На столе уже стоял кофейник с горячим напитком богов, две кружечки из тонкого фарфора, на красивой тарелке лежали поджаренные тосты, в хрустальной икорнице светилась солнечными зайчиками красная икра.

«Достану масло», - шепнула я любимому на ухо, игриво погладив его по крепкой мускулистой спине.

И пошла к холодильнику. А тот принялся играть со мной в догонялки. Я к нему, он от меня. Перепрыгивает, дразнится, хохочет грубым басом, звенит бутылочками и контейнерами с едой.

И я смеюсь, и муж смеется. Но у меня растет глухое раздражение, переходящее в бешенство. Я все яростнее охочусь за противным холодильником, но он ловко отпрыгивает и уже не смеется, а натурально ржет надо мной, прихрюкивая и гогоча. Со всех сил несусь за ним, теряя перья с тапочек, путаясь в пеньюаре, падаю…

И просыпаюсь.

«Приснится же такое!» - с тяжело бьющимся сердцем я ощупала себя.

Все нормально, это настоящая я, в старой растянутой футболке, шторы у меня, как и были, коричнево-серые, кровать все та же, тети Валина, за окном тот же октябрь, и никакого солнца уже давно здесь не водится.

«Плохой сон, смеяться во сне - плакать наяву», кисло подумала я. Хотя, куда уж больше, третий день в соплях.

Как в считалке, первый день отрицание, надеялась, что все наладится само собой и прямо сейчас. Второй день попытка все наладить, позвонила дочери, та сухо ответила, я мялась и мямлила, что люблю, прошу прощения за все в чем виновата, рассудив, что от меня не отвалится, в силу того, что я старше и мудрее. А ситуация авось разрешится, и дочь ко мне потянется, снова станет приходить, как раньше и я уже начну с ней говорить обо всем и интересоваться ее жизнью. Но она коротко ответила, что не обижается, извинилась, что не может говорить, ей некогда, надо собираться, скоро уезжать. Напомнила, что мне нужно явиться в деканат, подписать бумаги, что не возражаю против проживания у себя некой Афанасьевой Л.Н. (Лена? Лариса? Люба?) Да, впрочем, какая разница?

В общем, все остается, как было, только еще хуже стало от унижения и ощущения мерзости происходящего.

Третий день - депрессия и психоз, грустно вписала я в свой воображаемый дневник и поплелась на кухню.

А самое обидное, что никакого мужа, никакого масла и икры в кухне меня не ждало.

Но, кстати. Муж был какой-то новый. Не Санек, не Сергей, (хотя, с чего это я его в мужья записала), ни кто другой из известных мне мужчин. Разве что Серкан Болат? Хм, возможно.

- Крыша едет, - подытожила я. - Скоро ждет меня казенный дом с трехразовым питанием и бесплатным проживанием и лечением. А диагноз сообщат.

На работу я, конечно же, не пошла. Позвонила Елене Сергеевне, сказалась больной, клятвенно пообещала не уходить на больничный, отваляться пару дней, и все.

Телефон отключила. В дверь кто-то стучал, я не открыла. Звонок не работает, нужно поменять батарейки, но зачем? Никого не хочу видеть.

Пила чай, смотрела в окно. И беседовала с психологом.

- Мне же можно хоть тут говорить все как есть?

Психолог сегодня был в клетчатом костюме и похож на Шерлока Холмса. Кивнул.

- Это кабздец. Хуже и не придумаешь.

Повисла пауза, я грела руки о кружку с чаем, за окном шел дождь, причем давно. Люди пробегали редко, под зонтами. Под их ногами хлюпала серая жижа из прелых листьев, смешанных с грязью.

- Если и кончать с собой, то как раз самое время, - грустно продолжила я. - А что еще? Впереди одинокая старость, нищая пенсия, болезни и вот такие пустые, долгие дни…

Глаза наполнились слезами.

- Да и не в этом дело. У меня уже были потери. Когда умерла мама, мне некогда было горевать - муж, ребенок маленький. Хоть и горевала, конечно. Но… как-то это естественно было, нормально. Старшие уходят, младшие остаются. К тому же, я была обижена на маму. Считала, что она сама виновата в своей - такой - жизни. Что не завела себе мужа, по своей же глупости. Слишком гордая была, характер говно. Сама никогда не звонила, не просила ни о чем. Не говорила, что болеет. И ушла по-английски. Не сказав мне главного: зачем все в жизни?

