— Обещаем! Честное мужское слово! — выкрикнул я по-пионерски.

— Второе условие, — продолжал Пойо. — Дмитрий пусть живет у меня в квартире, платит на 100 долларов больше за массажный стол, впрочем, так он со мной рассчитался за прошлый месяц. И на тех же условиях ты можешь брать «Тойоту» и «Форд» в придачу. А в комнату Дмитрия я поселю Валентина, повара из «Калинки», тоже русский. Согласны?

— Согласны на ура! — сказал я, почти ликуя.

— Тогда завтра с утра можете возвращаться. Да, машины на газон не ставить, помни!

Валентин-повар оказался нормальным парнем, и мы мирно зажили все в терем-теремке. Дмитрий по воскресеньям готовил блины, и Валентин даже попросил записать рецепт их изготовления.

А как-то раз приехал я с работы и вдруг слышу женский голос со стороны комнаты Валентина. Вышел во двор, приблизился, прислушался, точно — Надя! Что делать? За Валентина ведь мы слово не давали. Так что формально нашей вины нет. Но перед Пойо мы будем чувствовать себя виноватыми, если никаких мер не предпримем. Надо хотя бы предупредить Валентина.

Дождался я Дмитрия, и мы совместно приняли такое решение: вызвали на улицу Валентина и рассказали ему все.

— Не могу я ее прогнать, — сказал Валентин. — Не по-мужски это. Девка мне доверилась, она ведь такая простая и наивная. Уже неделю почти мы с ней встречаемся. Я и о женитьбе, честно говоря, стал подумывать. Я такую бабу, может всю жизнь искал.

И тогда мы с Дмитрием решили, что в принципе — это не наше дело. Все, что можно было, мы сделали — предупредили Валентина. А свое слово, данное Пойо, мы держим. И тут я вспомнил художника — запах масляной краски и курева все не выветривался из моей комнаты: почему он так поспешно уехал? Не из-за Нади ли? Дмитрий сказал, что вполне такое могло быть, потому что эта баба — прямо какое-то наваждение.

А недели через две прихожу домой, а во дворе мат-перемат: Валентин с Дмитрием чуть не драться собираются — кричат друг на друга и уже матерные слова пошли. Я вклинился между ними, предложил спокойно разобраться, и тут выяснилось, что с Надей возобновил свои отношения Дмитрий и сегодня Валентин их застукал. Я ни в коем случае не собирался заступаться за Дмитрия, но скандал надо было как-то разрулить и потому я сказал Валентину:

— Мы ведь тебе говорили, что она с нами жила до тебя. И мы с ней не расставались — просто слово дали Пойо, что не притронемся к ней. Вот Дмитрий свое слово нарушил, а я пока держусь. И не мы ведь ее искушаем, а она нас. Кто попадется дома к ее приходу, того и искушает. Какие могут быть претензии? Сегодня ты, а завтра я… Как в песне поется.

Как ни странно, Валентин остыл, махнул рукой и ушел к себе. А я только собирался сделать внушение Дмитрию, как он сам вдруг очень жалобно мне сказал:

— Поскорей бы Пойо сделал Надьке визу, что ли! Прямо хоть съезжай с квартиры, честное слово. Теперь ясно — Николай из-за нее уехал в Нью-Йорк! Это какую силу воли надо иметь, чтобы отказаться от такой бабы?!

По-человечески и по-мужски я его очень даже понимал.

Визу Надя получила недели через две, за это время Валентин и Дмитрий научились делить ее, не обижаясь друг на друга; а я старался приходить домой только ночевать или с какой-нибудь девушкой. На всякий случай, чтоб не пересечься с Надей. Так что свое слово, данное Пойо, я сдержал. Все по-честному.

Март 2011 г.

У меня долгое время секретаршей была Маша, и при ней я чувствовал себя вполне комфортно, то есть никаких отягчающих мое существование обстоятельств она не вызывала. Она не была навязчивой и в то же время была послушной и исполнительной. А если во время или после работы мы устраивали с ней легкий спонтанный секс-сеанс, то, казалось, через минуту тут же забывали об этом, моментально восстанавливая субординацию, и нашей работе это абсолютно не мешало. Но Маша вышла замуж за араба и уехала в Ливан, а на свое место порекомендовала взять свою родственницу Зинаиду Николаевну, убедив меня, что лучшей секретарши — исполнительной, обязательной, порядочной — мне не найти.

