1920 Больница Мне видишься опять — Язвительная – ты… Но – не язвительна, а холодна: забыла. Из немутительной, духовной глубины Спокойно смотришься во всё, что прежде было. Я, в мороках Томясь, Из мороков любя, Я – издышавшийся мне подарённым светом, Я, удушаемый, в далекую тебя Впиваюсь пристально. Ты смотришь с неприветом. О, этот долгий Сон: За окнами закат. Палата номер шесть, предметов серый ворох, Больных бессонный стон, больничный мой халат; И ноющая боль, и мыши юркий шорох. Метание — По дням, По месяцам, годам… Издроги холода… Болезни, смерти, голод… И – бьющий ужасом в тяжелой злости там, Визжащий в воздухе, дробящий кости молот… Перемелькала Жизнь. Пустой, прохожий рой — Исчезновением в небытие родное. Исчезновение, глаза мои закрой Рукой суровою, рукою ледяною. 1921
Старый бард Как хрусталями Мне застрекотав, В луче качаясь, Стрекоза трепещет; И суетясь Из заржавевших трав, — Перевертная Ящерица блещет. Вода – как пламень; Небо – как колпак… Какой столбняк В застеклененных взорах! И тот же я Потерянный дурак В Твоих, о Боже, Суетных просторах. Вы – радуги, вы — Мраморы аркад! Ты – водопад Пустых великолепий!.. Не радует Благоуханный сад, Когда и в нем, — Как в раскаленном склепе… Над немотой Запелененных лет Заговорив Сожженными глазами, Я выкинусь В непереносный свет И изойду, Как молньями, – слезами. Я – чуть живой, Стрелой пронзенный бард — Опламенен Тоской незаживною, Как злой, золотоглавый Леопард, Оскаленный Из золотого зноя. 1931 Александр Блок «Есть в дикой роще, у оврага…» Есть в дикой роще, у оврага, Зеленый холм. Там вечно тень. Вокруг – ручья живая влага Журчаньем нагоняет лень. Цветы и травы покрывают Зеленый холм, и никогда Сюда лучи не проникают, Лишь тихо катится вода. Любовники, таясь, не станут Заглядывать в прохладный мрак. Сказать, зачем цветы не вянут, Зачем источник не иссяк? — Там, там, глубоко, под корнями Лежат страдания мои, Питая вечными слезами, Офелия, цветы твои! 3 ноября 1898 «Тихо вечерние тени…» Тихо вечерние тени В синих ложатся снегах. Сонмы нестройных видений Твой потревожили прах. Спишь ты за дальней равниной, Спишь в снеговой пелене… Песни твоей лебединой Звуки почудились мне. Голос, зовущий тревожно, Эхо в холодных снегах… Разве воскреснуть возможно? Разве былое – не прах? Нет, из господнего дома Полный бессмертия дух Вышел родной и знакомой Песней тревожить мой слух. Сонмы могильных видений, Звуки живых голосов… Тихо вечерние тени Синих коснулись снегов. 2 февраля 1901 Вступление Отдых напрасен. Дорога крута. Вечер прекрасен. Стучу в ворота́. Дольнему стуку чужда и строга, Ты рассыпаешь кругом жемчуга. Терем высок, и заря замерла. Красная тайна у входа легла. Кто поджигал на заре терема, Что воздвигала Царевна Сама? Каждый конек на узорной резьбе Красное пламя бросает к тебе. Купол стремится в лазурную высь. Синие окна румянцем зажглись. Все колокольные звоны гудят. Залит весной беззакатный наряд. Ты ли меня на закатах ждала? Терем зажгла? Ворота́ отперла́? 28 декабря 1903
«Всё бытие и сущее согласно…» Всё бытие и сущее согласно В великой, непрестанной тишине. Смотри туда участно, безучастно, — Мне всё равно – вселенная во мне. Я чувствую, и верую, и знаю, Сочувствием провидца не прельстишь. Я сам в себе с избытком заключаю Все те огни, какими ты горишь. Но больше нет ни слабости, ни силы, Прошедшее, грядущее – во мне. Всё бытие и сущее застыло В великой, неизменной тишине. Я здесь в конце, исполненный прозренья. Я перешел граничную черту. Я только жду условного виденья, Чтоб отлететь в иную пустоту. |