Психолог, казалось, спит в своем кресле.

- Потом ушел муж, и снова я была в таком шоке, что толком не страдала. Все было будто не со мной, и он - не он, другой. Как будто инопланетяне выкрали того, кого я любила, и подсунули жука в его шкуре. Как в «Людях в черном». И все ждала, что он осознает, вернется. Не ради меня - ради дочери. Ведь это его плоть и кровь.А почему сама ему не звонила, не писала? - задала себе вопрос за психолога. - Мамин характер, - пожала плечами. - Такое же говно. Гордая. Или стремно было звонить, как будто просить о алиментах, клянчить, чтобы посмотрел на дочку. Надо же было жить. Работать, выкручиваться. И как-то быстро прошло время. Еще вчера она была школьницей, а сейчас - вот, на электричке едет… Живет своей жизнью, может уже и мужчина есть у нее…

Я задумалась, представляя Малька с каким-то абстрактным мужиком, щуплым, низким, высоким, потом огромным, блондином, брюнетом, лысым, его рука у нее на талии, она положила голову на его грудь, он берет ее лицо руками, поднимает за подбородок и тянется к ней слюнявыми толстыми губами…

Бррр!

Нет, не может быть!

Она бы мне сказала!

Или не сказала?

- Ничего не понимаю! - я села, поджала ноги и обхватила их руками. - Объясните мне, кто-нибудь, срочно! Где моя Амалька, смешная малышка с косичками и вечно содранными коленками?! Как, почему она стала такой жестокой? Может, снова переходный возраст?

Психолог покачал головой.

- Где был тот момент, когда я перестала для нее существовать? Вроде вчера еще водила ее в садик, потом в школу, потом родительские собрания, деньги на шторы сдавать, форма на заказ, от всего класса, десять тысяч, плюс туфли еще три. А она эту форму в первый же день порвала. Мальчик за соседней партой приклеил ее суперклеем к стулу, она встала - и все, дыра. И какие там игрушки, когда то портфель порвет, то учебник потеряет? И она права, конечно. Я ничего ей не давала. Ни моря, ни путешествий, ни модных шмоток. Все думала, успею, а потом находилось что-то более важное. То сапоги развалились, то куртка порвалась. А потом уже и не нужны были игрушки. Нужен был ноутбук. Стоимостью в мою зарплату. И думала: ладно, к старшим классам скоплю. А, нет, хватило только на телефон. А нужны уже джинсы. И сумка, и куртка кожаная. И вот как-то так…

- А институт?! - продолжила я плакаться несуществующему психологу. - Благо, Танька по своим каналам узнала, что на ее факультет недобор, и есть шанс попасть на бюджет. Но до этого я год платила соседке, Тамаре Петровне, чтобы она подтянула по русскому и литературе. Благо, хоть с математикой Малек сама соображала. Но разве она бы протянула на одну стипендию? Кто платил за общагу? Кто давал постоянно то на то, то на другое? Немного, но все же... Одевала ее, к тому же...

Слезы все-таки покатились.

- Все так, все правильно. Я виновата. Не переучилась, не нашла работу поденежнее. Учиться было не на что и некогда. А пробираться по головам не умею, и не смогла бы. Какая из меня маникюрша? Или даже продавщица на рынке? Да я бесплатно бы отдала все, только попроси! А красить ногти тоже надо талант уметь, я вон даже стенку покрасить без потеков не могу.

В дверь настойчиво постучали, я шепотом послала всех в лес. Стук не прекратился. Звук был такой, будто кто-то долбил ногой по двери. Страшноватенько.

Подкралась к двери и прильнула к глазку. В этот момент дверь отлетела от мощного удара и снесла меня к стене. Я сползла по стенке и отключилась.

Когда я пришла в себя, надо мной нависали три головы - одна мужская и две гадючьи. В смысле Машкина и Танькина. На мужской голове красовалась милицейская шапка, на лице - голубые глаза, усы, массивный нос и - слава богу- не толстые губы.

Машку и Таньку чего описывать, две сущедуры, одна мелкая, вторая огромная.