на меня глазеешь?

— Ну, я...

Она прижала его к стене. От неё шло тепло, как от тёмного мягкого солнца, огромные груди, едва умещавшиеся в платье, напирали ему на грудину, как пудинги. Они к нему будто присасывались. Он так и чуял гравитационное притяжение её массы: безумную тяжесть тела. Он услышал шелест в паху: член вздыбился кукурузным початком, потянулся к её живительному теплу.

— Иди сюда, костлявый белый мальчуган...

Она сграбастала его, и несколько мгновений слышался только треск раздираемой бумаги.

Кауаи, Гавайи

Как долго они уже со мной? думал Уитчер, глядя на Марион, Арью и Жанну. Три года? Четыре? Что-то в этом роде. У него развивалась зависимость от них. Становясь старше, он всё с большим и большим трудом отрывал себя от девушек. Они, как сказал бы его отец, стали для Уитчера тоником.

Красивые девочки, красивые девочки, красивые девочки с пушками. Распределённые по комнате, как цветы в цветочной вазе.

Они находились в его спальне, в девятом часу солнечного, кристально-чистого гавайского утра. Они все спали здесь: Уитчер на односпальной кровати с лакированной спинкой красного дерева, девушки — на большой, очень большой, круглой кровати напротив. Просыпаясь по ночам, он мог их видеть.

Одна стена, в этот момент занавешенная белым шёлком, представляла собой зеркало. На другой висели в рамочках почётные дипломы, профессиональные награды и сертификаты Уитчера. Довольно давнишние, потому что в последние годы Уитчер заделался отшельником и в бизнес-сообществе не появлялся. В третьей стене имелась дверь, ведущая в ванную с расставленными в ряд туалетными столиками для девушек, видеозеркалами и джакузи.

Обращённую к морю сторону комнаты составляли прозрачные двери, затянутые сейчас серебристыми шторами; двери были прикрыты, но он чувствовал дуновение бриза.

Порой ему становилось стыдно за такую роскошь. Но ведь это его собственная прозорливость создала условия для неё. Пока западный мир погружался в войну и нищету, Уитчер инвестировал на Востоке. Все его капиталы сейчас обращались в Китае и Юго-Восточной Азии.

Арья, в одних трусиках, упражняется в боевых искусствах. Высокая, атлетически сложенная амазонка; золотистые волосы и кожа урождённой шведки; накачанные бодибилдерские мускулы перекатываются под кожей. Довершал эротичный образ супергероини позолоченный «вальтер» на бедре. О, эти мерно покачивающиеся золотистые груди, эти глубоко посаженные нефритовые глаза... Его радовало, что Арья даже во время тренировки не снимает оружия. Девушка знала, что ему доставляет удовольствие наблюдать, как «вальтер» хищно поблёскивает на её увлажнённой потом коже. (Оставалось надеяться, что Арья вскоре смоет пот. Она ведь знает также, как его раздражают телесные выделения на мебели.)

А вот Жанна. Лежит на кровати, свернувшись клубочком, обнажённая, если не считать обязательных по контракту тёмно-синих очков от солнца, читает Histoire de l’Œil[28] Батайля. Она была невысока, с маленькими грудями, ростом всего лишь пять футов два дюйма[29], но с полными бёдрами и мягкими выпуклостями во всех положенных местах. Волосы цвета воронова крыла уложены в прямую причёску в стиле Клеопатры, свисают на солнечные очки, подобно бахромчатым занавескам на окнах катафалка. Она знала, что ему порою нравится наблюдать за ней, одетой, если так можно сказать, в одни солнечные очки.

А кожа! Он никогда не уставал ею восхищаться. Алебастровая, кое-где покрытая розоватыми пятнышками. На кровати, в пределах досягаемости Жанны, лежал чёрный карабин из упрочнённого пластика — пластмассовый, но вполне функциональный и смертоносный. Жанна.

И Марион. Смотрит по телевизору рок-концерт, не включая звука. Как обычно. Наполовину пуэрториканка. Невысокая и плотная, грудастая. Тёмно-каштановые глаза обильно подведены тенями. В одной ноздре два колечка, по краям ушей тянутся золотистые нитки. Короткие, рыжие от природы волосы торчат во все стороны, окрашенные в разные оттенки. Вид их пробуждал в Уитчере ностальгию по панк-шоу, которые он видел, будучи студентом, по телеканалу колледжа. Как давно это было. О, этот взаимный безнадёжный гнев... Марион была в чёрном неопреновом бикини — удивительно, как ей удаётся без напряга спать в этом наряде — и чёрном же кружевном лифчике. Через ткань проступали соски цвета засохшей крови. Каблуки такие острые, словно из вулканического стекла сделаны. Ногти на руках и ногах выкрашены чёрным. Велением культуры или бессознательно, а Марион стала частью собственного небольшого демографического племени. Её ручной пулемёт, прозрачный, так что видны были пули, лежал у девушки на коленях; она не снимала с оружия рук, подобных черноклювым голубям.

Иногда ему являлись мысли: Может, стоит этим заняться. По-настоящему заняться с ними сексом. Физически. Возможно, они разочарованы, что я так ни разу на это и не осмелился. Что я предпочитаю бесконечную прелюдию, взгляды, игры, петтинг.

Наверное, не стоит. Они ведь кто? Высококлассные дорогостоящие телохранительницы, боевые куртизанки. Его личная секретная охрана и, в своеобразном аскетическом смысле, компаньонки. Профессионалки, для которых заняться сексом с нанимателем — просто часть рабочего графика.

Вместо этого он заставлял их заниматься сексом друг с другом. А сам наблюдал. Довольствуясь знанием, что может их трахнуть, пожелай того. Они доступны. Неподдельно доступны. Они тут ради него, они вечно ожидают его приказов. Порой он принуждал их принимать позы соития. Расставлять ноги, извиваться из стороны в сторону. Мять себе промежности, поддразнивая его экстатическим выражением лиц. Приближал к ним лицо, так что кожа ощущала исходящее от девушек телесное тепло. Порою он даже касался их тел рукой в свежедезинфицированой шёлковой перчатке и ласкал немного. Приказывал заниматься друг с другом любовью, расплетаясь и соединяясь, а сам сидел в кресле у кровати и смотрел. Они все были бисексуалки. Платил он им за это баснословно хорошо.