— Я об этом не подумала! — спохватилась Люда. — Ты прав… Что же делать, если он снова встретится на прогулке?

— Поменяй время прогулки, — сказал я. Выходи не в час, а в два. И гуляй не по аллее, а по улице. У всех на виду. Так будет спокойней.

Людка согласилась. В первый день она сказала, что Кванчо ей не попадался, и они с Бобиком гуляли одни. Зато на второй день он вдруг появился впереди со своей таксой, и Люда, увидев его, резко повернулась и пошла в другую сторону.

И вот тут случилось то, что я и предполагал. Кванчо, поняв, что она не идет за ним, как обычно, догнал ее и страстно стал допытываться, почему она больше не хочет гулять вместе с ним, поменяла время, маршрут… Он так страдал эти два дня, он не может жить, не видя ее.

Людка, конечно, обалдела. Нужно было, видно, подготовить ее и к такому развитию событий. Но, к чести Люды, она хоть и лох в каком-то смысле, но в отношении правильного поведения научит кого хочешь. Она ответила этому Кванчо строго, что гулять с собакой она привыкла в одиночестве и будет очень благодарна, если он поймет это ее желание и впредь не будет беспокоить. На что Кванчо так же страстно стал говорить, что ведь они гуляли вместе несколько дней и все было замечательно, им обоим эти прогулки доставляли удовольствие, почему же вдруг теперь все изменилось? И он догадывается, что это муж запретил Люде гулять с ним, с Кванчо. Тут уж Люда остановилась и строго сказала ему: «Я прошу оставить меня в покое. И больше не подходить ко мне». И пошла от него прочь.

— Я люблю тебя! — крикнул вслед ей Кванчо. — И ты будешь моей!

— Ты представляешь, — говорила мне Люда, — я не подозревала, что у человека на уме было совсем другое, когда мы выгуливали вместе собак. Я думала — простая случайность то, что мы выгуливали собак в одно и то же время. Сережа, какой ты молодец, что вовремя предупредил меня.

Ну, теперь я понял, что события только-только начинаются. Он просто так не отвяжется, это было ясно, а дальнейшие его действия я не мог даже спрогнозировать. Что делать? Поговорить как мужчина с мужчиной? Он только этого и ждет. Если я дам ему по морде — меня посадят, и он, как он думает, беспрепятственно будет кадрить Людку. Здесь ведь практически не бывает драк. Ни разу не видел, да и никто не рассказывал. Зато раз на бензозаправке к моему приятелю Максиму, культуристу и боксеру, пристал какой-то хмырь, показывал ему на пальцах разные непристойности, говорил какие-то гадости. Максим отвечал мягко, вежливо и, заправив машину, смылся, несмотря на то, что этот хмырь даже хлопнул по крыше машины ладонью.

— Почему ты не двинул ему разок, Максим? — спросил я.

— Потому что он именно этого и ждал, — сказал Максим. — Я бы ему дал по морде, наверняка были у него свидетели, он подал бы на меня в суд, и самое лучшее, чем бы все для меня закончилось, — это внушительный штраф. Мне это надо?

Пожаловаться в полицию? Нужны доказательства его противоправных действий. А сейчас их у меня нет. Пожаловаться его жене — это все же недостойно мужчины, даже в таком правовом и законопослушном государстве.

Решили вот что: Людка не будет одна выходить из дому, так как от этого Кванчо можно было всего ожидать, вплоть до похищения Люды. Бобика будет прогуливать соседский мальчик из расчета пять долларов в час. Отвозить в детсад и привозить детей домой теперь должен был я. То есть, получалось, что Людка оказывалась под домашним арестом. Выходила только по вечерам со мной и детьми прогуляться, ну и в субботу-воскресенье, естественно. А так я даже запретил ей открывать кому-либо дверь, не убедившись, что это безопасно.

Вот такая жизнь у нас началась. Если это можно назвать жизнью. Вечерами, когда я выводил всю семью на прогулку, я кожей чувствовал, что Кванчо ходит где-то поблизости, явно видит нас, прячась где-нибудь в кустах, а может, даже и дрочит там, глядя на мою жену. От этой мысли мне хотелось крикнуть на всю улицу: «Выходи, гад, если ты мужчина! Выходи, гнусное ничтожество!». Но я только скрежетал зубами и бросал в темноту грозные взгляды.

