5 ноября 1902 «Мы всюду. Мы нигде. Идём…» Мы всюду. Мы нигде. Идём, И зимний ветер нам навстречу. В церквах и в сумерки и днём Поет и задувает свечи. И часто кажется – вдали, У темных стен, у поворота, Где мы пропели и прошли, Еще поет и ходит Кто-то. На ветер зимний я гляжу: Боюсь понять и углубиться. Бледнею. Жду. Но не скажу, Кому пора пошевелиться. Я знаю всё. Но мы – вдвоём. Теперь не может быть и речи, Что не одни мы здесь идём, Что Кто-то задувает свечи. 5 декабря 1902
«Мой месяц в царственном зените…» Мой месяц в царственном зените. Ночной свободой захлебнусь И там – в серебряные нити В избытке счастья завернусь. Навстречу страстному безволью И только будущей Заре — Киваю синему раздолью, Ныряю в темном серебре!.. На площадях столицы душной Слепые люди говорят: «Что над землею? Шар воздушный. Что под луной? Аэростат». А я – серебряной пустыней Несусь в пылающем бреду. И в складки ризы темно-синей Укрыл Любимую Звезду. 1 октября 1903 «Ты оденешь меня в серебро…» Ты оденешь меня в серебро, И когда я умру, Выйдет месяц – небесный Пьеро, Встанет красный паяц на юру. Мертвый месяц беспомощно нем, Никому ничего не открыл. Только спросит подругу – зачем Я когда-то ее полюбил? В этот яростный сон наяву Опрокинусь я мертвым лицом. И паяц испугает сову, Загремев под горой бубенцом… Знаю – сморщенный лик его стар И бесстыден в земной наготе. Но зловещий восходит угар — К небесам, к высоте, к чистоте. 14 мая 1904 Незнакомка По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух. Вдали, над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной, И раздается детский плач. И каждый вечер, за шлагбаумами, Заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами Испытанные остряки. Над озером скрипят уключины, И раздается женский визг, А в небе, ко всему приученный, Бессмысленно кривится диск. И каждый вечер друг единственный В моем стакане отражён И влагой терпкой и таинственной, Как я, смирён и оглушён. А рядом у соседних столиков Лакеи сонные торчат, И пьяницы с глазами кроликов «In vino veritas!» [9] кричат. И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?), Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне. И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна, Дыша духами и туманами, Она садится у окна. И веют древними поверьями Ее упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука. И странной близостью закованный, Смотрю за темную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль. Глухие тайны мне поручены, Мне чье-то солнце вручено, И все души моей излучины Пронзило терпкое вино. И перья страуса склоненные В моем качаются мозгу, И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу. В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне! Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине. 1906 Друзьям Молчите, проклятые струны! А. Майков Друг другу мы тайно враждебны, Завистливы, глу́хи, чужды́, А как бы и жить и работать, Не зная извечной вражды! Что делать! Ведь каждый старался Свой собственный дом отравить, Все стены пропитаны ядом, И негде главу приклонить! Что делать! Изверившись в счастье, От смеху мы сходим с ума И, пьяные, с улицы смотрим, Как рушатся наши дома! Предатели в жизни и дружбе, Пустых расточители слов, Что делать! Мы путь расчищаем Для наших далеких сынов! Когда под забором в крапиве Несчастные кости сгниют, Какой-нибудь поздний историк Напишет внушительный труд… Вот только замучит, проклятый, Ни в чем не повинных ребят Годами рожденья и смерти И ворохом скверных цитат… Печальная доля – так сложно, Так трудно и празднично жить, И стать достояньем доцента, И критиков новых плодить… Зарыться бы в свежем бурьяне, Забыться бы сном навсегда! Молчите, проклятые книги! Я вас не писал никогда! |