Зинаида Николаевна оказалась вполне взрослой женщиной, почти моей ровесницей, может, немного старше, одетой весьма скромно и строго; волосы у нее были собраны в узел на затылке, и я долго не мог сообразить, кого она мне напоминает, пока вдруг не осенило — учительницу по географии в моей школе, которую мы называли Занзибара.

Зинаида Николаевна в самом деле оказалась очень нужным человеком — она за несколько недель ликвидировала весь бардак, созданный Машей в нашей картотеке, навела там образцовый порядок: договора, по которым наше издательство закончило работу, отделила от тех, которые стояли на очереди; а те, что были на очереди, строго расставила по срокам выпуска. То есть теперь у нас не могло получиться, как не раз случалось с Машей:

— Ой, мы забыли совсем про кантату Сысоева! По плану мы должны были издать ее еще в прошлом месяце! — вбегала вдруг ко мне в кабинет в панике Маша.

— Не мы, а ты, — поправлял я спокойно Машу, — и не забыли, а забыла. Потому что у тебя полный бардак с документами.

Так вот, подобного с Зинаидой Николаевной не могло произойти: все теперь работало, как в аптеке, за что я был ей очень благодарен. А по поводу того, что потерял такого ценного человека, как Маша, которая скрашивала мои рабочие будни, постепенно перестал горевать, решив охмурить при случае кого-нибудь из моих музыкальных редакторш. Там были две неплохие девчушки, правда, я не был уверен, что они откликнутся на предлагаемый мною стиль спонтанного секса прямо в кабинете. Никаких ухаживаний, хождений в ресторан с последующей поездкой к кому-нибудь из друзей на квартиру или в гостиницу я не признавал, все же я — женатый человек, и попасться кому-то на глаза не входило в мои планы. То есть мой кабинет в некотором смысле был и моей крепостью, и постелью. И даже теперь, при Зинаиде Николаевне, был один случай.

Ко мне принесла свои произведения начинающая, успешная певица Прасковья — такой у нее творческий псевдоним. Пропела мне несколько своих песен под гитару, потом, воодушевленный ее внешними данными, я саккомпанировал ей на рояле, получилось очень недурно; потом я вышел к Зинаиде Николаевне, сказал ей, что я занят и чтобы она никого ко мне не пускала, запер на всякий случай дверь и сказал Прасковье, которая наигрывала очередную свою песенку на гитаре:

— Что я могу сказать вам, дорогая Прасковья? Ваши песни бесподобны, как бесподобна и очаровательна и их автор. Будем издавать. Но мне кажется, дорогая Прасковья, что смычка между городом и деревней, а также между блоком коммунистов и беспартийных, и если продолжить эту цепочку далее, между автором и издателем никогда делу не вредила. И даже уверенно могу заявить, что от такого крепкого союза всегда выигрывает общее дело. Вы не находите?

Обратите внимание — никаких грубостей, вульгарных предложений, а тем более действий — хватания за соблазнительные части тела, прижатие к дверному косяку или углу шкафа, попытка повалить на ковер или на стол и впиться губами куда попало — это не из моего арсенала. До таких пошлостей я никогда не опускаюсь. Только джентльменские переговоры на самом высоком уровне. Слово — искусное оружие в руках обольстителя. И почти всегда я получал благожелательный ответ. А в случае отказа — все вполне можно было выставить как не совсем удачную шутку. И еще: я ведь не создавал никакого интима — например, не выставлял бутылку шампанского или коньяка, коробку конфет с предложением отметить наш договор (кстати, я терпеть не могу спиртного — оно просто лишает меня возможности адекватно воспринимать действительность, а я люблю только натуральные ощущения), не усаживался на спинку кресла своей гостьи — держал дистанцию, соответствующую деловым взаимоотношениям. Только в случае принятия моего витиеватого предложения я снимал забрало.

И вот Прасковья мне говорит:

— Вы не поверите, но я все время думала именно об этом, о блоке коммунистов и беспартийных. А когда вы сели за рояль и с листа стали играть мое сочинение, я поняла, что не уйду отсюда, не овладев вами.