Как-то раз я пришел с работы, и Людка сказала мне, что Кванчо целый день звонил к нам в дверь и шептал:

— Люда, открой, я знаю, что ты дома, мне надо с тобой поговорить!

Людка, конечно, не открыла дверь, но здорово перепугалась. Я похвалил ее, сказал, что она все сделала правильно, пообедал, а потом сказал, что забыл в машине журнал с телепрограммой, вышел из дому и направился на паркинг, где стояла машина Кванчо — Форд-трак черного цвета. Ударил пару раз кулаком по дверце, сработала сигнализация, и я отошел к купам, чтобы он из окна меня не увидел. А когда Кванчо выскочил, чтобы выключить сигнализацию, я появился перед ним и спросил:

— Ты чего приходил к нам, когда меня не было дома? Чего хотел?

Кванчо выключил сигнализацию и сказал мне:

— Я люблю твою жену.

— Люби, — сказал я. — Твое личное дело. А зачем звонишь в мою дверь?

— Я хотел сказать ей об этом. Чтоб она знала, — сказал Кванчо.

— Она знает. И я еще передам ей твои слова. Тебя это устраивает?

— Нет, — сказал Кванчо. — Я хочу смотреть ей в глаза, когда я это скажу.

Тут уж моя выдержка чуть было не покинула меня.

— А ху-ху не хо-хо? — спросил я его по-русски.

— Что? — переспросил он, хотя по выражению моего лица, я уверен, он понял смысл этих русских слов.

— Через плечо! — сказал я опять по-русски, и, поверите, стало легче, как-то разрядился. Вот что значит родной язык.

И он насторожился.

— Что ты говоришь? Я тебя не понимаю, — сказал он.

— Отметелю, сука, так, что не один доктор не соберет! — сказал я, вращая глазами, как могут мужчины только у нас на Кавказе. Такое создается впечатление, что вот-вот человек, вращающий так глазами, должен вытащить нож.

Язык мимики, жестов — международный язык. Он сделал шаг назад и приготовился отразить атаку.

— Говори на английском, — сказал он. — Или на испанском.

— Держись подальше от моей жены и моего дома, — сказал я. — Или я заявлю в полицию.

— У тебя нет свидетелей, — сказал он.

— У меня их сто! Любой член русской комьюнити под присягой подтвердит, что ты не даешь проходу моей жене.

— Твоя жена любит меня, — сказал этот придурок.

— С чего ты решил? — я вдруг понял, что он ненормальный.

— Об этом говорят ее глаза, когда она на меня смотрит, — выдал он.

Ну, скажите, разве должен был я объяснять этому гаучо из Венесуэлы или Парагвая, что у Людки такой взгляд от природы, что это — ее фирменный знак, главная ее визитная карточка, а после уже идут торс, попка-бутончик и ножки. Для меня, конечно.

И тут я выдал ему весь набор английского мата, который я знал уже, выдал вперемежку с русскими, армянскими и азербайджанскими ругательствами, которые, несомненно, крепче американских, а кавказские ругательства на русском языке — вообще непревзойденный шедевр. Я это тоже выдал ему, рассчитывая только на непристойную музыку речи и оскорбительность тона. Я был уверен, что он не выдержит и набросится на меня. А невдалеке стояли люди, и, естественно, у меня были бы свидетели его нападения. Но он сдержался, подтвердив тем самым, что американский котел переваривает разных людей и доводит их всех до нужной Соединенным Штатам кондиции.

Тогда я пошел дальше.

— Посмотри на себя, — сказал я ему, — ты — жалкий онанист, это написано на твоем прыщавом лице. А она красавица. Ты — ничтожный плебей, а она имеет университетское образование. Ты и здесь, и у себя в Уругвае был и останешься ничтожеством. Ты это понимаешь?

Тут он должен был по моим расчетам с воем наброситься на меня, но он сдержался.

— Это страна, где все равны. И президент, и простой рабочий. У кинозвезды здесь может быть мужем простой шофер, как у Элизабет Тейлор, например.

Ну что ему скажешь на это?

— Ты знаешь, что такое Кавказ? — выдал я ему, не найдя ничего более убедительного. — Слышал когда-нибудь? КАВКАЗ! Уверен, не знаешь. Мы, кавказцы, обид не прощаем, любой наш обидчик рано или поздно становится трупом.